Ригинлейв была невыносима. И знала, что была невыносима. Не хотела быть невыносимой, но все равно была. И ничего не могла с собой поделать. Боги свидетели, в моменты своего привычного спокойного и умиротворенного состояния она жалела Вигмара, жалела ульвхеднаров, которые натурально начинали ее шугаться, жалела служанок, целую свиту которых пришлось взять еще из Хольмгарда, потому что так повелела хустру Рангрид, жалела саму себя и жалела Сигмара. Вот только усердствовать в этом тоже не стоило, потому что если она начинала жалеть слишком сильно, заканчивалось это тем, что она плакала половину ночи, а утром была злая и не выспавшаяся, так что все становилось еще хуже.
В их бесконечно огромной свите существовало всего три человека, которые отлично знали, что происходит. Первым, безусловно, была Юлия. И вообще-то это все, в некотором смысле, было из-за нее, потому что это ей было поручено менять на платьях Ригинлейв амулет, данный самой Фригг, перевешивая мешочек с травами с одного наряда на другой с тем, что княгиня чувствовала себя хорошо и ей ничто не угрожало. Она так и делала все это время, пока ткань амулета попросту не истерлась от чересчур частой смены дислокации и прокалывания булавкой. Надеясь спасти амулет, женщина пересыпала содержимое в другую ткань и аккуратно ее сшила, но свое чудодейственное свойство артефакт потерял. И Боги свидетели, Юлия за это поплатилась, потому что это она теперь неустанно варила зелья, мазала княгине мази, по двадцать шесть раз за день меняла ее наряды, потому что кюне то кололось, то чесалось, то было жарко, то холодно, то Сигмару не нравилось, то ему было неудобно, то он недолюбливал пурпурный, то еще, что-нибудь. Ромейка терпела, обладая воистину невероятной выдержкой, ведь за все это время она даже не пискнула, хотя в нее уже не единожды летели туфли, ругательства и нелепые требования. И уйти она не могла, не могла все бросить и сбежать, потому что была подарком, а значит, фактически – рабом. И за побег полагалась смерть. Хотя, если так подумать, то многие в свите княгини теперь думали, что смерть была бы предпочтительнее службы Ригинлейв, когда она находилась в таком неоднозначном состоянии.
Кто ничуть не беспокоился о ее состоянии, так это повитуха, которую вызвали из фамильной крепости Эльстадов – семьи, из которой происходила Рангрид. Звали ее Биргитта, и была она крепкой женщиной, которой с виду можно было дать равно вечность и отвести совсем недолгий жизненный срок. Она не отличалась никакой приметностью, мало говорила, много слушала, но ценность ее состояла в том, что ей довелось принимать когда-то роды всех детей Рангрид и всех детей ее сестер и жен ее братьев, а прежде довелось принять и саму Рангрид, а говорили, что и отца Рангрид, а равно и отца ее отца – тоже. Мать доверяла ей безоговорочно и не беспокоилась, пока та не начинала беспокоиться. А Биргитта присматривала за Ригинлейв молча и никаких особых комментариев не давала. Не давала, потому что знала, что отвратительное, чудовищное и невыносимое поведение женщин этой семьи в первую половину беременности – совершенно обычное дело. Обычное настолько, что сейчас никто уже и не помнил, как Горм, которого боялся весь Ругаланн, трижды в день делал упражнения для рук на глазах у половины двора под внимательным взглядом молодой жены, потому что у него были «слишком толстые пальцы» и им непременно нужно было похудеть. Слишком толстые для чего – никто не уточнял, как не уточнял и где брать персики в таком огромном количестве, ведь хустру питалась только ими, почему на арфе нельзя играть раньше полудня и зачем, тогда, они вообще привезли арфистку с юга, зачем мыть северный угол покоев шесть раз в день и как сделать так, чтобы нигде не пахло рыбой, даже когда рыбу готовили к столу. Бабка Ригинлейв запомнилась тем, что половину беременности старшим сыном проводила, нюхая землю, а вторую половину – сидя в озере с утра до вечера, и хотя бы последнее мало, кого удивляло. Все знали, что род Эльстадов берет свое начало от озерной девы Мелюзины, так что ее роды обещали быть благоприятными, и так оно и случилось – дитя та родила быстро, без мук и на берегу заветного озера. Иными словами, Биргитта видела достаточно женщин этой семьи, чтобы знать, когда что-то идет не так, а когда все в полном порядке. И тот факт, что жизнь ругаланнского двора на выезде превратилась в самый настоящий бродячий цирк, ничуть ее не удивляла. Единственный же совет, который она могла дать и охотно давала: делайте все, о чем просит княгиня. Ведь ее желание – желание ребенка. Вот только спорить с Ригинлейв никто не брался совсем не поэтому, а потому что, может быть, она и сошла с ума, но она все еще была ярлом Ругаланна, и до тех пор, пока Сигмар не родился, оспорить этого ровным счетом никто не мог.
