Вопреки тому, что Ригинлейв сама отдала приказ о лишении хэрсира Эгедаля его титула, несмотря на то, что она сама отправила в Скаген людей, ей даже спустя некоторое время казалось, что в целом ситуация вышла из под контроля. Не только из-за количества погибших – погибших не на войне с беловодцами, не в неудачном набеге – погибших в мирное время на своей собственной земле. Но еще и потому что теперь предстояло решить, что делать с уделом, который вряд ли будет с радостью встречать людей Ригинлейв и может в силу характера ругаланнских земель иметь изрядную склонность к сепаратизму. Не лишним было упомянуть и то, что теперь в подземельях Хольмгарда томились сразу двое заключенных, чью судьбу ярлу предстояло решить: Владислав и Ратибор хоть и были представителями враждующих сторон, княгине были равно неприятны. И пока одни ждали, что женщина вскоре примет решение о казни обоих, сама она думала только об одном. Как извлечь из всего происходящего наибольшую выгоду для Ругаланна и сложившейся ситуации.

Впрочем, отдельным пунктом «вышло из под контроля» Ригинлейв по-прежнему считала ранение Вигмара. Потери из числа добровольцев, обеспечение лечения выжившим, необходимость пополнения хирда из-за гибели нескольких воинов – все это не затрагивало княгиню лично, и в этом она видела исключительно расходы и ничего больше. В конечном счете, все погибшие, умерли в бою, а значит, им предстояло подняться в Вальхаллу и сесть за стол с Богами и предками. Для воина не было судьбы лучшей, чем эта. Отпускать в Вальхаллу мужа, Ригинлейв в ближайшее время не собиралась, так что хотя сам он, конечно же, утверждал, что все в полном порядке, женщина день ото дня мучила его осмотрами то лекарей, то жрецов, которые в один голос утверждали, что рана заживает хорошо, совсем скоро вернется полный контроль над рукой, и княгине не о чем волноваться. Но она все равно волновалась, потому что свежи еще были воспоминания о том, как волшебный браслет на руке в отсутствие Вигмара сжался с такой силой, что оставил царапины, а сердце самой женщины в ту пору пропустило несколько ударов.

Концентрация на вопросах подобного толка позволяла Ригинлейв не думать о сложившейся глобальной ситуации. Она понимала, что решение все равно придется принимать, но то и дело испытывала детское и безответственное желание немедленно и прямо сейчас предложить мужу снова уехать. На Царское озеро, на Мелфьорд, на Троллий язык, на хутор. Куда угодно, лишь бы не получать дурацкие письма от какого-нибудь Ормара, который поздравлял Ригинлейв с ценным пленником и выражал уверенность в том, что она распорядится им должным образом. Конечно, распорядится! Просто пока еще не знает, как именно. А если княжеские кузены решили продемонстрировать, что они знают, как надо, то лучше им было держать себя в руках, потому что княгиня и без того была на грани, за которой следовало «я не в настроении». А если она была не в настроении, то не в настроении предстояло быть всему Ругаланну.

То и дело Ригинлейв крутила в руках побрякушку, найденную в вещах княжича. Кулон с первого взгляда не имел никаких особенностей и выглядел, как кусок драгоценного металла, просто хорошо обточенный и украшенный драгоценностями. Можно было полагать, будто бы Ратибор просто тяготел к бессмысленной роскоши и ее проявлениям даже в самых странных видах и формах, но в этом Ригинлейв сомневалась. Нет, она знала, что побрякушка имела ценность большую, чем свою стоимость, и это почему-то не давало женщине покоя. Как и что угодно еще, за что можно было зацепиться, чтобы не думать день и ночь о том, что следует сделать с Владиславом, с Ратибором, а равно и с Ирием, который сейчас стоял почти без защиты во власти загорцев.

Княгиня не была мрачна, но все чаще находилась в задумчивости и испытывала стыд за это. Будь здесь ее отец, такой проблемы не возникло бы вовсе. Он бы казнил Владислава, следом казнил Ратибора, а затем стал собираться на свою последнюю битву. Потому что битва эта точно стала бы последней для всего Ругаланна, который, выбирая между двумя, не выбрал никого и стал врагом всем. И хотя в мужестве своих людей женщина не сомневалась, она сомневалась в том, что им всем надо умереть, оставив после себя только легенды, которые прозвучат недолго: ровно столько, сколько проживут старики, женщины и дети. Иными словами, этот вариант женщина отвергала чуть ли не безоговорочно. И никто не смог бы убедить ее поступить, как отец. И быть может, это было одно из тех немногих отличий между ними, которыми княгиня гордилась.

Очередным вечером, который довольно мирно в последнее время проходил в бражном зале, Ригинлейв к ужину не спустилась, а вместо этого закуталась поглубже в шерстяной плащ и вышла на садовую аллею, где стройными длинными рядами стояли каменные статуи, сделанные еще при Горме каким-то завезенным рабом-скульптором, очень талантливым, но едва ли очень точно передавшим описания предков Хорфагеров – от самого Горма до его деда в девятом колене, Альмода Белого волка. Ригинлейв никого из них, кроме собственного отца, не знала, ей было достаточно аккуратно выбитых рунами надписей, чтобы ощущать себя в их компании. И наверное, в это место едва ли следовало приводить безродного самозванца, которого ульфхеднары чурались не потому что боялись его, а потому что он был им противен.

