Все было кончено. Магический договор, накрепко связавший две династии нерушимыми узами, пусть и не дружбы, но прохладного нейтралитета, снял с плеч ярла тяжелый груз, который она несла так долго. Святогор был мертв. Владимир был мертв. А Ригинлейв, Ругаланн и его люди живы. Живы и свободны. Кошмар многих последних лет завершился, точка была поставлена, а их княжество отныне было королевством с мирным соседом под боком. Пройдет время, прежде чем старые обиды забудутся, а шрамы затянутся окончательно, но решительный шаг был сделан. Этим летом ни один из людей княгини не умрет, никто не сложит свою жизнь на бессмысленной войне. Они засеют поля, они отстроят еще не отстроенные дома, они отправятся в набег и привезут назад много золота, которое понадобится для восстановления торговых связей, а равно для поддержания экономики Ругаланна. Это было новое начало. И стоя посреди храма, вознося хвалы Всеотцу, Тору и Тюру, женщина клялась себе в том, что она сделает так, чтобы это начало было добрым, север процветал, а все принесенные жертвы не стали напрасными.

Ригинлейв действительно ощущала себя так, точно заново родилась. Ей не нужно было думать о снабжении армии, о том, что она поддерживает самозванца, о том, сколько людей погибнет на этой войне в этот раз и о том, когда все это закончится. Уже закончилось. И хотя княгине пришлось собрать большой совет, включивший в себя всех хэрсиров, объявить о своем решении и объяснить его, и хотя поняла его не все, не принял, кажется, всего лишь один человек. Тот, который на совет не явился вовсе. Как бы там ни было, а особых споров не возникло. Не только потому что аргументов Ригинлейв было достаточно, но и потому что она очень скоро переключила мужчин на работу ничуть не менее важную, чем подготовка к войне: поля, границы, новые титулы, ведь всем им предстояло теперь стать ярлами, а не хэрсирами, скорый набег, который Ригинлейв пообещала организовать уже этим летом. Это было достойной заменой битв, и пусть часть членов совета и сжимала губы, недовольная самим фактом заключенного мира, бросить обвинения в трусости или недостойном решении, не посмел никто. Лейринг – по очевидной причине, он итак был небольшим любителем сражений, не самым смелым в их войске. Ормар – потому что знал, что это навредит кузине, но ничего не изменит. Хэрсир Морозного острова, потому что она была еще девчонкой и едва ли жаждала войны изначально. Асбьорн, мечтавший резать глотки беловодским крысам, кажется, вообще переживал только о том, что не сможет этого сделать. Хэрсира Эгедаля у них не было до сих пор, а хэрсир острова Полоза не шибко-то пострадал и во время мятежа, так что теперь его едва ли интересовало продолжение войны. Вопросы закономерно вызывали трое оставшихся, но Вигмару их не было смысла задавать, а хэрсиры острова Трех сестер и хэрсир Северного моря хранили молчание, хотя при желании в них можно было распознать будущих мятежников. Но Ригинлейв не хотела. Она хотела мира. Она хотела, чтобы кровь ругаланнцев больше не лилась. И она хотела, чтобы следующие несколько лет прошли без потрясений.

Пир в честь заключенного мира долго не продлился. Не только потому что Хольмгард не особенно мог себе это позволить после свадьбы, отпразднованной с большим размахом, но и потому что в связи с новыми распоряжениями у хэрсиров было немало дел. Ригинлейв никого не задерживала. Даже более того, она желала, чтобы все поскорее разъехались и не задавали дурацких вопросов о том, почему супруг ярла не празднует вместе с ними. Срочные дела в Фоборге. Те, кто не особенно понимал, что-то в отношениях Вигмара и Ригинлейв, легко приняли такую отговорку. Но Ормар смотрел на кузину с нескрываемой насмешкой, в то время как Лейринг – с нескрываемой надеждой. Оба они знали, нутром чуяли, что здесь было, что-то не так.

- Что-то быстро период цветов и бабочек закончился у вас, кузина, - в наглую усевшись на второй престол рядом с Ригинлейв, весело заявил Ормар, а затем отпил из своего кубка, - Никак, наш князь не одобрил миролюбия своей супруги и поспешил оставить ее с ее решением наедине? – он неприятно хохотнул, глядя на женщину, которая уже успела ответить ему возмущенным и укоризненным взглядом единовременно, - А я говорил тебе: выходи за меня. Я бы принимал все твои решения, - он точно говорит это всерьез, но Ригинлейв смотрит в глаза кузену, а затем добавляет: - Ага. Вместо меня. Пока я не задушила бы тебя подушкой во сне, - ледяным тоном под громкий развеселый смех Ормара, княгиня отпивает уже из своего кубка.