Человеком же, что был призван не обеспечивать, но поддерживать психическую стабильность Вигмара в этой ситуации, как ни странно, оказался мужчина старшего возраста, который по всем меркам Ругаланна должен был быть дома на своей солидной воинской пенсии, да только дома у него после беловодского ублюдка не было, как не было и семьи: жена почила в родах третьего ребенка много лет назад, оба сына сложили головы в мятеже, дочь пропала без вести, а двое внуков умерли, когда в деревню пришли люди Святогора. Он попросил Ригинлейв о службе до тех пор, пока смерть ему не определят Боги, потому что не хотел соломенной смерти, и она это позволила. Старым Хельги еще не был, но возраст его явственно превосходил средний среди ульвхеднаров. Воинский опыт шрамами и татуировками покрывал тело, а владение мечом радовало тех, кто не мог похвастаться такими же успехами, зато мог потренироваться с воином, который никогда в этом не отказывал. Тем страннее было, что спокойный, чуть печальный и дружелюбный этот мужчина странным образом мог предсказать, что за каприз и что за раздражение будет у Ригинлейв следующим. Пару раз он попадал настолько в точку, что стоило княгине захныкать, что она без вишни никуда не поедет, как Хельги на входе в шатер ярла уже протягивал Вигмару корзинку с вишней или миску с землей, нарытой у старого дуба на севере: так пахло ароматнее. Он же откуда-то достал для княгини пряжу, чтобы могла вязать в свое удовольствие, и он же громче всех хвалил ее стряпню, зная наверняка, что в противном случае именно сегодня будут слезы. Пока соратники его посмеивались над такой угодливостью, он в ночи рассказывал смешные истории о том, как переживал все три беременности собственной жены, как после – присматривал за беременной сестрой, оставшейся вдовой, а затем по воле Фригг в мятеж целый год охранял храм Матери Асов у южной границы, где не раз помогал в сопровождении рожениц и их странных просьб, а равно и рождении детей. Что поделать? Время было такое. Рук не хватало, а тот, кто должен был охранять храм от чересчур навязчивых посетителей, обретал опыт совсем иного свойства. И то ли Фригг благословила его за это, то ли опыта того оказалось достаточно, но сейчас Хельги был куда как полезнее любой повитухи.
Нетрудно догадаться, что Ригинлейв, однако, было все равно. Все равно, потому что все вокруг ничего не понимали, делали все не так, как нужно, ничего не умели и невыносимо раздражали ее большую часть времени. Они даже не знали, что нельзя есть яблоко, одна половина которого краснее другой! Они даже не понимали, что нельзя ставить шатер на западной стороне лагеря, потому что Сигмару так не нравится! Они даже не понимали, зачем отрезать рыбе голову, прежде чем готовить уху! И наконец, они серьезно думали, что она может носить пурпурный до коронации, подвергая жизнь ее сына опасности! Ведь Сигмар знал, что нельзя рождаться, пока мать и отец не станут королем и королевой, а только король и королева могут носить пурпурный. А теперь он мог увидеть, что мать нарядилась в этот цвет и решить родиться немедленно. И что тогда?! Кто за это ответит?
Вигмар должен был ей со всем этим помочь. Он был умнее, лучше и разумнее всех этих людей. Но и он не справлялся тоже. Словно бы не знал, что она должна перестать есть засахаренные лимоны, потому что иначе ребенок родится желтым, а потом не догадывался, что она должна их есть, чтобы ее все время не тошнило. Или совершенно не старался помочь ей с тем, что рыбный суп пахнет рыбой, в то время как от рыбного запаха Ригинлейв тошнило, а рыбный суп она очень любила. И это был далеко не полный перечень проблем и претензий. Вот например, он все время пытался умереть, замерзнув насмерть, или ему точно не нравились варежки, которые она вязала (и тот факт, что она вообще умела вязать, должен был вызывать восхищение, а не странные переглядывания!), а еще они стали реже заниматься любовью, писать друг другу письма и посещать любимые места Ригинлейв. Можно было даже сказать, что за последний месяц они вообще ни разу не посетили хутор или Троллий язык. И да, конечно, это было из-за того, что они находились в Ирии, но княгине почему-то казалось, что Вигмар даже не старался…
Так что прошлым вечером она пришла к ужасному выводу: он любил ее недостаточно сильно. Нет, любил, конечно, но все-таки недостаточно сильно. По этому поводу княгиня ушла плакать в лес, но не дошла – сугробы были слишком большими, она потеряла сапог, ульвхеднары вернули ее в шатер, а потом там, конечно же, оказалось сначала очень холодно, а потом очень жарко. Когда, наконец, женщина проснулась, она поняла, что даже не помнила, как заснула, час провела, мучаясь с утренней тошнотой, а потом накричала на Юлию за то, что та не догадалась дать ей лекарство от тошноты сразу же, как Ригинлейв проснулась.