- Ярл Ригинлейв, - Владислав явно был утомлен своим заключениям, оброс бородой и выглядел довольно паршиво, но это ничего не меняло ни в его взгляде, ни в его надменной и насмешливой манере себя вести. Так что на губах его возникает усмешка, и приведший его ульфхеднар явно близок к тому, чтобы стереть ее одним ударом. Но княгиня кивает головой, отпуская охрану: ошейник на шее Владислава не дает ему применять магию, а руки его слишком слабы, чтобы одолеть Ригинлейв в прямом столкновении, - Давно не дышал свежим воздухом и не видел звезд. За что мне такой подарок? – он обходит княгиню, разглядывающую высокую статую мужчины, сжимающего топор в своих руках над головой в призывном кличе. Арнгейр Хорфагер был берсерком и славным воином, судя по описаниям, но княгиня никогда не пожелала бы взять с него пример ранней смерти и бесконечной войны, истощившей и казну, и поля.

- Так это подарок не мне, а тебе, - Владислав самодовольно усмехается снова, - Ты сомневаешься и пригласила меня, чтобы развеять свои сомнения в избранной тобой для меня участи, - он хрипло смеется, а затем проходится из стороны в сторону, глубоко дыша. Не иначе, как затхлый воздух подземелий ему и впрямь надоел, - И что же мне следует сказать, чтобы убедить тебя убить меня, чтобы разрушить все то, что ты своими же руками построила? Я бы с радостью взглянул на это из Прави, - ровно выговаривает Владислав, глядя на княгиню, все еще мало обращающую на него внимание. Она устала от его общества, едва Владислав успел появиться, но пока еще не пожалела, что пригласила его. Ведь он и впрямь убеждал женщину в том, что ей поскорее следует с ним покончить.

- Ты никогда не попадешь в Правь, Владислав. Я не знаю, куда еще попадают алатырцы, но Правь – мир ваших Богов – закрыт для тебя полностью и всецело. Ведь ты самозванец, недостойный убийца, да и просто дурак, - она подергивает плечами, не глядя на мужчину, - Если бы Ругаланн не принес все те жертвы, которые принес, у тебя не было бы ни единого шанса. Какой-нибудь из слуг Владимира перерезал бы тебе глотку и бросил подыхать в канаве. И никто, включая меня, его за это не осудил бы, - голос Ригинлейв, как и обычно, бесстрастен, она слышит себя точно со стороны, но не сомневается ни в чем из того, что говорит.

- Не обольщайся и не льсти сам себе. Твое возвышение – не божественное провидение. А единственная причина, по которой ты еще жив – в самом деле мои сомнения. Мои сомнения в том, как избавиться от тебя на пользу Ругаланну. Потому что мне равно наплевать, что станет хоть с Ирием, хоть с Беловодьем, хоть с Арконой, - и если он этого не понимал, то был еще глупее, чем княгине представлялось.

- Тебе известна игра, пришедшая на континент меньше века назад, Ригинлейв? – интересуется Владислав, подходя ближе, - Она называется «шахматы». В нее играют черными и белыми фигурами, каждая из которых ходит по-своему и имеет свое значение. Партия продолжается до тех пор, пока ходы имеют смысл, или пока каждая из фигур не будет «съедена». Так вот, в этой игре есть ситуация, называющаяся «цугцванг». Что ни сделай – все плохо, - он разворачивает женщину к себе и смотрит ей в глаза, - Так вот ты сейчас именно в такой ситуации. Какое бы решение ты ни приняла, оно плохо отразится либо на тебе, либо на Ругаланне, либо на твоей семейной жизни, либо на твоих отношениях с вассалами. Тебе лишь остается выбрать, какой из этих вариантов наихудший для тебя. Незавидная участь, не так ли? – и он улыбается, кажется, очень довольный этой своей мыслью.

- Но ты привела меня сюда вовсе не для того, чтобы я описывал тебе сложность твоего положения, ярл. А для того, чтобы я предложил из него выход. Хоть какую-нибудь альтернативу, которую ты сочтешь приемлемой для того, чтобы сохранить в порядке себя, свою семью и своих подданных. И я скажу тебе не то, чего ты ждешь, Ригинлейв, - он шумно выдыхает и позволяет себе еще одну короткую прогулку из стороны в сторону, - Сохранить все и сразу не получится. Ты слишком далеко зашла. Но мое прежнее предложение в силе: брось играть в хорошую жену при том, кто никогда не будет тебе ровней, выходи за меня, стань Великой княгиней и защити, тем самым, свой Ругаланн до конца своих дней, а может быть, и намного дольше, ведь наши дети будут править всей Арконой. Только подумай, власть, которой нет равных. Сила, которую…

- Владислав, - перебивает его женщина таким тоном, точно он предложил ей искупаться в луже с грязью, - Если бы я хотела стать женой фенрирова щенка и наплодить с ним таких же ублюдков, как их отец, я бы вышла замуж за Огнедара, а еще раньше – стала бы женой самого Владимира. Как видишь, у меня были варианты немногим получше тебя, и даже от них я отказалась. Так что если это все предложения, что у тебя есть, то хорошо помолись своим Богам на ночь. Потому что она может стать для тебя последней, - брезгливым жестом княгиня отсылает князя от себя, давая понять, что разговор их на сегодня окончен.

- Хорошо подумай, что важнее для тебя, Ригинлейв. Твоя женская гордость и мнимая любовь или твой обожаемый Ругаланн… - договорить он не успевает, потому что оказывается в стальной хватке ульфхеднара.

- Пусть прислуга вымоет его, пострижет и побреет, а тюремщики выдадут новую одежду. Дайте ему ужин и вина. А потом смените ошейник и заприте поглубже. Я решу, что с ним делать позже, - или никогда. И Владислав, всеми забытый, сгниет в темнице, а через пару поколений кто-нибудь обнаружит его чернеющие кости.