- Отстань, Ормар. Я не в настроении говорить о Вигмаре и нашей размолвке. Но спасибо, что и впрямь принял мое решение, как должное. Я это ценю, - он не принял. Они оба знали. Ему тоже нравилась война. И будь его воля, он бы вел ее еще очень долго. Просто из азарта и интереса, а не из каких-то высоких устремлений. И тот факт, что он не спорил, не возражал и сделает все, чтобы его удел спокойно принял заключенный мир, был заслугой его странной привязанности к ней, а вовсе не одобрения сделанного выбора.

Хэрсиры разъехались в течение пары дней. Предстоящие задачи были ясны всем, так же, как нужен был месяц-другой покоя и осмысления. За последние годы у них ни разу не выдалось спокойной и хоть сколько-нибудь мирной весны, а эта обещала быть таковой. И в своих тихих вечерних прогулках по крепостной стене Ригинлейв все чаще и все острее ощущала отсутствие мужа.

Конечно, ей и прежде доводилось гулять здесь в одиночестве. Ездить на Троллий язык и даже ночевать на хуторе лишь в сопровождении ульфхеднаров и пары служанок. Одиночество ярла всегда условно, но всегда естественно. Ярлу сложно найти людей, которых он мог бы назвать близкими. Ригинлейв скучала. Сначала говорила себе, что по Халбранду с Хельгой, которых отпустила навестить Вигге в Ставангере на пару недель, потом, что Асхильд и Асбьорну, а затем – по обилию людей в Хольмгарде. Но позже женщине все равно пришлось признать, что больше всего она скучала по Вигмару. По возможности говорить с ним, посещать места, которые он еще не видел, смеяться над новыми историями Геллира, тренироваться на мечах во внутреннем дворе, спорить не всерьез о какой-нибудь ерунде, вроде того, кто из жрецов в Хольмгарде самый бесполезный, а кто еще ничего.

Ей с самого первого момента было жаль, что они поссорились. Она не могла избежать этого, но она этого не хотела. И в отсутствие обилия повседневных занятий, которых было несравнимо мало настолько, что Ригинлейв даже взялась сама считать расходы на посевную, она ощущала тоску по мужу все сильнее с каждым днем. Первое время гордость еще отрицала возможность поехать в Фоборг, но после пары разговоров с матерью, дело перестало быть в гордости.

- Потому что любовь это не о гордости, милая. И потому что потерять ее из-за гордости, было бы верхом глупости, - сказала Рангрид, заплетая волосы дочери в изысканную прическу, украшая ее, вопреки обыкновению, не сапфировыми шпильками, а янтарными.

Ригинлейв вовсе не собиралась оставлять все, как есть. Она, конечно же, намеревалась поехать к мужу, поговорить с ним и прийти хоть к какому-то результату. Как бы сильно он на нее ни сердился, женщине верилось в то, что это поправимо. В то, что он сможет и захочет услышать ее, когда настанет день их встречи. Хотя вообще-то у ярла не было причин так думать. Ведь это была их первая серьезная ссора. И как она отразится на их отношениях, можно было лишь гадать.

Как бы там ни было, а княгиня не отрицала возможности поехать к мужу. День ото дня она откладывала это только по одной причине: еще не время. Она уже успела понять, что муж вспыльчив и обидчив, что ему нужно дать остыть. А для этого необходимо было время. Сколько? Ригинлейв не знала точно. Но понимая, что факт перемирия серьезно затронул струны души, которые Вигмар старался не демонстрировать, женщина полагала, что времени может понадобиться больше ожидаемого.

Ожидание закончилось воскресным утром, когда вопреки просьбам служанки, в покои княгини зашла мать и бесцеремонно стянула с нее одеяло. Под ворчание Ригинлейв о том, что это совершенно бесчеловечно, она заставила ее сначала сесть, а затем и встать с кровати.