Иными словами, путь их в Стародуб продвигался воистину медленно. Иные дни они вообще не собирали шатры – Ригинлейв не готова была никуда ехать, а спорить с нею все равно было бесполезно. Но бывали дни и когда она становилась совершенно прежней. И это были дни, когда все могли выдохнуть и понадеяться на то, что странности княгини это не навсегда. Еще каких-нибудь жалких полгода и все это закончится.
Они ехали по княжескому тракту Загорья, когда Ригинлейв не воинским чутьем, а своим очередными капризами, навеваемыми, судя по всему, положением солнца и звезд, почувствовала, что, что-то не так. Она так и заявила. Ульвхеднары насторожились и окружили их с Вигмаром, и наверное, это спасло им всем жизни, потому что едва посыпались стрелы – они подняли щиты, и никого даже не успело задеть. О разбойниках, коими стали еще вчерашние воины Загорского княжества, не слышал только глухой. И пока в самом Загорье пытались избрать нового князя, воины сбивались в стаи и становились настоящей проблемой для всех жителей княжества и всех, кто решил проехать через него. Вот только доселе, если разбойники и наблюдали за ними, то нападать не решались: знамена знати, неважно какой именно, разбойникам, даже самым обученным, обещали только смерть и неприятности. Можно было найти добычу и попроще. Но эти, видимо, напротив, завидев северян, посчитали их наиболее приемлемой целью, не то в желании отомстить, не то по какой-то иной причине.
Настроение Ригинлейв менялось стремительно, так что если утром она ныла из-за того, что муж недостаточно сильно ее любит, то теперь она была в ярости, что кто-то посмел на них напасть, так что вскинув меч, она скомандовала атаку и ринулась на коне вперед, прямо в гущу отряда, который преградил им путь. Кажется, на время разбойники даже растерялись, так что пару она сразила сразу же, а затем спешилась – и сразила еще. Увы, нынешний стиль ведения боя очень явственно выдавал в ней стремление прикрыть живот, тем самым, выдавая ее беременность, или во всяком случае, намекая на нее. Так что, неудивительно, что разбойник решил воспользоваться своим знанием и заставил Ригинлейв, а заодно всех вокруг остановиться, приставив ей меч прямиком к животу.
- Хочешь получить своего ребенка прямо сейчас, женщина? День хороший, светлый. На солнце дозреет, - усмехнулся загорец, для простолюдина слишком хорошо говоривший на общем. И судя по тому, что пара ульвхеднаров уже убирала мечи в ножны, точно зная, что наследником они рисковать не будут, своего ублюдок добился, даже приказывать не пришлось. Вот только в следующее мгновение Ригинлейв вместо того, чтобы последовать примеру наиболее разумных своих воинов, просто резким движением ноги выбила меч из руки ублюдка, а следом – воткнула «Винланд» прямиком ему в брюхо.
Бой долго не продлился, а все, чем пострадала княгиня – пробитый кожаный доспех, и не порез – царапина на животе. В иное время ею никто и заниматься бы не стал, но сейчас все сочли это важным. И все же, много времени ситуация не потребовала, нечего было даже зашивать. Так что взволновала Ригинлейв не была, и вскоре вновь сидела в седле, отправив разведчиков вперед по тракту. И спрашивается, что это были за разведчики такие, если они смогли пропустить сребровласую высокую женщину с покрытой вуалью головой, которая возникла прямиком посреди дороги, гневно глядя на ярла, что ехала верхом и не намеревалась останавливаться. Пришлось. Слейпнир встал, как вкопанный.
- Уйди с дороги, старая, - и чтобы женщина, которая вовсе не казалась старой, побыстрее исполнила приказ, Ригинлейв протянула ей целого сокола из кошеля на поясе. Но та за деньгами не потянулась, а вместо этого уставилась своим взором ярко-голубых глаз на княгиню.
- Не слишком-то ты учтива нынче, ярл Ригинлейв, - проговорила та строго, но без вызова, - И склонна разбрасываться ценностями, в том числе теми, что не имеют цены, а дарованы тебе Богами, - и судя по всему, говорила она явно не о протянутом ей соколе.
- Подпись автора