Когда Ригинлейв возвращается в княжеские покои, Вигмара еще нет. Вестимо, проводит время с воинами в медовом зале. И против этого женщина не имеет ничего против, да и не может иметь. В иных обстоятельствах она бы позвала супруга, но сейчас ей нечего было сказать ему, ожидавшему, как и все остальные, ее решения. Решения эти должны были стать судьбоносными, но даже с учетом этого факта, княгиня уже сильно затянула с их принятием. Она знала это. Как знала и то, что будет в кипе писем, которые служанка аккуратно разложила на ее письменном столе. Вскрой любое – все вести будут о том, что в Гардарике уже обо всем узнали, о том, что в скором времени последует реакция и о том, что голова княжича прекрасно украсит ворота Хольмгарда. Будут и куда более умеренные мнения, но все они равнозначно не будут иметь для Ригинлейв никакого значения. Потому что никто из их обладателей не понесет последствия этих мнений на своих плечах. И все же, ярл садится на письменный стол и берет нож, вскрывая первое из писем. В это же время она слышит хорошо знакомые шаги, а затем открывающуюся дверь. Женщине не нужно поворачиваться, чтобы знать, что пришел Вигмар. Она коротко улыбается, вскрывая печать на конверте.

- Как ты себя чувствуешь и как прошел вечер? Мои новые хирдманы перестали путать коридоры и забредать в комнаты служанок, вызывая визг и вопли на весь дворец, а равно провоцируя синяки, нанесенные ведром, а не мечом на тренировке?

Подпись автора

Громогласные повествования о подвигах Геллира были известны даже самой Ригинлейв. И она относилась к этому с должным снисхождением, потому что какой воин не желал поведать о своих боевых успехах и даже слегка их приукрасить? После каждой битвы медовых зал был полон таких рассказов, выдумок и прославления самих же себя, если еще не успели прославить скальды. Знала Ригинлейв и о том, какими вопросами все в том же медовом зале задаются хирдманы, да и вообще все придворные. Чего княгиня ждет? Почему до сих пор не убила мальчишку? Почему жив Владислав? Почему они не начали приготовления к летнему нападению беловодцев, ведь они, очевидно, все-таки нападут? С одной стороны, женщина могла ответить на это довольно однообразно. Не вашего ума дело. Все эти вопросы были в ее ведении, она не обязана была отчитываться перед хирдманами и даже хэрсирами. Они просто делают, что она говорит и следуют ее решениям, и у них нет права спрашивать с нее, покуда она не вредит Ругаланну, не ущемляет их права, не лишает законной добычи и имущества. Иными словами, пока Ригинлейв не повторила путь Святогора, ей никто не мог предъявлять претензии, а если посмел бы, непременно заплатил бы за это очень высокую цену.

Времени же, когда о судьбе Ратибора и Ругаланна ее спросит Вигмар, ярл опасалась. Опасалась, потому что ей нечего было ответить мужу. Он вряд ли ждал от нее ответа, вроде «я еще думаю» и «пытаюсь найти решение, которое сохранит страну целой и не заставить погибнуть большую часть мужского населения». Он, как и все остальные, убежден был в том, что Ратибор должен умереть, Владислав должен был умереть, а Ругаланн вдруг оказаться свободным, потому что… Ни почему. Не было ни одной причины, по которой север выстоит, выживет и утвердит свою независимость. Какого бы высокого мнения женщина ни была о себе, о своих воинах и своем княжестве, она точно знала, что они не смогут выстоять против объединенных княжеств Арконы. Да даже от союза Гардарики, Видина, Искора и Березья не смогут. А это был их безусловный и безоговорочный враг. И Ригинлейв не хотела с ним сражаться в одиночку вовсе не потому что боялась смерти сама. Она не хотела сражаться с ним, потому что не хотела смерти Ругаланну. Но большинство не интересовали рассуждения о жизни. Как может думать о жизни тот, кого веками готовили к смерти? И от того женщине казалось, что и муж тоже не захочет ее слушать. Для него не существовало дипломатии и дипломатических решений. Только прямые и понятные, очевидные и простые истины. И суть этих истин сводилась к одному: казни Ратибора и Владислава, а дальше, будь, что будет. Это пугало княгиню. Но поделать с этим она ничего не могла.

- О которых он рассказывает? О последних, или о сражении в туманах Ирия? – теперь, спустя столько времени, Ригинлейв может шутить и об этом. Когда-то заветный туман Ирия шокировал ее и привел в состояние чрезвычайного потрясения, но дни те давно прошли, и о подвигах тех, кто остался в живых, и впрямь можно было говорить с улыбкой. Ведь, в конечном счете, они победили.

- Хорошо, но пусть не забывают, что мои служанки – свободные женщины, а за насилие над свободной женщиной можно лишиться не только рук, но и жизни, - как водится, что там будет с завезенными рабынями иностранками, Ригинлейв было плевать, но свободные ругаланнские женщины, служащие при ярле, были под ее защитой, и именно эту защиту княгиня им гарантировала. Хирдманы, что находились при дворе уже долго, отлично знали эти правила, но новички были не только неопытны, но еще и молоды, а молодость нередко играла дурные шутки с вопросами самообладания и соблюдения приличий. Скандалы при дворе им были не нужны. Никому из них. Особенно сейчас.

- Новый писарь Ормара так себе владеет грамотностью, так что его письма я отказываюсь читать под этим предлогом, - она улыбается объятиям и поцелую мужа, коротко, но ласково скользнув пальцами по его щеке, - Но он наверняка шлет мне два десятка рекомендаций, как можно казнить княжича на потеху толпе, - и с этими словами Ригинлейв закатывает глаза, демонстрируя Вигмару свое отношение к подобному положению дел. Хотя вообще-то кузен писал не только об этом. И как ни странно, он-то как раз был настроен не столь воинственно, не то понимая, что будет этим раздражать Ригинлейв, не то осознавая степень шаткости их текущего положения. Когда имеешь приграничный удел, всегда осознаешь шаткость любого положения лучше, чем все остальные.