- Поедешь в Йерринг сегодня, - заявила хустру, и Боги свидетели, не будь она матерью Ригинлейв, расплатилась бы за такое обращение жизнью, - Хватит ждать. Это вредно для вашего брака. А для Вигмара вредно находиться в этой дыре. А для тебя – быть при дворе без мужа так долго. Слухи уже ползут, и с течением времени лучше дело не станет. Поезжай в Фоборг, поговори с мужем. Ты – смири свою гордость, а он пусть смирит свою обиду. Заодно расскажешь ему об условиях договора. Ему следует знать во имя вашей общей безопасности, - Рангрид деловито кладет на кровать выбранное ею темно-зеленое платье, расшитое серебряной нитью. А затем жестом велит служанкам немедленно начать готовить Ригинлейв к предполагаемому отъезду. Женщина, было, хочет начать сопротивляться и даже приказать матери не лезть в ее отношения с мужем, но слова Рангрид настолько повторяли ее собственные мысли, что сопротивление казалось бесполезным.

- Басту уже истопили, рабыни уже там, - и многозначительным взглядом мать дает понять, что тут нечего рядить. Быть может, она права. И Ригинлейв просто не хватало ее решительности все это время.

Путь до Йерринга короткий, но Ригинлейв тревожится, а от того эти четыре дня кажутся ей вечностью. Вечерами на привалах она подолгу сидит у костра, глядя в языки пламени, пока служанки не напоминают, что надо бы отдохнуть перед продолжением пути. Они въезжают в Фоборг… В то, что когда-то было Фоборгом, а теперь все еще не представляло никакой особой ценности, на рассвете пятого дня. Сердце гулко стучит в груди княгини, она спешивается и велит ульфхеднарам и слугам отдыхать, но не располагаться. Во-первых, потому что Вигмар, вероятно, им не рад, а во-вторых, потому что могло так статься, что задерживаться им и не придется.

Глупо было тянуть время и мяться у коня, не торопясь передавать поводья тому, кто временно замещал Халбранда. Ригинлейв чувствовала себя мелкой девчонкой, совершившей большой проступок, но на самом деле, она лишь боялась реакции мужа на свой приезд. Стоять так вечно, однако, все равно было невозможно, особенно под взглядом не меньше двух десятков пар глаз, а потому, женщина сняла с плеч дорожный плащ, отдала его служанке и переступила порог дома чересчур скромного для хэрсира и для мужа княгини. Заметив фигуру супруга, сидящего спиной ко входу, но не замечая хирдманов, склонившихся перед ярлом, женщина сглотнула ком в горле, ступила вперед, протянула руку и коснулась плеча мужчины.

- Вигмар…

Подпись автора

Вопреки собственным ожиданиям и привычкам, Ригинлейв ни разу не пыталась представить эту встречу за все время их расставания. Она не знала, как и когда эта встреча случится, она не знала случится ли эта встреча вообще, она не знала, к чему эта встреча приведет. Захочет ли Вигмар ее видеть? Захочет ли услышать ее? Будет ли рад ей, или просто уйдет, тем самым являя свое отношение к их размолвке и решениям, которые Ригинлейв приняла? На все это у него было полное право, которое женщина безусловно признавала. Быть может, и существовали часы, когда княгиня думала о том, что Вигмар должен принимать любые ее решения безоговорочно, не споря и никак не реагируя, если ему не нравится то, что она действует в обход его желаниям и усмотрениям, но остатки этого мнения успешно выбил из нее жрец, подтвердив безусловную истину, с которой едва ли возможно было спорить: он был живым человеком со своими чувствами и эмоциями. И как живой человек, мог не считаться и не следовало слепо и безусловно всему, что скажет, сделает и решит жена, будь она хоть сотню раз ярлом. И если он не захочет говорить с нею сейчас, если не захочет ее видеть, то это едва ли придется Ригинлейв по душе, но она примет это, как должное, как приняла бы теперь и многое другое. Ведь она действовала во благо Ругаланна, не считаясь с чувствами и намерениями Вигмара. У него теперь было право действовать и реагировать, не считаясь с ее желаниями и чувствами, даже если желания и чувства эти сводились к неизменному стремлению поскорее закончить их ссору и никогда больше о ней не вспоминать.

Может быть, и не стоило заходить в дом вот так. Может быть, прежде надлежало приказать всем уйти и оставить их наедине, и тогда мужу не пришлось бы вымучивать из себя улыбки и любезности. К этому его тоже никто не обязывал. Они оба знали, как обстоит дело, а что будет думать и видеть весь Ругаланн, сейчас, пожалуй, не было определяющим. Ситуация не была и не казалась опасной. В стране наступил мир, и если ярл вдруг вновь окажется незамужней женщиной, это, безусловно, станет главным поводом для разговоров и сплетен, для тревоги совета, но никаких серьезных последствий для Ригинлейв не будет. Разве что, сама она любила Вигмара, не хотела его терять, и именно поэтому сейчас была здесь. Главное последствие ссоры, которого она опасалась – больше не быть с мужем, утратить его любовь, его доверие и его уважение к самой себе.

