Путь в Гардарику был непростым. И хотя Сольвейг отчетливо понимала, что в Ладоге им пока ничего не угрожает, глобально это проблему не решало, потому что случилось самое страшное, что могло бы случиться: самозванец каким-то образом победил Владимира. И сколько бы колдунья ни перескакивала из разума в разум выживших его соратников, как это вышло, она все еще не понимала. Истово верующая, Сольвейг могла бы начать роптать на Богов, которые хранили ее, детей и Владимира достаточно долго, но это было не свойственно пути, по которому колдунья шла веками. Она знала, что ее путь это путь Всеотца, а Мудрейший никогда не ошибается, хотя нередко испытывает даже вернейших из своих дочерей. Но еще Сольвейг знала, что Боги никогда не сделают за нее того, что она должна сделать сама. И сейчас ее долгом было привести сыновей обратно в Ирий, на княжеский престол.

Покои в Беловодье просторные, княгиня была очень любезной, приказав подготовить для нее и сыновей комнаты неподалеку, но Сольвейг все равно чувствует себя здесь не в своей тарелке. Все было не так, как нужно. Все было не так, как в Ирии. И все это равно не имело значения, потому что женщина отчетливо и безоговорочно понимала, что сидеть по покоям им тоже придется очень недолго. Хорошо, если Гардарика останется верна Арконе и княжичам, но если нет, то и эти комнаты придется покинут. Сама же Сольвейг могла обходиться и совсем малым, если потребуется. Но едва ли она желала чего-то подобного своим детям. Вовсе нет. Согласившись стать наложницей Великого князя, женщина была убеждена в том, что следующим на престол сядет ее сын, а не как не выродок и не самозванец. Но если такой путь к трону определил для Огнедара Всеотец, то так тому и быть. Сольвейг пройдет этот путь с обоими княжичами до самого их возвышения. И это не пошатнет ее веры.

Вот и теперь княгиня стоит перед ликом идола Всеотца, расположенного на деревянном алтаре на северной стороне комнаты. Это совсем немного по сравнению с тем, что у нее было в княжеских палатах Ирия, но этого вполне достаточно, чтобы слушать, слышать и быть услышанной. Вообще-то Сольвейг было достаточно просто жить, чтобы сохранять связь со Одином, но все-таки порой атрибуты культа помогали ей настроиться, помогали ей почувствовать себя увереннее в своих воззваниях. В том числе, потому что и алтарь, и идол хранили часть ее магической энергии, ведь через них она не раз взывала к своему покровителю и Отцу.

- И да хватит мне мудрости не бояться теней по ночам. И мужества, когда наступит день испытаний, - шепчет княгиня, глядя на бесстрастный лик Всеотца. Но женщина знает, что ей внимают. И знает, что нет смысла просить, чтобы Один защитил ее детей, потому что это она должна защитить их. Нет смысла просить его, чтобы он привел княжичей на трон, потому что их мать сама должна привести их туда. Нет смысла просить его позаботиться о том, чтобы были достойны, потому что она знает: они уже достойны. По праву своей крови. По праву своего воспитания. По праву своей веры. И по праву своих характеров и силы духа. Им с Владимиром удалось невозможное: они воспитали достойных сыновей, которыми могли гордиться. И они будут. Владимир – из Вальхаллы, а Сольвейг – до самой своей смерти.

Огнедар входит в покои почти бесшумно, а потому слышит Сольвейг не его шаги, а скорее отзвуки его мыслей и тревог. Двери женщина не закрывала – все в Гардарике отлично знали, каким Богам она лояльна, и никто даже не пытался ее переубедить. Если уж Владимир не стал, то кто бы теперь мог? Рабынь в комнате не было, да и служанки в большинстве своем еще в Ирии получили деньги на существование и отпущены. Пришедшая армия самозванца наверняка взялась бы за насилие, а Сольвейг не желала, чтобы кто-то из тех, кто верно ей служил, был ему подвергнут. С собой в Гардарику она взяла лишь двух очень близких девушек, которые теперь были заняты разбором сундуков. Исключая, разумеется, те, что стояли в углу покоев под накидкой – великокняжеская казна. Иными словами, в просторных покоях они с Огнедаром были вдвоем. И хотя сын терпеливо ждал у входа, не желая прерывать общение матери с Богом, она вскоре молчаливо протянула ему тонкую руку, впрочем, не оборачиваясь.

- Не стой там. Запри дверь, и давай обратимся ко Всеотцу вместе, - теперь запертая дверь имела определяющее значение, потому что в Гардарике никто не знал, что не только мать княжичей, но и они сами исповедовали Трот. Никто, впрочем, не знал и о том, что Ратибор был колдуном. Так и должно было оставаться дальше. В противном случае, им вряд ли удастся обрести слишком много союзников, в которых они так сильно теперь нуждались. Может быть, так сильно, как вообще никогда прежде.

Она все еще держит руку протянутой, когда сын оказывается рядом. Женщина крепко сжимает его ладонь своими ледяными, как всегда, пальцами, и смотрит на высокое пламя свечи и лик Всеотца перед ними. Мурашки волной магической энергии расходятся по телу, женщина смотрит на сына и коротко, лишь уголками губ, улыбается ему.

- Славься день, и вы дня сыны…¹

¹ - Старшая Эдда. Речи Сигрдривы - 3. Используются, как славление и предваряющее обращение к Богам.

Подпись автора

Сольвейг знала, что разжечь пламя Трота в сердцах сыновей ей будет несложно. Сложно будет сделать так, чтобы неся это пламя в своем сердце, мальчики не пострадали, не стали объектом насмешек, ненависти и неприятия. И быть может, в этом она дурно поступила, как мать, хотя и хорошо, как жрица. Она верила в Одина и Одину. И хотела того же самого для своих детей, потому что считала эту веру лучше, сильнее, этот путь правильнее и значимее. Но не станет ли он тем, что сделает их путь, и без того трудный, еще тяжелее? Не станется ли так, что сила, которую Сольвейг желала даровать своим мальчикам, станет их слабостью? Один всегда будет на их стороне, всегда будет беречь их. И когда женщина принимала это решение, она была убеждена, что поддержки Всеотца и ее собственной, окажется достаточно для того, чтобы они правили – и неважно, чем именно, Великим княжеством Аркона, или одним из удельных княжеств Беловодья, что непременно достанется Ратибору. Так ли это было на самом деле? Не повела ли она их путем, который вместо триумфа приведет к еще одному падению? Сольвейг сможет защитить от Китежа, или думает, что сможет. Сможет защитить от яда, стрелы или злой воли. Но сможет ли она защитить их от гнева других Богов и их собственного народа? И не повторит ли в попытках путь матери Фригг, желавшей защитить возлюбленного Бальдра от всех и всего, но не сумевшей, потому что даже не любовь матери не станет щитом от всего зла человечества?