- Наш племянник единственный не особенно интересуется судьбой княжича и пишет, что занят укреплением обороны княжества, - учитывая таланты его нового форинга, вряд ли, конечно, сам, но Ригинлейв была не против того, что мальчишка увлекся делами собственного удела. Ему нужно было учиться, он уже был близок к тому, чтобы перешагнуть границу, отделяющую ребенка от мужчины, а хэрсиром, порой, быть нелегко. Так что, получая письма о том, какую часть Йомсборга посетил, что увидел, какие успехи сделал, княгиня радовалась, как если бы это был ее собственный сын, хотя она отчетливо понимала, что не был, - Вот, можешь почитать, если хочешь, - она указала Вигмару на раскрытый еще утром конверт, и уже прочитанное письмо.

Она понимала, что разговор придет к этому рано или поздно. Не мог не прийти. Просто невозможно. Вигмар мог не желать оказывать давления, но он был ее супругом, а не только хэрсиром или хирдманом. И он имел право спрашивать то, что опасались спросить другие, даже если Ригинлейв это не особенно нравилось, или не нравилось вообще. Она относилась к этому с пониманием. И Боги свидетели, пыталась найти правильный ответ, чтобы дать себе еще немного времени, а равно не расстроить мужа. Впрочем, уже сейчас женщина точно знала, что удовлетворить его желание мести и крови полностью, она не сможет. Потому что никакого сражения со всей Арконой разом не будет. Это исключено. Недопустимо. Невозможно. И пока Ригинлейв ярл – этого не случится ни за что на свете.

- Мы не будем казнить Владислава и Ратибора сразу. Умрет только кто-то один из них, когда я решу, чья сторона сможет дать большие преференции Ругаланну, чтобы сохранить его в мире, благополучии и сберечь жизни наших воинов, - она вздыхает, отлично зная о желаниях Вигмара, но существовали желания, а существовала необходимость. И необходимость была далека от того, что желала добрая половина княжества во главе с мужем, - В моих планах нет войны со всей Арконой разом. И я сделаю все, чтобы ее избежать, - тихо, но куда мягче говорит Ригинлейв, зная, что раздражает Вигмара этими словами. И вероятно, что ему придется приложить усилия, чтобы не вспылить.

- По этой причине Ратибор до сих пор жив. И будет жить, пока я сочту это выгодным, даже если мне каждый месяц придется выходить с ним на крепостную стену с кинжалом у его глотки, напоминая, что я превращу его в кровавый фарш, если его брат хотя бы подумает о том, чтобы перейти границы Ругаланна, - и в этом сомневаться не следовало. Ригинлейв не собиралась следовать политике своего первого мужа и устраивать кровавый террор, убивая детей, но если ей придется переступить через эту грань ради будущего страны и мира в ней, то она была на это готова. И лучше Беловодским не усомняться в этом, если им был дорог их сын и брат.

- В довесок, меня тревожит положение дел в Беловодье. Шпионы говорят, что всем там заправляет загорец. И если это так, то крайне маловероятно, что он просто веселится там, ожидая, пока Владислав как-нибудь сам разберется с проблемой.

Подпись автора

Попытаются ли беловодцы или Беловодские организовать побег своим пленникам, Ригинлейв сейчас мало интересовало. Вообще-то, в ее силах было запрятать их обоих так глубоко, что ни один заговорщик при дворе не помог бы. Но дело было даже не в этом. А в том, что княгиня, приводя этот пример, как возможность крайнего случая, однако, всерьез такую вероятность не воспринимала. Она понимала, что в руках у нее находятся козыри, но распорядиться ими нужно было умело, а не просто запугивать врагов фактом их наличия. Но и терять эти козыри, просто сбрасывая их для демонстрации собственной силы, Ригинлейв не намеревалась тоже, потому что это вело к одному и тому же итогу. К проигрышу, который для всех них закончится смертью. А ярл не намеревалась умирать, едва только обретя мир для Ругаланна, спокойствие для их края, жизнь для их людей и счастье для самой себя. Так что им нужен был пограничный вариант. Что-то среднее между двумя условными крайностями, каждая из которых княгине не нравилась одинаково сильно. У Ригинлейв не было намерения ни поскорее умереть на бессмысленной войне, ни растянуть эту проблему на вечность. Боги решением своей даровали ей две самые ценные победы в ее жизни, а затем бросили в ее руки двух врагов. Ей оставалось лишь верно распорядиться этими дарами.

- Нет, - твердо отвечает Ригинлейв мужу, поднявшись из-за стола, - Нет, - повторяет она негромко, а затем для убедительности упрямо качает головой, - Больше не будет никакой войны. Никаких смертей, никаких потерь, никаких сирот, вдов и кровопролития. Я хочу вернуть Ругаланну покой, процветание и мир. Я хочу, чтобы если наши мужчины хотели окропить свои мечи кровью, они делали это в набегах на чужие земли, проявляя свою храбрость и доблесть, богатея, строя свои дома, в которых будут жить, а не умирать их семьи. Я хочу, чтобы женщины растили своих детей в усадьбах, а дети были заняты своими детскими делами. Я хочу, чтобы развивалась торговля, чтобы Ругаланн креп, рос и становился сильнее, - она устало вздыхает, глянув на мужа, а затем проходит из одного угла в другой, что в силу величины покоев, происходит не так, чтобы очень быстро. И это выдает в княгине нервозность и обилие всех тех мыслей, что зрели у нее в голове долгое-долгое время, - Нет. На нашей земле больше не будет войны. И летом ее тоже не будет. Если Огнедар хочет увидеть своего брата, а загорский князь так дорожит Владиславом, то они оба будут делать то, что я сказала, или я сниму кожу с обоих, - не снимет, потому что это и не потребуется. Может быть, загорец и плюнет на своего Великого князя, но Беловодские точно не оставят младшего княжича в руках у врага. Ригинлейв это знала. И намеревалась использовать настолько, насколько позволит ситуация.