- Прости, что не предупредила, - ровно и очень вежливо отзывается Ригинлейв, пока люди еще здесь. Не потому что опасается, что они что-то заподозрят, а потому что предполагала, что для Вигмара может быть важным, чтобы не заподозрили. Опасался ли он утраты репутации, просто не хотел об этом говорить, считая, что это никого, кроме них не касалось, была ли другая причина, женщина не знала. Не знала и ей было все равно, потому что саму ее сейчас не тревожили такие вопросы. А если бы тревожили, княгиня не приехала бы сюда. Ведь негоже ярлу бегать за мужем по всей стране из-за произошедшей ссоры или из-за чего угодно еще, неправда ли? Быть может, так оно и было, и будь Вигмар просто данностью, просто необходимым и вынужденным выбором, она бы не побежала. Не приехала бы за ним сюда и вообще никуда не приехала бы, потому что сочла бы это ниже своего княжеского достоинства. Но Ригинлейв приехала к мужу, а не к имени на пергаменте подле ее собственного. И формальности сейчас имели для нее малое значение.

Они остаются одни достаточно быстро. Все это время женщине казалось, что она готова к разговору, что она знает, что сказать и что сделать, но сейчас волнение достигло такого пика, что все, что сходу смогла сделать Ригинлейв – побледнеть, как ругаланнский снег и шумно выдохнуть, выдавая свои тревоги и свой страх. Не то перед разговором, не то перед тем, что Вигмар не захочет разговаривать вовсе.

- Вина, - только и выдала она тихо, не пытаясь уточнить, что не собирается здесь оставаться надолго и что просит Вигмара не оставаться тоже. Им нужно было поехать в Хольмгард, им нужно было быть дома, ему не было никакой нужды оставаться здесь и дальше. Больше не будет княжича, Великого князя, не будет войн, не будет тревог, они смогут заниматься Ругаланном, своим будущем и будущим их народа. Она решила кое-что за них обоих, потому что так было нужно. И она не может обещать, что не поступит так снова, но она хочет, чтобы он был рядом, хочет слышать и слушать его, хочет, чтобы он был рядом, потому что он важен и нужен. Наверное, стоило сказать это прямо сейчас и немедленно. Наверное, это вообще было единственным, что стоило сказать. Но Ригинлейв было страшно. И это был тот страх, за который ей не становилось стыдно. А потому, она не торопилась, силясь правильно подобрать слова, сказать, что-то, что Вигмар хотел и желал услышать. Без оглядки на ссору, которая уже произошла. Без упоминаний княжичей, мира и всей Арконы. Это больше не было важно. Важны были только они двое, и никто больше.

- Потому что я не хотела ничего писать. Я хотела увидеть тебя и поговорить с тобой, - вот так просто и в лоб отвечает женщина, глядя на супруга и садясь на лавку рядом с ним, - Я знаю, что ты злишься. И у тебя есть на это полное право, - Ригинлейв это право признавала и примирялась с позицией мужа, хотя в минуты своего гнева и обиды, она думала о причинах, по которым он не может и не хочет ее услышать, не хочет знать, что Ругаланну будет лучше в мире, а не в войне. Но едва успокаиваясь, княгиня признавала, что понимает Вигмара и знает о его ранах. Те самые, что она не просто задела, а острым ножом вскрыла, приняв свое решение, - Но я люблю тебя. Я не хочу, чтобы эта размолвка положила конец нашим отношениям. Я не хочу быть вдали от тебя. Я не хочу тебя потерять, - что ей еще было сказать, чтобы убедить мужа в том, насколько он ей дорог? Вряд ли слов для него будет достаточно. И вряд ли Вигмар примет, что-то, кроме поступков. А в этом смысле Ригинлейв едва ли было, что предложить, ведь мирный договор откатить обратно было невозможно. Как невозможно и дальше тянуть с этим разговором и их разлукой, при мысли о которой болезненно сжималось сердце.