Она говорила себе, что не должна сомневаться, что не должна не доверять воле Всеотца, ведь он и ее тоже не оставлял никогда за все время ее существования, жизни и даже глубокого отчаяния. И в том, что теперь не оставит тоже, женщина была попросту уверена. Так почему же она переживала за своих сыновей? За их пути? За их будущее? Наверное, это было что-то далеко за пределами ее жреческого нутра, потому что это было нутро материнское. То, что говорило ей, что прежде своей веры она должна сберечь своих детей. Ведь Ярослава не смогла, он стал ставленником Китежа. Но Огнедара с Ратибором сможет. Обязательно. По воле Одина или против нее. А впрочем, если бы Один был против них, то мальчики теперь едва ли были бы с нею здесь.

Руки Сольвейг всегда холодны, но когда они с сыном вместе обращаются ко Всеотцу, тепло разливается от ее ладони по всему телу. Женщина улыбается уголками губ, всеми силами своими давая защиту и поддержку сыну, его пути и его будущему. В колдовской среде силы колдуньи считались великими, но даже они могли не помочь сыну, если они совершат на его дороге к трону непростительные ошибки. И это то, чего женщина изо всех сил старалась избежать, не зная, однако, наверняка, как им надлежит действовать. Она узнает об этом завтра, после совета. И далеко не факт, что они последуют решениям этого самого совета и станут делать то, что решат другие князья, все еще сохранившие им верность.

- Когда-нибудь обязательно наступят, мой дорогой, - она улыбается ему, а затем отходит от алтаря и садится в кресло. В движениях Сольвейг нет ни тени усталости, в глазах ее – ни капли страха и сомнений. Она убеждена была в том, что хотя руки самозванца протянулись достаточно далеко, ей достанет сил, чтобы отрубить их, если они протянутся к ее детям. Он стал Великим князем. Он называл себя Великим князем. Но этого все еще было недостаточно, чтобы одержать победу над Огнедаром и Ратибором. Покуда с ними была их мать – это едва ли было возможно. А раз так, то все остальное – лишь вопрос времени. Они вернут трон. Обязательно. И Сольвейг найдет того, кто проклянет кости Владислава, чтобы он никогда не смог упокоиться за то, что убил Владимира и отнял у ее сыновей то, что было их по праву крови и рождения.

- Тебе не о чем тревожиться, Огнедар, - спокойно, твердо и уверенно произносит женщина, подняв взгляд голубых глаз на сына. Его тревоги ей хорошо известны и хорошо понятны. Какой бы молодой князь не тревожился на своем первом совете? Будь оно иначе, женщина переживала бы о том, что он не понимает всего масштаба мероприятия. А раз волнуется, значит, понимает. Женщина неторопливо поднимается на ноги, подходит к сыну, обхватывает его лицо руками и заглядывает в глаза, - Давно в прошлом, еще до создания Арконы, я была Великой княгиней. И у меня в ту пору тоже родился сын, после многих дочерей. Его назвали Радовлад. Я посмотрела на него, и подумала, что он все разрушит. У меня не было на него никаких надежд. Силой своего отца, он не ступил на путь, который привел бы княжество Беловодье к падению, но Китежу для этого пришлось очень сильно постараться, - она неприязненно хмыкает при упоминании Белого города, но в остальном, не акцентирует на этом особого внимания, - А в союзе с Владимиром у меня родился ты. И взяв тебя на руки, я подумала, что ты станешь Великим, - она твердо глядит ему в глаза и выдерживает долгую паузу, прежде чем продолжить, - По праву своего рождения. По праву своей крови. По праву своего характера. И потому что ты – мой сын, - она гладит его по щеке, задевая светлые локоны волос юноши, и склоняет голову к плечу.

- Я не буду лгать тебе, говоря, что путь, который тебе написан, будет простым. Вовсе нет. Он будет сложным. И среди всех испытаний, что тебя ждут, совет – сущий пустяк. Но ты со всем справишься. Обязательно. Тебе помогу я и Один, не сомневайся в этом, но одержанные победы всегда будут только твоей заслугой. И каждая из них будет приближать тебя к трону и к твоему величию, - женщина крепко обнимает сына, а отпуская его, наливает им обоим меда в кубки. Едва пригубив, женщина подходит к идеально вычищенному окну и глядит во двор, где почему-то из стороны в сторону мечется дворовой дух, не находя себе покоя. Того и гляди найдет себе развлечение в том, чтобы напакостить.

- Если захочешь, я пойду с тобой на этот совет. Не в физическом смысле, а у тебя в голове, - она никогда так не делала, не спрашивая сыновей, а едва они достигли более или менее сознательного возраста, и вовсе подарила им амулеты на защиту разума от ментальных вмешательств. Сольвейг хотелось, чтобы мысли ее детей оставались лишь их собственными до тех пор, пока они сами не пожелают делиться ими.

- В нашей семье мы можем доверять лишь друг другу. Мне, тебе и Ратибору. Все остальные заведомо могут предать или начать об этом думать. Но я знаю, кто еще никогда не предаст тебя. И пусть он мне не нравится, его помощь будет бесценна и неоценима в эти дни, - она чуть поворачивается к сыну, - Я говорю о князе Гардарики, разумеется. Он будет на твоей стороне, что бы ни случилось. И брат тоже будет. И оба они посетят Совет. А это уже кое-что.