Прямой вопрос о том, какую судьбу женщина предполагает для более выгодного персонажа в своих руках, проигнорировать она не может, но вместе с тем не может и прямо ответить. Не потому что смущается своих решений или боится расстроить Вигмара – она отказывала ему в войне, она уже его расстроила – а потому что пока и сама не знает, как именно ей предстоит распорядиться имеющимися у нее резервами в виде двух пленников. Придется ли и впрямь угрожать их жизни, придется ли выменять их на те самые преференции, пойдет ли речь о династических браках в отношении еще нерожденных Ригинлейв детей, или о дипломатических уступках в земле и статусе Ругаланна? Пока женщина не знала. Но знала, что может диктовать свои условия до тех самых пор, пока Ратибор и Владислав были в ее руках. Плевать, что станет с Беловодьем и Арконой за этой время. Главное, что север останется в безопасности.

- Буду делать то, что потребует от меня ситуация и дипломатическое искусство, разумеется, - отвечает Ригинлейв, и ответ ее может показаться уклончивым, но в действительности это именно то, что она имеет в виду и хочет сказать. Потому что ей неизвестно пока, какие именно придется принять меры, будут ли эти меры жестокими или напротив, чрезвычайно милосердными, а равно она не может сказать, к чему именно это приведет. Вигмар хотел определенных ответов. Женщина понимала. И хотела бы их дать. Но дипломатия была противоположна войне, а потому не отличалась прямолинейностью, ясностью и строгой предопределенностью. К тому же сейчас, когда даже сама Ригинлейв не знала, чего точно она желает от этой ситуации, а значит, и от княжича Ратибора тоже.

- У меня нет конкретных ответов. Я хочу, чтобы Ругаланн получил независимость от Арконы, это точно, - и вряд ли это было возможно при Владиславе, хотя и Огнедар в этом смысле не внушал особого доверия, - Хочу, чтобы север отныне был королевством, а не ярлством. И это единственное определенное мое желание, помимо того, что гласит, что я всеми силами желаю избежать войны, - она, наконец, пересекает комнату еще раз, и оказывается рядом с мужем, глядя на него прямо и уверенно, хотя ей вообще сейчас хочется больше всего избежать любого его взгляда, потому что Ригинлейв знала, что почти в любом варианте ее плана на свободе окажется или Ратибор, или Владислав. И ни в каком из этих вариантов они не пойдут на войну. Не в ближайшие годы уж точно.

- Если ты спрашиваешь меня, существует ли вероятность, что для моих целей кто-то из наших нынешних пленников окажется на свободе и отправится домой, что бы он ни считал своим домом? Я отвечу тебе прямо: да, существует, и очень большая. А варианты, при которых я получу желаемое, а они останутся здесь, понравятся тебе еще меньше, чем сама вероятность того, что они окажутся на свободе, - да, не это Вигмар желал слышать. Не этого ожидал. Ригинлейв могла бы, пожалуй, во имя сохранения мира в их семье хотя бы еще какое-то время, солгать, умолчать, придумать, что-то неопределенное, чтобы убедить Вигмара в состоятельности своих идей постепенно. Но он не был ее хэрсиром, не был ее подданным, он был ее мужем. Он заслуживал услышать о планах жены прежде, чем все остальные. Это было необходимо, правильно и разумно. А еще так говорил сделать не разум, а сердце, потому что меньше всего княгиня хотела, чтобы супруг узнал новости, которые не придутся ему по вкусу, от кого-то другого, зная, что жена обманула его ожидания и даже не сочла нужным сообщить это сама.

Подпись автора

В иных обстоятельствах бескомпромиссность и безапелляционность Вигмара могли сослужить им добрую службу. Ригинлейв любила решительных, смелых и непоколебимых людей. Она любила Вигмара. Но сейчас обстоятельства были другими. Сейчас нельзя было допустить решения вопроса лоб в лоб, потому что это грозило им всем смертью. И потому Ригинлейв не хотела умирать сама, а равно не хотела тащить за собой других. Супруг полагал, что они могут победить, но вся его убежденность зиждилась только на силе его характера, на вере в Богов и силу их людей, но никак не на понимании простых и рациональных истин. Да, прошедшие войны они выиграли, и это убедило ругаланнцев в том, что они чего-то стоят. Да, Ригинлейв в роли ярла смогла привести их к победе. Но война не сделала их сильнее. Она не укрепила границы, она не способствовала богатому урожаю, она разоряла казну, она лишала их оружия, которым Видин больше не будет торговать, она убивала их мужчин в сражениях. Убивала в количестве достаточном, чтобы смена им не успевала подрастать. И это было естественным и закономерным следствием абсолютно любых затянувшихся конфликтов. Ругаланн не был в этом уникален. Но в своем грядущем сражении Ругаланн был одинок. И для Ригинлейв настало время сказать «хватит». Она не собиралась заставлять своих людей воевать вечно, воевать до последнего северянина. И она знала, что даже если каким-то чудом им в очередной раз удастся одержать победу, это не приведет север ни к миру, ни к процветанию. Только к тому, что новый правитель Арконы, будь он хоть Беловодским, хоть нет, будет видеть в них угрозу, и никогда не оставит их в покое.