Ригинлейв, наконец, выдохнула, а затем приблизилась к мужу и коснулась губами его губ. И это прикосновение, бывшее почти невинным, заставило ее острее ощутить все то болезненное томление и тоску, которые съедали душу все время со дня отъезда Вигмара в Фоборг.

Подпись автора

Ригинлейв вовсе не ожидала, что это будет легко. Она знала Вигмара, знала его характер, упрямство, а еще знала, что не просто задела его, а причинила ему боль. И он не обязан был прощать ее вот так сразу только потому что жена хотела снова быть с ним рядом. Нет, в ней не возникало сейчас вопросов «неужели он не скучал?» и «любит ли он меня на самом деле?» - вопросов, которые задавала бы себе любая другая женщина. Потому что Ригинлейв знала, что обида Вигмара не соотносится с ответами на эти вопросы. А ответы она знала и сама. В противном случае, не приехала бы сюда вовсе, не пыталась вести этого разговора, не говорила с ним, как жена, а не как ярл, коим всегда являлась, даже если это не приходилось по вкусу тем, кто бы рядом. Ведь правда была в том, что женщина, жена и княгиня были неотделимы друг от друга. А будь оно иначе, Ригинлейв и вовсе не была бы собой.

Слова Вигмара не бьют по женщине так сильно, как могли бы, если бы она не была заведомо к этому готова. Она, пожалуй, была готова и ожидала даже новую ссору, потому что непримиримость мужа в вопросе, по которому они разошлись, без сомнения, была ей известна. Как и сложность самого вопроса. А потому, в очередной раз, княгиня выслушала все молчаливо. Можно было, наверное, начать истово убеждать его в том, что он не прав, просить прощения, умолять вернуться, плакать, давить на жалость, клясться в любви и заверять в том, что для нее нет ничего важнее, чем их брак. Вот только делать этого Ригинлейв не собиралась. Не только потому что она считала это унизительным для них обоих, но и потому что видела это непродуктивным. Потому что вести себя не так, как ведешь обычно, чтобы заверять, что изменилась после принятого решения – чистая ложь, лицемерие и подлость, которые вскроются, стоит только им вновь оказаться вместе. А ярл не желала ни новых размолвок, ни вечного ношения маски жены, готовой принимать решения не в угоду своей стране, а в угоду желаниям супруга. И кажется, ей предстояло найти хрупкий баланс между двумя этими крайностями. Ради их брака. И ради них двоих.

- Мне не было все равно, - отвечает Ригинлейв с привычным спокойствием, которое, быть может, и раздражало Вигмара, но которое было, в действительности, безусловным свидетельством бури чувств, которые женщина силилась придавить булыжником своего самообладания. И чем ярче были эти чувства, тем больше становился булыжник. Чем острее княгиня переживала, тем тише, незаметнее и ровнее для себя и для окружающих она была, - И мне не все равно сейчас. В этом смысле, ровным счетом ничего не поменялось, - отвечает она, глядя мужу в спину, но не отводя взгляда и тогда, когда он поворачивается к ней. Ригинлейв было жаль, что они поссорились, но она не чувствовала за собой вины за принятое решение, а потому ей легко было смотреть на Вигмара, легко смотреть ему в глаза и не избегать его ответного взгляда.

- Вигмар, я тебя слышу. Я не пропускаю мимо ушей то, что ты говоришь, и мне не безразличны твои слова и твое мнение. И так будет всегда, - хотя, пожалуй, сейчас слова ее расходились с действиями, и у мужа были все основания, чтобы ей не верить, - Но неизменно и то, что я была и остаюсь ярлом Ругаланна. И всегда будут существовать вопросы, по которым мне придется принимать решения самостоятельно, независимо от моих чувств к тебе и твоих пожеланий, потому что я буду считать, что так лучше для страны и для ее будущего, - она шумно вздыхает, но это единственное, что Ригинлейв сейчас позволяет себе, чтобы проявить свои эмоции. Ведь никому не станет легче, если и она тоже даст волю эмоциям, потеряв контроль над ситуацией и над самой собой, - Это не о наших отношениях. Не о моей готовности тебя слушать и слышать. Не о моем пренебрежении твоим мнением. Это о долге, которому я должна следовать, независимо от того, что чувствую сама и что чувствуют люди вокруг меня, - да, это точно не походило на извинение и на попытку убедить мужа в том, что отныне-то все будет иначе, ведь Ригинлейв поняла свою ошибку. Нет. Она все еще не считала совершенное никакой ошибкой. Она сделала то, что бы должна и хотела донести это до мужа. Даже если он считал, что она своим решением предала его чувства, его самого и весь Ругаланн.