Подпись автора

Всякая мать должна быть готова ко дню, когда ее сына заберут на поле битвы. Это правило было равнозначно и для Великой княгини, и для простой крестьянки. И Сольвейг усвоила его уже очень давно, когда впервые заняла княжеские палаты в Ирии и часами наблюдала за тем, как старший из ее сыновей оттачивает воинское мастерство, будучи еще ребенком. «Так ли это необходимо для мальчишки?» - спрашивала она себя. И ровно тем же вопросом задавалась, когда Владимир впервые вывел еще совсем маленького Огнедара во внутренний двор и вручил ему деревянный меч. Сольвейг знала, что это правильно, что будущий Великий князь должен уметь защитить себя. Но вместе с тем она не могла ничего с собой поделать, потому что сердце ее всякий раз сжималось в груди, стоило Огнедару, а затем и Ратибору больно удариться, уронить меч или огорчиться из-за неудачной тренировки. Сольвейг знала – у них получится. Но еще она знала, что сделает все возможное, чтобы навыки, которые им довелось освоить, мальчикам никогда не пригодились. В этом состоял ее материнский долг. И колдунья не смогла его выполнить.

Но что она смогла, так это в нужный день удержать обоих сыновей подле себя. Владимир мог сколько угодно снисходительно улыбаться и говорить, что сыновья не смогут сидеть у ее юбки вечно, а потому, даже если они не поедут на эту битву, он непременно заберет их на следующую, но Сольвейг не силой магического дара, а силой своей материнской любви ощущала, что в тот день ни Огнедару, ни Ратибору не надлежало быть на поле боя. Великий князь уступил. Он часто уступал странным ее желаниям, но в тот день, вероятно, тоже ощущал, что-то, что позволило ему убедить сыновей остаться дома, присмотреть за княжеством и за матерью. Сольвейг не сомневалась в том, что этим решением он защитил сыновей, спас им обоим жизнь. Их присутствие ничего не изменило бы. Пожалуй, только лишило бы жрицу разом мужчины, с которым она разделила последние тридцать лет, и горячо любимых сыновей. Вне всякого сомнения, горе наложницы Великого князя было бы огромно, а после этого самозванец не пережил бы свою первую ночь в Ирии, но мальчиков было бы уже не вернуть. Так что, если и было обстоятельство, за которое Сольвейг возносила хвалу Богам после битвы при Ярге, так этим обстоятельством было то, что дети остались дома, были живы и теперь рядом с нею. Все остальное они преодолеют, пусть на это и понадобится какое-то время.

- Ты скучаешь по отцу, ты тоскуешь по нему и тебе больно, - женщина отставляет кубок, но только с тем, чтобы взять сына за руку в жесте столь простой, но столь явной поддержки, - В этом нет ничего постыдного. Нет ничего, за что ты должен испытывать вину. Владимир был хорошим человеком, хорошим князем и превосходным отцом. Тебе будет не хватать его еще очень долго, но… - она улыбается, глядя на юношу, - Он просил меня напоминать вам каждый день о том, как вы ему дороги, о его любви к вам и к Беловодью, а равно и о том, что он будет присматривать за вами. И я знаю – непременно гордиться, - женщина чуть сжимает ладонь сына, убежденная в том, что так оно и есть. Владимир видит сыновей из чертогов Всеотца. Видит, присматривает и любит их. И  так будет всегда. До того самого дня, как они встретятся в чертогах Одина за одним столом. А Сольвейг лишь сделает так, чтобы это случилось еще очень и очень нескоро.

- И ты не должен был сражаться при Ярге, - женщина решительно качает головой, пожалуй, даже чуть помрачнев, - Изменить ход битвы тебе едва ли удалось бы, а гибели еще и своего сына, я бы не пережила, - а вместе с нею, вероятно, не пережила бы и вся Аркона тоже, потому что способности Сольвейг вполне позволяли ей постепенно, но очень явственно сотворить немыслимое со всеми теми, кого она видела своими врагами, - Кроме того, как бы мы с твоим братом смогли без тебя? – она улыбается сыну вновь, отпускает его руку и отпивает немного меда из кубка, - Не торопись на битвы, сын. У тебя будет их еще очень много. Но самые важные – все равно не те, что на поле боя, - и женщина знает это, как никто другой.

- Всех удержать все равно не удастся. Поверь мне на слово, там будут те, кто уже решили перейти на сторону самозванца, потому что считают ее стороной победителя, - она выдерживает короткую паузу, - Но они неправы. Потому что нельзя победить того, кто еще не вступал в сражение, а твое только-только начинается. И нет никакой нужды пытаться удержать всех. Уверь в своей силе своих надежных союзников, тех, кто был с нами с самого начала и будет готов оставаться с нами до конца. Они станут теми, кто будет твоей опорой на грядущем пути. Если же ты приберешь к рукам прогнившие опоры, или те, что склоняются то на одну, то на другую сторону, едва задул ветер – они не станут тебе союзниками. Они станут теми, кто приблизит твое падение. Так что пусть лучше приближают падение ублюдка. В нужный момент мы воспользуемся их слабостью, - и кому как ни Сольвейг, владеющей умами, было знать о чужих слабостях.

- Да, я смогу видеть и слышать то же самое, что и ты так долго, как ты мне это позволишь, - вообще-то способностей колдуньи хватило бы для того, чтобы сидеть в головы сына, даже если он ей этого не позволит совсем, но правила, который Сольвейг установила для самой себя, она за годы не нарушила ни единого раза: умы сыновей были неприкосновенны лет с шести, если не того раньше. У них было личное пространство и детские тайны от матери, у них были свои думы и свои мотивы. Она не лезла в их разум никогда, даже если и желала чрезвычайно узнать, что-то, что как матери ей доступно не было. Нарушать установленные запреты женщина и теперь не стала бы, откажи ей сын, - Как если бы мы просто разговаривали с тобой, но не голосом, а обменивались мыслями, - точнее описать было сложно, да и пока Огнедар не почувствует этого сам, он не узнает, - Сними амулет, пожалуйста, - она трудилась над артефактом месяцы, прежде чем сын впервые его надел, а Сольвейг убедилась в том, что он работает должны образом. Теперь ей пришлось бы приложить слишком значительные усилия, чтобы обойти защиту, сделанную для сына собственными руками.