- Тот, кто не участвует в схватке, не может проиграть, - безразлично ответила Ригинлейв, пожав плечами. Не будет больше никаких побед и никаких поражений. Любая война заканчивается миром. Этой войне предстояло найти свой мир. И уже совсем скоро. Княгиня внимательно слушала мужа, и чем дольше она слушала, тем лучше понимала, что им будет не просто сложно – близко к невозможному найти компромисс. Потому что они в своем споре исходили из разных величин. Когда Ригинлейв исходила из объективных показателей, Вигмар силился полагаться на собственные ощущения, желания, устремления и все то, чему каждого мальчишку учили в каждом ругаланнском доме. Да, ему казалось, что честь, достоинство, храбрость и мужество состоят исключительно в том, что крушить врагом мечом и топором до тех самых пор, пока Боги не решатся забрать тебя в Вальгаллу. Но Ригинлейв отыскивала мужество и в том, чтобы понимать, когда настает время мира и время войны.

Несмотря на то, что муж раздражен и кидает ей упреки, которые княгиня не считает для себя правдивыми, сама она сохраняет абсолютное спокойствие. Потому что понимает, что никому из них не станет легче, если она сейчас бросит мужу в лицо «вспомни, благодаря кому все это стало небезнадежным». Это было бы, пожалуй, даже отчасти правдиво. Не будь Ригинлейв, вероятность мятежников объединиться и встать единым фронтом против беловодского захватчика, стремилась к нулю. А даже убей кто-то один из них Святогора, лучше бы не стало – всем остальным, кто не согласен с его властью, пришлось бы и дальше прятаться по пещерам, и кто знает, что тогда было бы с Вигмаром и с подобным им. Но Ригинлейв не говорит это. Потому что не хочет использовать свои прежние неоднозначные заслуги в качестве аргумента. А еще не хочет делать мужу больно, даже если упрекая ее, не как ярла, а как жену, он делал больно ей. А в том, что если она использует подобные аргументы в отношении их прошлого, супругу, который до сих пор до конца не смирился с потерей отца, брата, жены и дочери, будет больно, Ригинлейв не сомневалась.

- Я никогда так не сделаю, и тебе это известно. Я вышла за тебя замуж, презрев любые сословные ограничения, потому что я люблю тебя, а не потому что это выгодно или невыгодно, не потому что ты ровня мне или нет, - она отзывается на его слова совершенно ровно, не смея отвечать упреком и на то, что прошлое Вигмару могло быть дороже, чем их настоящее. А конец его фразы говорил именно об этом, - Тебе не за что извиняться. Я ценю твое умение говорить то, что думаешь, даже если сказанное мне и не нравится, - тихо добавляет она, а затем встает у письменного стола, задумчиво перебирая письма – вскрытые и все еще запечатанные.

- Я скажу тебе, почему в третий раз все будет по-другому, Вигмар, - спокойно, мирно и ничуть не повышая голоса, а скорее, напротив, становясь тише, объясняет женщина, - Потому что ни одна война еще не сделала ни одно государство сильнее, крепче и многочисленнее. И Ругаланн в этом смысле – не исключение. Нельзя воевать, терять своих людей, золото, урожай с полей, отправляя все только на войну, и ожидать, что этим мы станем сильнее. Так не бывает, - и он, конечно, это знал, хотя непременно взялся бы возражать, доказывая, что они не понесли таких уж страшных потерь, а беловодцы понесли намного больше, - Теряли ли войска Владимира своих? Да. Больше ли, чем мы? Да. Но это несоотносимые величины. По двум причинам. Первая – вокруг Гардарики и Беловодских теперь объединились и Видин, и Березье, и Дубровицы, и вероятно, Искор тоже – их князь был на Совете в Гардарике. Пополнит ли это их войска, Вигмар? - вопрос этот, конечно, был риторическим, - Кем пополним войска мы? Женщинами, детьми, может быть, стариками? Пойдем просить помощи в Славь? А чем мы пополним казну, поля, скот? Тебе известно, что чем больше армия, тем больше ресурсов она требует. И все это ничего, если бы на нашей стороне остались хотя бы загорцы. Но и они восстанут против нас и не станут поддерживать, если я убью Владислава. Так в каком составе мы будем сражаться со значительной частью объединенной Арконы, Вигмар? Может быть, у нас есть тайное оружие, которого я не знаю? – она вздыхает, потому что понимает, что никакого другого оружия у них нет. И полагаться они могли только на себя. В контексте чего простое убийство княжича и князя – расточительность и глупость.

- Подумай и вот еще о чем, Вигмар, - и эти слова должны были не понравиться мужу еще сильнее, - Мир будет заключен не с теми, кто убил твоих родных. Огнедар и Ратибор не имеют к этому никакого отношения. Они едва увидели свет, когда Святогор стал моим мужем, и они едва ли могли осознать степень беззакония, которое осуществлял ублюдок в наших землях. Сам ублюдок мертв. О приказе, который он отдал в отношении твоих близких, Владимир вряд ли вообще знал, - потому что наградил мерзавца неограниченной властью на их земле, - Но винить его – твое законное право. И даже он мертв. И его дружина мертва. И дружина Святогора тоже. Кому ты собираешься мстить? С кем боишься заключать мир, Вигмар? С детьми? Так они не имеют ровным счетом никакого отношения к смерти твоих близких, - она обращает взгляд к мужу, вздыхает, а затем подходит ближе и берет его лицо в свои руки, - Твои отец, брат, твоя жена и дочь, все они давно отмщены. Ты не мог противостоять их судьбе, но ты исполнил свой долг сына, брата, мужа и отца. Твоим родным спокойно в Вальгалле. И они не желают увидеть тебя за тем же столом слишком скоро. За столом, к которому ты так сильно стремишься, чтобы увидеться с ними, как если бы тебе совершенно нечего было терять здесь, - Ригинлейв чувствует мерзкий укол в области сердца, едва произнеся это. Она проглатывает ком в горле, а затем отходит от мужа, не желая больше думать о том, что его прошлое было для него важнее их совместного настоящего и будущего. Еще совсем недавно княгине казалось, что пройдет время, и она сможет исцелить раны Вигмара, неизменно якорем тянущие его назад и протягивающие его к смерти. Она не разуверилась в этом и теперь, но убедилась в том, как силен и тяжел тот якорь.