- Я не скажу тебе, что я сожалею о принятом решении. Это не так. Я считаю его верным, - и на этот счет ни у кого не должно быть никаких иллюзий, - Но так, как в этот раз, будет не всегда. Я обещаю, - она выдерживает долгую паузу, а затем добавляет, - Будут вопросы, которые не поставят княжество на грань выживания и в которых я буду прислушиваться к тебе и твоему мнению, следовать твоим советам и пожеланиям. Будут вопросы, которые ты волен будешь решать за нас обоих, покуда это касается нашей семьи и нашего с тобой будущего, - она поднимается, поправляет платье и волосы, как если бы это сейчас имело какое-то значение, но в действительности это и выдавало в женщине ее чувства, ее нервозность, грань, на которой она находилась, - Но никогда не будет вопросов государства, по которым я буду поступать сообразно твоим пожеланиям только потому что тебе больно или потому что прошлое тебя все еще не отпустило. Ты – часть Ругаланна. Очень значительная для меня. Но не единственная. Как ярл, а не как твоя жена, я отвечаю не только перед тобой, но и перед всем своим народом. И я действовала и буду действовать в интересах Ругаланна, даже если это не нравится тебе или еще кому-то. Это мой долг, как ярла, - и было глупо полагать, что с замужеством это изменится. Быть может, Ормар не ошибался, когда шутил на счет своей кузины? Быть может, он правду говорил, когда смеясь, заявлял, что Ригинлейв уже замужем за своей страной?

- Мне не жаль, что я приняла то решение, Вигмар. Я считаю, что оно было правильным. Но мне очень жаль, что им я причинила тебе боль и затронула раны, которые по глупости своей считала давно зажившими. И мне нечего предложить тебе для искупления боли, которой я причина, кроме своей любви к тебе.

Подпись автора

Вигмар был прав. И неправ был тоже. Вызывал в Ригинлейв желание поскорее со всем этим закончить и уехать с ним в Хольмгард, а ради этого согласиться на что угодно. И желание закончить все это, просто тихо закрыв за собой дверь, понимая, что они уже не смогут договориться. И все это равно не имело для женщины никакого значения, потому что приехав сюда, она едва ли имела рациональные аргументы, которые могли бы убедить мужа в том, что они снова должны быть вместе. Она приехала с толчка матери, но по велению сердца. Потому что какой бы сильной ни была ссора, она все равно любила мужа, она все равно дорожила им, она все равно хотела быть с ним рядом. И Ригинлейв не лгала, когда говорила, что ей жаль, что она причинила ему боль, потому что если бы был иной выбор, она бы поступила иначе.

- Жизненно-важно было поступить так, как я поступила, Вигмар. И не только ради Ругаланна, но и ради тебя тоже. Потому что я люблю тебя. А когда любишь кого-то – чрезвычайно важным остается не дать ему умереть, даже если ему самому этого очень хочется, - и она, конечно же, знала, что этот аргумент тоже не возымеет действия. Потому что Вигмар считал, что у них есть шанс. Крошечный, призрачный, но шанс. И этого шанса, как ему казалось, им будет достаточно для того, чтобы попробовать из упрямства, из глупости, из дурноты характера сопротивляться дальше и уничтожать одного беловодца за другим до тех самых пор, пока никого из них не останется вовсе. И нет, Ригинлейв не верила в то, что дело ограничится абстрактными или реальными сыновьями Владимира. Сердце Вигмара успокоилось бы лишь смертью последнего дворянина, последнего прихвостня Владимира, а не исключено и что последнего крестьянина. Он требовал от нее вести эту войну вечно. Ради мести, что не давала ему покоя. Ради прошлого, которого прошило его сердце на сквозь раной, у которой не было шанса затянуться. Или была, но Ригинлейв для этого было недостаточно? Об этом она старалась не думать, не представлять и не сравнивать. Потому что не имела права требовать от Вигмара больше, чем он хотел дать ей, как муж и как ее семья. Это было бы несправедливо.