- Я скажу тебе, что каждого из них тебе стоит рассматривать, как потенциального друга, пока они не докажут обратного, - а они докажут очень скоро, Сольвейг знала, - Многие князья погибли при Ярге, а потому на Совет приедут их сыновья. Мне о них известно не так, чтобы очень много, но на твое месте я бы видела союзника в Ярославе Ясунском и не видела его в представителе малолетнего князя Дубровиц. То, что Стародуб сражался за нас, пока жив был их прежний князь, не говорит о том, что они продолжат нас поддерживать теперь, когда ко власти пришел совет регентов. Регенты при малолетнем правителе – самая ненадежная опора из всех, уж поверь мне, - Солвьейг вздыхает, а затем подходит к окну. Светлое небо начинает затягивать тучами. Осень все явственнее вступала в свои права. В такие дни колдунья предпочитала подолгу жить у озера Ильмень, в малой усадьбе Великого князя, где ее никто не беспокоил. Теперь это было невозможным.

- Князь Загорья не приедет, он был предателем и изменником с самого начала, останется им и теперь, если выживет после ран, нанесенных ему при Ярге, хотя на месте Яровита, я бы не пустила его и на порог, потому что от него все равно ничего не зависит, и если с кем-то и стоит говорить, так это с вече. А оно точно не явится в Ладогу полным составом, - странная это была форма правления, зависимость князя от группы своих бояр казалась Сольвейг обременительной, если не сказать больше – оскорбительной. Но не ей было указывать, как править одному или другому княжеству. Это вообще, в сущности, было не ее дело.

- Княгиня Ругаланна не прибудет тоже, она верна самозванцу, - «и это целиком заслуга твоего отца» - хочет добавить Сольвейг, в свое время гневающаяся из-за того, как поступают с Ругаланном и единственной дочерью Горма. Владимир же упрямо не хотел ничего слышать о правлении женщины. В этом смысле, они все получили то, что заслуживали, - Ригинлейв нанесли тяжелое оскорбление появлением Святогора в ее землях. В довесок, он вел себя не так, как следует вести себя мужчинам, правителям и близким друзьям Великого князя, так что его конец был закономерен, - и за то, что ярл Ругаланна отрубила ему голову на хольмганге, Сольвейг ее ничуть не винила, - Как и отношение ярла ко власти Ирия и твоего отца. Поэтому, даже если случится чудо и она явится на совет, не будь к ней слишком строг. Она защищала себя и свою землю, а твой отец был непримирим в свое вере в то, что женщина не может править, - парадокс ситуации же, при этом, заключался в том, как много Владимир позволял самой Сольвейг, находя ее пол скорее преимуществом, нежели проблемой, как и то, что она дергает за ниточки практически в любой сфере жизни и деятельности княжества, равно как и его самого.

- Хотела бы сказать, что Славь непременно поддержит тебя, но на самом деле, я этого не знаю. Действия Слави никогда нельзя предсказать. Их князь молод, но не юн, умен и не лишен хитрости. Будь осторожен с ними. Славь может стать тебе лучшим другом или злейшим врагом. Вряд ли их князь явится сам – получил при Ярге тяжелые ранения, но представителей пришлют наверняка, - впрочем, даже в этом со Славью нельзя было быть уверенными. Вообще ни в чем было нельзя. Странности этого княжества порой было сложно объяснить вразумительно.

- Видин и Искор, - Сольвейг поворачивается к сыну и разводит руками с весьма характерным выражением лица, - Не торопись делать из Видина врагов, потому что они будут куда более полезны в роли союзников. Они предатели и изменники, которые заслуживают смерти на эшафоте, но время казнить и раздавать почести еще придет. А сейчас лучше проявить прозорливость. Не стоит прогонять их, едва завидев на пороге. Но и не стоит позволять им думать, что они могут диктовать тебе свои условия, - никто не мог. Сольвейг об этом позаботилась.

- Искор… - женщина вздыхает, допивая мед из кубка, - Если молва верна и мои донесения тоже, то ко власти там пришел колдун многих тысяч лет возраста. Он и его жена стояли у истоков Искора, они буквально создали это княжество, как гласят легенды тех мест. Если это правда, то когда твой предок завоевывал Аркону, объединяя ее в одну землю, то правда и то, что он убил их сына, лишил его власти и отобрал у них княжество. Уверяю тебя, такое не забывают. И их невмешательство на таких условиях, стало бы наилучшим решением, на которое мы можем рассчитывать. 

Подпись автора

Сольвейг смотрела на сына, а видела в нем десятки своих воспитанников из рода Скьельдунгов. Их мучили те же вопросы, те же сомнения, то же упрямое юношеское стремление к возведению всего и вся в абсолют. И в эти моменты женщина была рада тому, что Огнедар стал первым ее ребенком после череды других юношей, которых она взрастила, потому что теперь у нее были ответы на все вопросы, что тревожили ее сына. Она могла утолить почти любые его печали, утешить даже в самой лютой тоске и сказать, что он непременно справится, сумеет, преодолеет и достигнет намного большего, чем может себе представить. Он ведь был ее сын. Сольвейг, не будучи пророчицей, отлично знала, какое будущее его ждет. И он не должен был страшиться этого будущего. Равно как и не должен был страшиться оказаться слабым.