Ригинлейв молчит достаточно долго, прислушиваясь к самой себе, и вовсе не торопясь давать ответ на вопрос мужа. Затем она тщательно выбирает письмо с белой печатью на конверте и протягивает его мужчине. Письмо от жреца с острова Туманов. Ответ на вопрос княгини о том, существует ли какая-либо магическая конструкция, которая обяжет стороны соблюдать условия договора.

- Вообще-то вопрос был все больше в отношении Асвальда Скьёльдунга, на случай, если он останется жив, но раз уж с ним мне это не пригодилось, быть может, стоит использовать это здесь? Если Беловодские и впрямь ценят жизни друг друга, то они последуют этому контракту. А если нет, то все свершится так, как ты того желаешь: они заплатят своими жизнями, а мы примем бой от их последователей, если таковые найдутся.

Подпись автора

Нет, они не были готовы к этому, когда Ригинлейв приняла решение о хольмганге. То решение было рассчитано на один сезон войны: они либо выиграют, первыми нанеся стремительный удар по Беловодью, так что Владимир просто не успеет собрать всех князей Арконы и противостоять им, либо этим же сезоном сгинут, свободные от воли столицы, с мечами в руках, оставив после себя лишь хвалебные песни, что сложат те немногие скальды, которым удастся выжить. Тогда они еще не вели войну три года, теряя людей день ото дня, истощая свои ресурсы и не имея особых шансов на победу. Тогда Ригинлейв верила в эту победу. Тогда она знала, что они смогут сделать то, что должны, понимая, что Владимир не проглотит свержение своего ставленника и не оставит их в покое никогда.

А теперь? А теперь Ругаланн был свободен, отмщен и имел все шансы на большое будущее. Ярл ясно видела это будущее. И Вигмар мог сколько угодно раз бросить ей упреки, назвав ее трусливой, вот только женщина знала, что делает все правильно. Ее долг, долг ярла – не жены, велел ей поступать в интересах Ругаланна. Она не хотела тем самым причинять боль мужу, не хотела обманывать его ожидания, не хотела возвращать его мыслями к его несостоявшейся, с его же точки зрения, мести, но теперь это, кажется, все равно было совершенно неизбежным.

Что ей было сказать, чтобы убедить его в том, что идея мести во имя павших родных не была столь прямолинейной, как ему казалось? Что он приложил руку, убив множество беловодцев, поддержав мятеж во имя Ругаланна, и в этом и была его месть? И совершенно неважно, кто именно убил конкретно Святогора, палача, что занес свой топор над головами его отца и брата и прихвостней ублюдка? Что ей было сказать, чтобы убедить его в том, что он сделал уже достаточно для своих павших родных и теперь должен был позволить себе сделать, что-то для самого себя? Что ей было сказать, чтобы успокоить пожар в его душе? Что ей было сказать, чтобы убедить его в том, что своей смертью и гибелью Ругаланна он не вернет тех, кто пал, не дарует им новую жизнь и никому не отомстит более? Что ей было сказать, чтобы ему не было больно?

Ригинлейв не знала. Ей всегда легко удавалось найти слова, но она видела, что сейчас эмоции Вигмара вышли за пределы допустимых рамок, и что бы она ни сказала, он ее не услышит. Просто не захочет, потому что в голове его существуют давно установленные представления о том, как должно быть. Представления эти начали существовать задолго до их брака, быть может, даже задолго до их встречи в том самом лесу. И если их и удастся изменить с течением времени, то точно не прямо сейчас, когда все, что слышит Вигмар – призыв забыть о долге перед семьей, оскорбление его, как воина и мужчины, обман его ожиданий от нее, как от ярла и жены. Обида, что клокотала в муже, была видна невооруженным взглядом, Ригинлейв не нужно было сообщать о ней, чтобы она могла ее видеть. И этого было достаточно, чтобы она понимала, что муж ее не услышит. По крайней мере, не прямо сейчас.

Глупая, злая, жестокая гордость твердила, что он не смеет говорить с ней в подобном тоне. Что ее решения, как ярла – закон для него, и как для хэрсира, и как для мужа, а если он не готов подчиниться и принять ее мнение, то пусть проваливает к черту и будет благодарен за то, что ему позволено хотя бы это, потому что будь на его месте любой другой, он бы заплатил за этот спор, это неодобрение, эти слова своей жизнью, а может быть, и титулом тоже. Глупая, злая, жестокая гордость твердила, что нужно напомнить ему, с кем он разговаривает и с кем в разговоре позволяет себе лишнее. Гордыня же и вовсе подливала масла в этот огонь, требуя напомнить, что все они до сих пор живы и владеют Ругаланном только благодаря ей, ей одной, а не им всем, ведь без нее они не смогли бы объединиться. А раз так, то и теперь они все – и Вигмар особенно – должны делать то, что она сказала, следовать ее идеям и устремлениям, а не настаивать на своих сумасбродных и глупых мыслях о том, как они сразят своей силой всю Аркону. И Боги свидетели, женщине стоило больших усилий придавить этих змей в своем сердце, из раза в раз напоминая себе, что она говорит не с хэрсиром, не с хирдманом, не со своим подданным. А самое главное – не со Святогором, который зверел всякий раз, когда она бросала ему это высокомерное «ты здесь никто». Это же был Вигмар. Это же был ее муж. И ради него стоило постараться сдержать все порывы не женщины и жены, но ярла. Хватит с них сейчас и того, что он себе ни в чем не отказывает.