- Я на твоей стороне, Вигмар. Я всегда на твоей стороне. Я понимаю твою боль, я знаю, что тебя мучает. И я готова разделить это с тобой, как твоя жена, потому что не могу разделить, как твой ярл. В этом состоит часть любви и привязанности к дорогому человеку. Но отнюдь не в том, чтобы следовать его просьбам и его зову, даже если он разрушителен для него самого, - она выдыхает, подходит к мужу ближе и берет его за руку. Всего лишь на несколько мгновений, лишь с тем, чтобы ладонь его почувствовала биение сердца у нее на груди, когда она приложила ее, - Чувствуешь? Я живая. Мое сердце бьется. И я здесь сейчас с тобой, а не в Хольмгарде наслаждаюсь своими дипломатическими успехами, потому что в этом сердце любовь к тебе. Любовь живого человека, Вигмар. И если этого недостаточно, чтобы хотя бы помочь тебе исцелить раны давнего прошлого, раны, которые оставил уход дорогих тебе людей, то я не знаю, что еще я могу сделать, чтобы объяснить тебе причины, по которым я поступила так, как поступила, - но Ригинлейв заглядывает в глаза мужу и не видит в них понимания. Ему нет нужды отстраняться теперь. Она сама отходит от мужа на несколько шагов и утоляет пожар в груди, залпом выпив кубок вина до дна. Нужно было пробиться, нужно было поискать еще слова, нужно было, что-то придумать и что-то пообещать, но сейчас княгиня чувствовала себя слишком вымотанной и уставшей для этого. Да и могла ли она бороться за любовь мужа с мертвыми людьми? Мертвые люди от того безупречны, что они мертвы. Что они уходят, боль от их ухода остается, а любовь к ним лишь множит ее. Ригинлейв же была жива. Чувствовала. Дышала. Любила. И их не разделяли расстояния между мирами Иггдрасиля, чтобы тоска не давала дышать. Пожалуй, что ни делай, а в этом смысле Хорфагер проигрывала всецело, как бы ни старалась.

- Есть немало боли, которую можно излечить любовью, Вигмар. Странно, что ты этого не знаешь, - она устало улыбнулась, и впрямь испытывая утомление от жара своей предыдущей речи. Как ни странно, но доказывать свою любовь и пытаться сделать ее более значимой, чем она была для собеседника, было весьма утомительно. Нет, Ригинлейв не чувствовала обиды или отчаяния. Она все еще принимала право мужа на все то, что он считал верным. Потому что этого она уж точно не могла у него отнять. Даже пытаться бы не стала. Ведь речь шла не о строптивом хэрсире, сопротивлявшемся приказу. Речь шла о человеке, который был ее очень дорог. И пожалуй, обещал быть таковым всегда, и неважно, что следующие слова отвратят его от нее до конца времен настолько, что даже за столом в Вальгалле он не взглянет на супругу.

- Я не могу изменить своего решения. Не только, как ярл, не только как дипломат, не только, как человек, давший слово, Вигмар. Я не могу изменить его, потому что я принесла магическую клятву, в которой пообещала, что ни я, ни ты, ни кто бы то ни было близкий к нам, по нашей воле не причинит никакого зла Ратибору, Огнедару и их потомкам, точно так же, как они и их близкие не причинят никакого вреда нам, нашим потомкам и нашему государству, пока живы. В противном случае, это приведет к смерти. Моей или Огнедара, - она повела плечом, выражая свое безразличие к этим условиям. И сейчас Ригинлейв казалось, что условия эти и впрямь ничего не стоили. Потому что ее жизнь никогда не значила больше всего Ругаланна.

- Дело сделано. Я ни о чем не жалею. Как видишь, жизнь Ругаланна, частью которого ты являешься, для меня важнее собственной. И вряд ли это когда-нибудь возможно будет изменить, - глухо заключает она, растерянно трет шею и вздыхает, - Я услышала твои доводы, Вигмар. И я поняла тебя. Мне жаль, что я не могу ничего сделать для… Для тебя… Для нас. И мне жаль, что я причинила тебе боль. Я бы хотела это исправить, но раз ты говоришь, что это невозможно, то я принимаю и это, - выдыхает она, но с этими словами, что-то в груди обрывается, сбивая дыхание. Странно было чувствовать себя так, точно душа и впрямь ушла в пятки. Но княгиня знала, что не может позволить себе тех обременительных слабостей, что одолевали других людей. Она сжала пальцы в кулак, развернулась и направилась к двери.

- Если, что-то заставит тебя передумать, ты знаешь дорогу в Хольмгард. Если нет, то хэрсир Йерринга навсегда останется ярлу добрым другом и дорогим человеком. 

Подпись автора