- Тоска не сделает тебя слабым, Огнедар, - она задумчиво улыбается, глядя на сына, потому что знает цену даже самой чудовищной боли, знает, что только через эту боль происходит рост, развитие и становление. В шестнадцать лет кажется, что истина лежит на кончике меча, что все делится на черное и белое, что есть только хорошее и плохое. Это было не так, но Огнедару лишь предстояло понять это на собственном примере. И Сольвейг всегда будет рядом, чтобы помочь, - И боль тоже не сделает. Переживая их, справляясь с ними, мы растем, развиваемся и крепнем. Тоска может стать твоим злейшим врагом, но может стать твоим лучшим другом, если ты не будешь прятать ее, а сделаешь ее частью самого себя, частью своих устремлений, частью ответа на вопрос, который ты будешь задавать себе регулярно: «Зачем вообще я все это делаю?». Не только ради трона, не только ради твоего законного права, но и ради справедливого возмездия за твоего отца, который всегда будет рядом. И когда ты добьешься всего, к чему сейчас стремишься, а это случится довольно скоро, тоска исчезнет, оставляя место лишь памяти о Владимире, лишь светлой грусти из-за того, что он ушел раньше, чем тебе желалось, но все равно никогда тебя не покинул, - Сольвейг намеренно акцентировала внимание на мотивах куда более мягких, хотя и ничуть не менее сильных, чем те, которыми она сама руководствовалась. Ни единожды не забывая обо всем том, что с нею сделали в Китеже, женщина носила в груди своей истовую ненависть к этому месту, к Великому кругу и к самому алатырю. Было ли это достаточной мотивацией? О, более чем. Ненависть горела в ней ярчайшим пламенем, была одним из тех мотивов, из-за которых она открывала глаза по утрам. Это пламя не угасало даже в самые темные ночи, иногда охватывая ее всю целиком. И вместе с тем, оно уже учило колдунью такому уровню ментального контроля, о котором в иных обстоятельствах она могла бы, разве что, мечтать.

Но желала ли Сольвейг чего-то подобного своему сыну? Желала ли, чтобы он жил и продолжал свой путь ради мести, даже если месть, в действительности, являла собой возмездие? Нет, нет, тысячу раз нет. Она хотела сделать все возможное, чтобы тоска по отцу укрепила мальчиков, но не породила пламя бесконечного гнева, истовой ненависти и ярости, способной уничтожить всех вокруг, но в первую очередь, способной уничтожить самих ее сыновей. И хотя грань была до смешного тонкой, колдунья убеждена была в том, что она сможет провести и Огнедара, и Ратибора по ней, во имя памяти об их отце и во имя ее материнской любви к ним, сделав их долгую жизнь иной по сравнению со своей собственной.

- Затем, что они не хотят упускать своей выгоды. Затем, что идеи личной выгоды для них важнее, чем благородство, честь и верность долгу. Затем, что большинство из них будут переобуваться в прыжке, столько раз, сколько им это будет необходимо. И это хорошо и плохо одновременно, - Сольвейг задумчиво смотрит сквозь сына, осторожно проникая к нему в сознание. Оно знакомо ей, как свое собственное, но тем не менее, женщина опасается и не желает причинить сыну даже минимальных неудобств. О том, чтобы причинить ему вред, не могло и речи идти, - Плохо, потому что они всегда будут потенциальными предателями, а значит, из них всех действительно полагаться ты можешь только на князя Яровита, - тот не только был предан Владимиру безоговорочно и всецело, но еще и приходился княжичам дядькой, пусть и не кровным, что связывало его определенными обязательствами перед Богами. И как ни странно, но исповедующие алатырский культ, тоже знали цену таким обязательства, - И хорошо по той же самой причине. Они изменят самозванцу едва только поймут, что ветер переменился. А он вскоре переменится, я обещаю, - потому что Сольвейг знала, откуда и куда эти ветра дуют и как ими управлять.

- Я знаю, тебе чуждо такое понимание, потому что отец учил тебя… - она улыбается, едва видимо, считая все эти уроки благородства, чести и честности довольно бесполезными, оторванными от реальности, но Владимир был смертным, а смертные всегда были юны. Юность же нередко соседствовала с наивностью. И всегда находились те, кто этим пользовался. Огнедаром тоже попытаются, но за его спиной всегда будет стоять Сольвейг, а уж она не преминет воспользоваться всеми своими знаниями и силами, чтобы защитить сына там, где он сам не пожелает защищаться, потому что не увидит в этом необходимости, - Учил тебя иному, но… - нет никакого смысла продолжать беседу вербально, так что все следующие слова Сольвейг более не произносит губами, попросту звуча в голове у сына, как если бы ему вообще не было нужды использовать слух, общаясь с нею.

- Но посмотри на это с другой стороны. Эти люди ведут себя, как ужи на сковороде, но лишь потому что они хотят лучшего для своих княжеств. Все они. Как над тобой довлеет долг Великого князя, так над ними – желание позаботиться о своих землях и своих людях. Они хотят для себя и для них спокойной, мирной и сытой жизни. И они мечутся в поисках того, кто сможет дать им это быстрее, потому что большинство из них не верит в то, что они смогут достичь этого сами. Те же, кто верят, следуют путем Искора и Видина. И никого из них нельзя винить, - потому что если бы Огнедар не был ее сыном, Сольвейг сделала бы все для того, чтобы защитить Ругаланн, помочь ему и вырвать из лап князя, который уничтожает ее родной край, сам этого не понимая. Но теперь все будет иначе. Должно быть.

- Князь в Загорье – лишь рупор чьей-то воли. Скорее всего, превалирующего большинства бояр, либо самой сильной их части. Он не обладает собственным мнением и не имеет на него никакого права. Во всяком случае, в рамках управления княжеством. Все, что он может – пытаться влиять на ситуацию через приближенных к нему людей, но не всегда это бывает эффективно. Если же Загорье оказалось на стороне самозванца, значит, большинство в княжестве его поддержало, - она вздыхает, пересекая комнату с тем, чтобы сесть в кресло в дальнем углу, - Почему? Все по той же причине: они блюдут личные выгоды, причем намного сильнее, чем в княжествах, где личные устремления знати всегда ограничивает князь. И это же делает их последними в очереди на попытку склонить их в нашу сторону, - вообще-то Сольвейг даже думать не бралась о Загорье. Они были для нее последними по многим причинам, и невозможность убедить сразу всех бояр придерживаться иной линии партии, мало волновала женщину. Просто по ее мнению надлежало для начала обрести куда более верных друзей и надежных союзников, а уж потом пытаться сделать таковыми врагов.

