О медную чашу ударяет железо, и гулкий звон разносится по каменному мешку, который избрал наставник Вацлава пристанищем в храме змееподобного бога. Дверью в эту келью в стенах храма служит валун, сдвинуть который под силу лишь троим стражам, от того, чтобы крепость духа  не поборола слабая, охочая до свободы плоть. Этот "Синь-камень" сейчас был отодвинут на половину. Свет от алтаря попадал на каменную утробу причудливо отражаясь от стен и казалось будто выбитая ниша светится изнутри. Храм возвышался на холме, как один из трех главных святилищ, троицы главных богов, почитаемых в Белом Граде, но для седого Ведагора, не было никого выше единовластного в небе и на земле, стоящего на страже границы двух миров  могучего как медведь и мудрого как ворон Велеса. Колдун творил свою аскезу во славу единственного бога, не выказывая открытого неприятия прочим. Он чтил алатырь, и как член Великого Круга соблюдал почтительность в иерархии пантеона богов, благоволящих власти Китежа. Наставник, учитель,  Ведагор воспитывал в Вацлаве туже чуждость к мирской суете, которая точно день, сменяющий ночь, чтобы снова исчезнуть, разливается тихим шелестом волн за стенами города. Его  тревожил тот факт, что ученика его желают видеть посланником в Ругаланну. Гнилой край, пропитанный чуждой верой,  злыми богами, умеющими разрушать, а не созидать. Вацлаву предстояло стать во главе очередного посольства в далекий и опасный край. Путешествие - которое призвано если не сломить непокорных иноверцев, то  выяснить, кто наставляет князя раз за разом отказывать послам. А уж и вопиющий вызов присланный с головой последнего миссионера Китежа, не мог быть оставлен без внимания  и быть призван как что-то иное нежели вызов Белому городу. Это и было вызовом, уже не отказ повиноваться, но откровенное противостояние. Совет Круга избрал Вацлава.

- Ты сам говорил, что я достойно приму теперь любой вызов, что разуму моему покориться любая воля, ты испытывал меня... теперь желаешь убедить в опасности? - все еще не смея нарушить принятую юдоль ученического пиета, даже эти слова Вацлав произносит склоняя голову. Он ждал одобрения, ждал напутствия, даже благословения в грядущей поездке. Но никак не встретить недовольство и сомнения. 

Чуть шаркая, но не в немощности, а неспешности, Ведагор появляется перед учеником. Его длинная риза в пол, также дань аскезе во славу алатыря, впрочем выдает в нем служителя храма и не последнего колдуна в Великом Городе. Наставник широк усохшими с возрастом плечами и суров лицом, серым от потемок его кельи.  Он поджимает губы глядя на Вацлава.
- Твоё непочтение я приму за горячность, способствующую тяжелому походу. Ты ведь едешь не на княжеский двор любоваться - он делает резкий выпад, тыча кривоватым пальцем в середину лба Вацлава. - жрецы Торта коварны, они преклоняются богам разрушений, не знают силы природы и не виядт истинного значения Китежа. А ты думаешь тебя встретят рушниками расшитыми, да казну пожалуют? Я велю сжечь твою голову тут на алтаре, если вернешься как прочие
Движения его делаются резче и шире, и хоть видом он не изменяется, даже лицо не делается мягче, а поступь его как будто живее.
- В себе ты больно еще, сердце слышишь не разум, от того и не бывать тебе в Великом Круге... - знает старый ведун, чем задеть ученика, как вызвать в нём ярость и решительность. Проверяет, как много раз до этого. Но слишком долго Вацлав был покорным мальчишкой, будто слушка в конюших или кухонных в главном тереме...

- Я знаю что могу, Ведагор, знаешь и ты, и я привезу того, кто мешает нести свет веры алатыря, кто застит людям глаза от истинно богов, кем бы он не был! И тогда  я сяду в общий круг твоим приемником. - он не раздувает ноздрей, не повышает голоса, и даже не двигается с места. Выучивший урок, превзошедший учителя, в чьем разуме уже отыскал все ответы, которые хотел слышать, Вацлав ждет ответа.
- Быть так тому Вацлав, и наречешься ты в этом храме святом, жрецом Велеса Мудрого, пусть он буде с тобой на пути в Ругаланн и не оставит под сводами безбожных домов и порогах богопротивных храмов. - старик не оборачиваясь говорит с огромной статуей у алтаря. Подзывая жестом Вацлава, он дает ему опаловые бусы, мутно млечные, теряющие цвет в зеленом отблеске свечей.
- Оградят тебя от глаз досужих, от языков злых, и осторожен будь, в чужом разуме не на княжьем дворе, забор продавишь, обратно не поставишь. Это было если не признанием силы ученика, то обещанием отойти в сторону, пока их общение не превратилось в схватку.