- Мне, видимо, следует извиниться за то, что я снесла голову ублюдку на хольмганге вместо того, чтобы позволить тебе это сделать. И мне, видимо, следует извиниться за то, что я хочу для Ругаланна мира и будущего, а не погибели во славу твоей неудовлетворенной гордости и жестокости, с которой ты ковыряешь собственные раны, не давая себе жить дальше и цепляясь за прошлое, как если бы у тебя не было настоящего? - или чего еще он хотел от нее? Признания, что не дать ему убить Святогора было ошибочным? Не было. Согласия с тем, что ради того, чтобы он мог успокоиться, они пойдут на самоубийственную войну и будут надеяться на то, что их противник достаточно глуп, чтобы не использовать против них своих очевидных преимуществ? Не пойдут. Даже если те же чувства терзали бы всех хэрсиров без исключения, все равно не пошли бы. Потому что Ругаланн был важнее. Ругаланн был важнее для Ригинлейв, даже чем ее собственная жизнь, чем что угодно на свете. А Ругаланн состоял из людей. И она не собиралась давать им умереть. Ни как ярл, ни как северянка.

Кроме слов, у Ригинлейв не было ничего. Но пожалуй, извинись она прямо сейчас за то, что успела обозначить, Вигмар справедливо счел бы это издевкой. А она не собиралась издеваться над его чувствами. И вообще-то, поделись он ими раньше, а не говори ей, что ему уже не больно, как сказал тогда, на острове Туманов незадолго до того, как они испросили позволения на брак, княгиня нашла бы способ исцелить его от этих ран. Потому что она не хотела причинять ему боль. И не хотела доводить сегодняшний разговор до ссоры, хотя понимала, что это, видимо, неизбежно.

- Вигмар, я сама знаю, что я знаю, - ровно, твердо, но очень спокойно ответила Ригинлейв, сдерживая куда более эмоциональные слова. Она знала, что стоит ей ответить на резкость мужа, и их разговор перерастет в громогласный скандал, которому не будет конца. Хорфагер умела быть эмоциональной, умела кричать, плакать, требовать и топать ножкой. Наверное. Но она всегда знала что это – самая непродуктивная тактика из всех. Особенно теперь. Особенно, если она хотела сохранить и свою семью, и Ругаланн, - И даже если бы ситуация складывалась иначе и у нас был бы шанс на победу над объединенной Арконой, я бы все равно не позволила убить Ратибора. Потому что я не стану беловодкой, потому что я не стану, как мой первый муж, потому что я не пойду тем же путем, которыми шел Святогор, а быть может, пошел бы и Владимир. Я не стану убивать детей из-за того, что не могу справиться с самой собой. И я не стану убивать детей из-за своего страха, будь то страх будущих опасностей, или страх смотреть на себя в зеркало, - едва ли это было то, что Вигмар хотел слышать. И едва ли письмо жреца могло обрадовать его и привести аргументы к иному разрешению сложившейся ситуации. Но назад повернуть было уже невозможно. Ригинлейв было жаль, что все произошло именно так.

- Вигмар… - выдохнула женщина, едва поняла, что муж не намеревается ни продолжать разговора, ни оставаться здесь. Несмотря на слова, которые она могла бы принять очень близко к сердцу, несмотря на обиду, гордость и злость, которые могли вскипеть в одно мгновение, княгиня все равно не хотела, чтобы он уходил. Куда? Зачем? И чем это будет для них обоих? В отличие от супруга, Ригинлейв готова была к тому, что такие ссоры неизменно будут происходить. Это было неизбежно. Она хорошо знала характер Вигмара и понимала, что нередко ему будет трудно от того, что его жена принимает решения не только, как его жена, но в первую очередь, как ярл, коим она являлась хоть в замужестве, хоть без него. Но значило ли это, что каждый раз супруг будет куда-то уходить, избегая не то ее самой, не то продолжения разговора, не то последствий ссоры? Княгиня надеялась, что нет. И ей не хотелось, чтобы он уходил и теперь тоже, - Останься, пожалуйста, - тихо попросила она в спину мужу, но вероятно, слишком тихо, чтобы быть услышанной теперь, когда шторм эмоций заглушал любые звуки.

Наверное, можно было броситься ему вслед, наверное, можно было в порыве гневной или отчаянной ли истерики цепляться за него, заставляя остаться. Но никакой истерики не было. Ригинлейв было паршиво, гнусно, тяжело и горько, так что руки, что она прятала в складках платья, чуть заметно дрожали. Но дойдя до порога, она не переступила его, позволив двери захлопнуться прямо перед ее носом.

Глубокий вдох, чтобы слезы не брызнули из глаз. И подбородок повыше, чтобы не забыть, что ярл всегда первичен по отношению к женщине и жене. А у ярла не может быть обид и переживаний. У ярла может быть только его государство. И пожалуй, Ригинлейв надлежало принять, наконец, эту мысль, как единственно-верную. Потому что все прочие слишком дорого ей обходились.

Подпись автора