- Они лишь недавно взяли Ирий, - все так же, используя телепатические способности, отвечает женщина, - Вероятность того, что Ригинлейв сразу после этого отправится на переговоры с теми, с кем воевала, близка к нулю, если не уходит в минус, - в противном случае, ее бы сожрали ее собственные хэрсиры, - Но если хочешь знать мое мнение, то тот факт, что она будет отсутствовать на Совете, это хорошо. Говорить с нею в присутствии прочих князей было бы оскорблением для тех, кто лил свою кровь за Владимира. Если ты захочешь вести с нею переговоры, - ей хочется сказать «то эти переговоры будут непростыми», но Сольвейг сдерживает себя, - То хотя бы на первых порах, это будет лучше делать лично. И не ждать положительного результата, не надеяться на него, потому что результат негативный может породить гнев, а в случае с Ригинлейв это вызовет полностью аналогичную реакцию, - и с точки зрения Сольвейг, ярл севера имела на это право, хотя вообще-то ей не нравилась княгиня родного ей края и будь на то воля самой женщины, она бы предпочла другого правителя. Хотя бы потому что тогда с Ругаланном ничего подобного бы не случилось.

- Ты спрашиваешь меня, сможешь ли ты стереть всю тяжесть того оскорбления, которое нанес Ригинлейв и Ругаланну Владимир? – женщина склоняет голову к плечу и закрывает светлые глаза, - Ты можешь попробовать. Но скажу честно, я бы не надеялась слишком сильно на результат. Потому что Святогор ударил своей властью не только по законному праву на правление Ригинлейв. Судя по тому, какие донесения шли из Ругаланна, он оскорбил ее, как женщину и жену, как ярла в своем праве, а хуже того – обрек треть княжества на голод и смерть, лишив власти значительную часть хэрсиров, которые ушли в мятежники, чтобы с ним бороться. Поэтому не жди, что она станет доверять тебе, не жди, что тебе станет доверять, кто-то из ее хэрсиров. В тебе течет кровь Владимира. И от тебя ожидают, что ты станешь продолжателем его дел, а значит, можешь навредить Ругаланну снова, - и пусть это было ничуть не обоснованно, ведь Огнедар любил край своей матери ничуть не меньше родного Беловодья, вряд ли им удастся убедить в этом ярла.

- Не суди Видин слишком строго. Нынешний правящий князь нездоров, но он был горячо верен твоему отцу когда-то. За него правит его сын, Златан. И с начала войны он исходит из того же мотива, из которого пытаются исходить все. Мотива наибольшего благоприятствования своих земель. Объединяя Аркону в единое государство, твои предки знали, что так будет, а потому выстраивали связи, которые сделали бы княжества взаимно зависимыми друг от друга. Но в войну больше всего остального нужно оружие. На это Видин расцвел. Если бы ты мог обеспечить своим землям богатство, мир и процветание на многие годы вперед, пользуясь политической ситуацией, разве ты бы не сделал этого? – может быть, и не сделал бы. За него бы это сделала Сольвейг. Ее не мучили бы позывы совести и долга, она бы попросту действовала из соображений выгоды. А эти соображения редко бывали ошибочными, потому что оставались рациональными.

- Если это тот, о ком я думаю, то да. Многих тысяч лет от роду. Он намного старше меня самой, он видел Бьярмию еще задолго до появления первого княжества. Когда-то мы были связаны родственными узами. Его сын был женат на моей дочери, рожденной в пору моей бытности княгиней Беловодья. Но я сомневаюсь в том, что сейчас это именно он, - Сольвейг коротко усмехается, - Время сейчас такое. Один самозванец сменяет другого. Не удивлюсь, если это затронуло и Искор тоже.

Подпись автора

Огнедару было всего шестнадцать лет. Шестнадцать лет  - уже взрослый по меркам Арконы, но с точки зрения Сольвейг, сущий ребенок. Дитя, не знавшее жизни и судившее о ней с высоты установленных для него отцом высоких принципов. Вот только все дело было в том, что и Владимир был и оставался ребенком, что судил о мире, как благородный правитель, верящий в избранность Богами своей власти, в силу своей руки и своих убеждений. И он, и его сын не знали жизни такой, какой она была на самом деле. А она была очень жестокой, лишенной высоких моральных принципов и догм. Тот факт, что Великий князь был теперь мертв, служил тому первейшим из доказательств. И делом Сольвейг было сделать так, чтобы Огнедар не прошел тем же путем. Увы, для этого княгине предстояло планомерно и безболезненно разрушать его представления о том, как должен выглядеть этот идеальный мир, прообраз которого был создан Владимиром. О, это не обещало быть простым, но Сольвейг была обязана. Потому что если порывы младшего женщина уняла, дав ему возможность погрузиться в магию, дававшую почти неограниченную власть, выпустив тех демонов, которых неизменно пестовала эта магия, то порывы чести и благородства старшего, могли завести его далеко. Слишком далеко. Непозволительно далеко для юноши, который желал выжить, а равно желал добра своей же земле. Ведь известно, что все самые чудовищные ошибки и преступления совершались из благих побуждений. Или веры в то, что эти побуждения были благими.

- Народу все равно, сын, - спокойно, бесстрастно говорит Сольвейг, - Народу совершенно безразлично, кто именно им правит, кто взимает с них подати, повышает налоги, забирает их сыновей на войну. В дальней деревне спроси, кто сейчас правит, половина стариков назовут тебе твоего деда, потому что им безразлично, кто в далеком Ирии сел на трон. Для них ничего не поменяется, даже если на престоле будет сидеть сам Локи. Имя правителя, его моральные и нравственные качества не имеют никакого значения. Если князь способен обеспечить им сытые годы, отсутствие роста налогов несколько лет, а равно необходимости выбирать, который из сыновей будет призван в вои, то будь он хоть свиньей из княжеского свинарника – окажется лучшим правителем на земле, - и иллюзию о том, что может быть иначе, стоило выбить из головы Огнедара, как можно скорее. Потому что быть хорошим для народа – невозможно, сколько бы ты ни старался. Всегда найдется, что-нибудь плохое. Всегда найдется чего-нибудь недостаточно. Всегда будет нужно, что-то еще. И пока ты заботишься об одной части своих людей, неизменно прогневишь и унизишь других. И дело было отнюдь не в моральных качествах. А в некотором смысле даже и наоборот. Чем большей беспринципной сволочью был господин, тем больше он ценился.