Хольмгард похож на остроконечную снежинку, с какой стороны не подступись, город окружен острыми углами, точно пики торчат крыши теремов. Вся Ругаланна дышит северным холодом, морозя щеки и ладони. Неприветливый край, будто нарочно вдвое холоднее к прибывшему  колдуну. Посланников Китежа не встречают здесь шумными пирами, а провожают так и вовсе взмахом топора над головой. Впрочем, возможно то был и не топор.  Разум мужчины полон сомнений, в провожатаи он взял как должно и велено Китежем пятерых воинов. но в терем княжий он входит с двумя. Мог бы и вовсе один предстать перед князем и его окружением,но не велит к тому обычай.
Вацлав не дивится величию стен или богатству  позументов на резных дверях в широкую залу . Прошли те времена, когда он- еще мальчишка не совладавший с магией, открыв рот позволял своему изумлению веселить всех, кто  отмечал его восторг. Он скрытен, как должно тому, кто рискует своей жизнью в этот самый миг. 

- От прежних послов приходило по два голубя, до того, как им отказывали в милости при княжьем дворе. Значит не стоит ждать саблю из-за каждого угла - он перехватывает руку своего стражника, что уже схватил пятерней за палицу. - Не таков прост наш враг,  хитры и терпеливы иноверцы этих земель... так уважим - послушно молодой воин отводит ладонь от рукояти. Он хорошо знает и говорили прочие прислужники, кто знал Вацлава, что при нем никто не посмеет ослушаться. Может даст Сварог-батюшка, та и справиться этот смуглый колдун, совладает с нечистью - трусливые мысли воина он мог и не читать. Догадаться, что страшит бравого воина - не велика мудрость. По дороге сюда видели они и храмы и идолов, лица людей, с прозрачными глазами их бесцветные волосы.
- Станешь хвататься за палицу без моего слова, сам разрешу тебя в яму бросить - тихим шепотом произносит Вацлав не размыкаю губ, так что эти слова будто загораются в разуме сами собой. Ослушаться воин не посмеет.

- Приветствую тебя ярл пресветлый, с поклоном, от Великого Города, примешь ли ты гостем посланника Китежа? - он улыбается широко шагая и не глядя по сторонам. Сотни голосов  - колдун слышит не только гомон произносимых вслух слов, но и шелестом мыслей, открытых к нему. А еще, в этом смелом обращении к князю, будто ему  не важно и приглашение получить, он ощущает давление. Не слишком сильное, но тянущее в затылок. На его кисть намотаны опаловые бусы, а на пальце кольцо с защитой. Но он четко ощущает холодное лезвие, которым пытается распороть его сознание чья-то воля.
Пока князь Ругаланны настороженно вещает о скромной радости визиту Вацлава, тот называет себя и смотрит в лица тех кто стоит по обе стороны от трона.
- мое имя Вацлав, я жрец всеблагого Велеса и ученик Ведагора, ныне здравствующего колдуна из Ладоги. Великим Кругом, решено было, что я стану гостем при Вашем дворе, коль прежних невзлюбили - он улыбается и ловит легкие усмешки по всей зале.
Пристальный взгляд  ярко синих глаз, без единого блеска веселости. Он не смотрит, он режет - вот она! Вацлав чувствует... неужели ведьма, натиск делается сильнее, и он пропуская мимо уже долгое приветствие князя. Вопреки желанию - не выдавать себя, оставляет оборону и движется в наступление - отвечая попытке вторжения, сильным натиском. Алые губы приоткрываются - столкновение! Волны от излучины, где их взгляды пересеклись будто живые, следуют по залу, задевая собравшийся двор.

- Чтя богов ваших и не понуждая презреть веру предков, от чего вы не желаете принимать алатырь - сильный и уверенный, он дарует княжествам единство, а племенам и народам даст мир... -Вацлав должен отвести взгляд, обращаясь к князю. Но она держит крепко. Кто ты?! два вопроса сталкиваются друг с другом и кажется гулкий гром слышится где-то под сводами терема, холодными и высокими как сам город. Ладонь колдуна сильнее жмет бусы ледяной взгляд ведьмы делается острее, но сокрушить себя он не даст.
-  путь был долгий, что как мы продолжим позже, дадим отдохнуть посланнику - Вацлав не внушает эту мысль князю, тот делает предложение самовольно, но так, будто присутствие гостя дается ему с большим трудом. Вацлав почтительно склоняется, но подняв голову, буквально желает схватить светлокожую женщину с длинными  кудрями волос за руку и приблизив к себе, выведать ее тайны не взирая на протесты и нежелание ведьмы. Она ведьма - сомнений нет - никто из смертных не мог выдержать взгляд Вацлава, не изойдя кровью из глаз и ушей. Он ощущает как цепко они держат друга не касаясь, не говоря...
Нет, ученик Ведагора не ошибся, не забылся, он уловил то, что невдомек было его предшественникам, могучую колдовскую силу, что исходила из  женщины с хрупкими плечами и твердым как ледяной свод земли взглядом.