- Златан Видинский же, пусть под эгидой своего отца, но сделал для видинцев гораздо больше, Огнедар. Поднял торговлю, золото потекло в княжество, появилась работа, люди его не только сыты, но многие еще и богаты. Спроси их, несчастны ли они из-за того, что княжича называют предателем? Нет. Им все равно, кто он на поверку. Главное, что он дал им спокойную и сытую жизнь, пока вся Аркона была объята пламенем войны. А заботиться о своих людях прежде, чем заботишься обо всех остальных – задел на хорошего правителя, - Великий князь, пожалуй, такого позволить себе не мог, одно только потому что все люди в Великом княжестве были его, но в этом смысле нынешнему правителю Видина повезло больше. Или меньше, тут уж как посмотреть.

Говорить о Ругаланне, конечно же, не особенно хотелось. Тема была неприятной для них обоих. Не так все должно было случиться. Не север должен был встать против сыновей Сольвейг. Против Владимира? Да, возможно. Он совершил большую ошибку, отказавшись слушать мать своих детей в отношении политики Ругаланна. Женщина править не может. Точка. Но Святогор едва ли был в этом смысле удачным выбором. Надо было проклясть его еще до отъезда, да только в ту пору наложница Великого князя была занята иным. Мальчики были еще совсем маленькие, Ратибор и вовсе только-только родился, их безопасность и спокойствие были важнее Ругаланна. Да и что глупый смертный мог сделать? Так размышляла колдунья. И она ошиблась. Бремя этой ошибки она несла на своих плечах до сих пор, как бы сложно это ни было.

- Нет. Асвальд поступает верно. Северная честь и верность долгу в нем сильнее, чем привязанность ко мне. Так и должно быть, - хоть это и было бесконечно горько, - Он верен своему ярлу. После того, через что прошел Ругаланн волей наместника, он имеет на это право. Все они имеют, - как и винить колдунью в том, что она могла бы сделать, что-то для них, но не стала. Будто бы забыла о том, что сама была северянкой. Будто бы отдала на заклание Владимиру и Святогору свою родину и дорогих себе людей. Дело, разумеется, обстояло иначе. Просто прежде родного края женщина защищала своих детей. И имела на это полное и безусловное право.

- Мы съездим к нему, если представится возможность. И к его дочери, разумеется, в первую очередь, - Сольвейг многозначительно улыбается сыну, но это все, чем она определяет сейчас свою осведомленность в вопросе привязанностей Огнедара. В том числе, чтобы его не смущать. Девчонка, дочь хэрсира, конечно, не могла рассчитывать стать Великой княгиней – уж больно много чести, но если сын того хотел, она могла принять, как большую честь, предложение быть наложницей.

- Если это тот, о ком я думаю, то будь с ним вежлив, потому что он этого заслуживает, и осторожен, потому что вся его семья сильно пострадала от власти Арконы, - окажись Сольвейг на месте Ярополка и Велеславы, она бы никогда такого не забыла и не простила. Она бы заставила всех в одночасье пожалеть о том, что кто-то осмелился поднять руку на ее сына, на ее кровь и плоть. А уж если бы так сталось, что рука эта оказалась разящей, то проклятия из ее уст оказались бы действеннее и страшнее любых из числа тех, что она озвучивала прежде. Это-то и было странно. Чердынские не слыли людьми, готовыми прощать и забывать такие обиды. Так мог ли подлинный князь решить почтить совет своим визитом? Смог ли он забыть о прошлом, чтобы поддержать будущее в лице юного Великого князя? Сольвейг не особенно в это верила. От того и подозревала, что речь шла о самозванце.

- Их сын-колдун погиб, защищая Искор от объединения Арконы. В тот же день на столицу, Чердынь, напали местные дикари. Говорят, что они не то сами убили княгиню с малым наследником, не то она совершила самоубийство, бросившись из башни. В этом закономерно винят Беловодских, как и в том, что после княжеством долго правил наместник. Все это будут… - она вздыхает, подбирая правильное слово, - Все это будут острые темы. Их лучше не касаться. Пока ни в чем не уступать, но и в конфликт не вступать тоже. Настолько же, насколько хорошим союзником может быть Ярополк, настолько же грозным он может стать врагом.

Подпись автора

Сольвейг внимательно выслушивает сына. Она всегда внимательно слушает своих детей и позволяет им иметь свое мнение на каждый вопрос, даже если она отчетливо понимает, что мнение это ошибочное, полное юношеский чаяний и напрасных надежд. Каждому времени и каждому возрасту было свое понимание. В том числе, понимание цинизма мира, его безразличия даже к великим, его жестокости ко всем без исключения. К сожалению, Огнедару еще предстоит все это понять. У него будет долгая жизнь для такого понимания. И о том, насколько эта жизнь его испортит, Сольвейг старалась не думать, как и о том, сколько боли и разочарований она принесет. Знание о том, что те же люди, что рукоплескали его отцу меньше, чем через год будут так же встречать нового князя, лучше приберечь. Оскорблять память Владимира, даже косвенно сравнивая его с самозванцем, женщина никогда не решилась бы, несмотря на противоречия в их союзе. Тем более, она не намеревалась делать это при их сыне – Огнедару нужен был хороший пример, опора, которая даст ему возможность пройти долгий путь до Великого князя без серьезных моральных потерь. Если он желал верить в то, что Аркона любила его отца искренней и незамутненной любовью подданных к своему повелителю, то пусть так оно и будет. Главное, чтобы в будущем такое восприятие не сыграло с ним самим злую шутку. Ведь верящий в то, что народ любил его отца, Огнедар может поверить в то, что и его тоже будут. А Сольвейг знала, что да, непременно будут. До первого нового самозванца, до первого глупого слуха, до первого неурожая.

- Все свои суждения тебе предстоит проверить на прочность, когда ты займешь престол в Ирии. Но об одном тебя прошу, Огнедар, - просит, как мать, просит, как женщина, которая видела десятки правителей, наблюдала их путь, а равно – наблюдала и их падение тоже. Падение в глубокую пропасть. По разным причинам, но из-за наивной веры в лучшее – тоже довольно часто, - Пожалуйста, не верь ни в какой бесхитростный и искренний простой люд, любящий своего правителя за то, кто он есть. Это опасный путь. А тебе уже достает опасностей, - она смотрит на него тепло и с тревогой. Никакой простой люд Арконы, хоть весь целиком, не стоит для ведьмы даже царапины на ее сыне, что уж говорить о чем-то большем? Вера ее в него велика, но понимание того, что опыта юноше будет не доставать еще какое-то время – больше. И вместе с тем, женщина отлично знает, что часть своего пути сын пройдет в одиночестве, без нее. Ведь как бы высоко ни забралась Солвьейг, благодаря Владимиру, сыновьям и собственным стараниям, останутся двери, которые навсегда окажутся для нее закрытыми из-за того, что она так и не вышла за Великого князя замуж, не была ему родней по крови, не была ему ровней, а в довершении всего еще и оставалась женщиной. Впрочем, это не отменяло безоговорочной готовности Солвьейг всегда и везде помогать сыну и наставлять его, надеясь на то, что этого будет достаточно, чтобы сохранить его в мире, покое и благополучии на протяжении всей его жизни – очень долгой с точки зрения человека и очень короткой с точки зрения колдуньи, которая уже теперь прожила в несколько раз больше, чем Огнедару было отмерено.

Она тихо, но ничуть не зло смеется над восклицанием сына, выразительно на него посмотрев. Его детская, а теперь и юношеская влюбленность, были для нее открытой книгой уже довольно давно. Сольвейг всегда видела то, что происходит с ее детьми, это оставалось неизменным, это было ее долгом, как матери, а равно и как наложницы Великого князя, потому что сам Владимир не слишком полагался на чувства и привязанности и то же воспитывал и в детях. Женщина же знала, что эмоции для детей, людей и смертных, особенно первые несколько десятков лет, имеют весьма большое значение. И если она не хочет, чтобы сыновья выросли, лишенные всякого чувства вообще, то надлежит заботиться об этих чувствах так, как ни отец, ни одна из нянек и наставников не смогут.

- Настроения в этой части Ругаланна, той, что в светлице Раннвейг, я уверена, царят самые теплые, - шутит женщина, отлично зная, что дочь Асвальда привязана к ее сыну тоже. Они были вместе еще с детских лет, не удивительно, что между ними возникли теплые чувства, и девчонка отвечала Огнедару взаимностью. Какая женщина не отвечала бы? Княжич был слишком хорош, чтобы какая бы то ни было девица могла не сообщить о своей любви в ответ, хотя вряд ли в таком возрасте на самом деле можно было понимать, что такое любовь. Но ведьме это было безразлично. Ее сын желал северную девицу? У него было право ею обладать. Вообще-то, даже если бы она была против, но Сольвейг хорошо знала, что Раннвейг против не будет. Для тех, кто не испытывает никаких особых чувств к своему поклоннику, она слишком тепло на него смотрела.

- Что же касается настроений в Ругаланне в целом… - Сольвейг слишком хорошо знала родной край и слишком хорошо понимала ситуацию, чтобы иметь причины обнадеживать Огнедара, - То после убийства Святогора на хольмганге, север объединился против центральной власти и будет держаться этой политики до тех самых пор, пока существует хотя бы малейшая вероятность того, что эта власть будет угрожать их свободе, их порядкам, их традициям и их взглядам. Они поддерживают самозванца, пока он не лезет в их дела, и сейчас это – единственный доступный способ управления Ругаланном в составе Арконы, - будет ли так и дальше, женщина сказать не может, но отчетливо понимает, что может так статься, что Ругаланн встанет у них костью в горле даже если самозванца не будет. Север обладал самым мощным военным потенциалом на всем континенте, и покуда это было так, придется считаться с этой необузданной и дикой мощью, с которой непонятно, что было делать в остальном. Женщине и хотелось бы сказать Огнедару, что с ярлом Ригинлейв можно попытаться договориться, но она не знала этого. Горм попросту не стал бы слушать – таков был его характер. Его дочь отличалась разительно, но обида ее, ее унижение и боль были в разы сильнее, потому что касались не только одного Ругаланна, но и ее лично. И если говорить об отношении женщины к женщине, то Сольвейг не просто понимала ее. Окажись она на ее месте, заставила бы Святогора не просто лишиться головы, а захлебываться своей кровью долгие часы, не зная пощады и милосердия.

- Положиться на князя Искора всецело и безоговорочно ты не сможешь. Быть может, ты и найдешь в нем лучшего союзника, чем Видин и Дубровицы, хотя бы потому что Ярополк скажет тебе, что думает, открыто и не станет источником тумана войны, но слову его верить безоговорочно и всецело нельзя будет вовсе не потому что он – подлый интриган, мечтающий тебя предать, - этого уж точно нельзя было сказать о Ярополке Мстиславовиче, насколько Сольвейг его помнила, - А потому что пять тысяч лет жизни стирают условности преданности кому бы то ни было еще. Он всегда будет думать с позиции лучшего для своей семьи, своего княжества и самого себя. Правители приходят и уходят, сменяются и находятся новые, он видел это десятки десятков раз, и ты лишь еще один из них, а значит, будешь значить для него меньше, чем жук-навозник в княжеском саду, - это было жестоко, но зато правдиво. Давать сыну наивную и святую веру в то, что Чердынский сохранит к нему лояльность только потому что Огнедар носит титул Великого князя, было глупо, лживо и жестоко. Тешить самолюбие сына, чтобы потом он испытал горькое разочарование? Пожалуй, стоит оставить это для другой матери.

- У Искора не столь большое войско, состоящее в большей части из ополченцев, - что тоже представляло значительную угрозу, но все же это не были люди, которые всю свою жизнь только и делали, что воевали и видели в войне единственное развлечение и забаву, - Преимущество Искора это его правители. Опыт Ярополка огромен, его знание всей Арконы безгранично. Он был здесь задолго до того, как сформировались княжества, он знает их не хуже, чем родной Искор. Он – сравнительно талантливый ведьмак. Вряд ли сравнится с лучшими умами Китежа, но магические его способности успешно сопоставимы с его возрастом. Он умен, а там, где недостаточно – не брезгует хорошими советниками. И да, еще он непредсказуем. Потому что предсказать логику колдуна за пять тысяч лет возрастом – задача для смертного ума непосильная. 

Подпись автора