Подпись автора

Воспротивься воле чужой, не позволь одолеть себя разуму пришлому, когда ты есть и будешь единый властитель, никому другому не отворится печать на мыслях твоих - заговор заклинание.
Юный колдун в лихорадке, третий день бьётся на голом полу, крытом тонкотканой льняной простынью. Его губы искусаны в кровь, щеки ввалены в череп длинными впадинами.  Что прогалины первого снега по колее, седые ресницы вздрагивают  на каждый вдох. Сила его тела ничто, против силы ума, что ломает его изнутри, выворачивает, тянет в стороны, устраивает на свой лад,да вопреки природе.
- Когда ты пускаешь чужаков, окаянные не станут поджидать твоей силы, выпьют досуха, вычистят допуста, и лежать то тебе у камня дорожного, порицание да упреждением, что в Китеж город, дорога  смертным заказана. Он разлепляет губы, желает выкрикнуть, что для него нет смерти, что он родился ведьмаком и уберег его Велес трижды от смерти указав дорогу к Белому Граду. Не можется.
- Я полью тка на тебя питьецем медвяныем, твои раночки кровавы пораскроются, и закричишь ты из утробы своей травленной, и потеряется в том крике сила твоя ведовская, с кровью и сиротством тебе завещанная. А ты станешь лежать, что цветок лазоревый....
И лишь только голос чужой звучит у Вацлава в висках, этим обещанием расправы скорой, мелькает перед взором его та сама темнеющим лазоревая синь, льдом слепящая.
- Нет - отвечает и тело и ум, раскрываются глаза его, кровью от белка до белка укрытые.  - Поди прочь из головы моей, из мыслей, из духа, прочь не дам тебе травить моё тело, не отдам тебе мою душу. Руки его, прежде плетьми лежавшие, сжимаются до бела в кулаках крепких, ресницы его темнеют иней тугой орошая на щеки влагой. И больше Вацлав не слышит чужой поступи, в затылок давящей, не позволяет коснуться двери в чертоги разума. Каленым железом  касается незваного гостя в упреждение. И наполняет стены крик, да только не колдуна младого.  Он светлеет челом, да крепнет телом, не сгибает его яд чужого слова, скручивая до узла тело статное.

Открыв глаза в тот день, Вацлав увидел учителя. Ведагора, да не таким как знал. Не был то уже  знакомый ему  горделивый и насмешливый муж, в  две сажени плеч широк. Старик, белоглавый, полуслепой. Морщинистый лоб его покрыт испариной. Он сидит на полу подле Вацлав и сложив руки на колени кивает. Просчитался, не перенял, высушил - но так тому и быть, так богами велено, коль допущено во храме святом. И не первый то был урок, но последний. С этих пор в разум колдуна ни едины раз чужая воля проникнуть не смогла. Запечатаны "двери" на семь печатей, и не знает никто тайной силы, чтобы их открыть. А коснется кто и попробует, вмиг обожжет его сила великая. И сколько бы не пытал наставник после, сколько не велел раскрыть тайну, что дала силу с его натиском справиться, не случилось Вацлаву признаться, ведь и сам не ведал. А теперь он чувствует, холод той тугой синевы, что спасла его в то время далекое и понимает, в этот раз лазурь явилась на погибель колдуну из Китежа.

И все же, как не учуял он силу великую, как не поняла, кто в широком зале истинно угроза ему, не показал ни ярлу ни приспешникам. В пояс кланялся, отвечал как положено, с благодарностью да покорностью. Не престало посланникам Китежа долго при дворе князя задерживаться - кто не знает того, тех в живых уж нет. А его - Вацлава безродного поведут дорогим гостем во палаты белокаменные, да вот только не желает он идти. Та лазурь уж не небесная, с глубины самый дальних морей и холодных океанов, манит его. В этом взгляде погибель его не жизнь, но поддается колдун, не желает увернуться от опасности.
- Милостью Вашей, позвольте - не сжимает кисть, но обхватывает пальцами, чувствуя жар невыносимый там, где с ее кожей соприкасается. Князь наказал проводить гостя и трое из его дружины выступают уж, чтобы требовать путь продолжить - но взмахом руки опадают на земь, как увядшие в одночасье колосья. Вот вот сгинет гонец Белого Города,сей же час лишится разума и жизни в одночасье, но не отступает, глядя в лицо, прекраснее которого и не вспомнит теперь ничего.  Отпустить бы незнакомку, не рисковать показывая силы свои и открываясь ей в том,что колдун не последний. Но не может не слушаются ноги, напротив, Вацлав шаг делает погибели навстречу и будто забыв завет постылого Ведагора, обращается к ней, не скрывая глаз.
-  ты не княжна, не жена и не наложница, не дочь и не верная служанка... так открой мне имя своё - ее пальцы сжимают его кисть, повторяя тугой захват - не сдается. Хрупка видом, нежна лицом, и крепка взором как сталь каленая . Так и есть, исчезает лазурь медвяная, только искры вперед себя, да острый булат.
- Вацлав, я змею великому Велесу духом обещанный, не пытайся разбить ту дверь я сам скажу -  тонкое, что игла на основание шеи давит ее сила, настаивает, а он не оступается. - открой мне имя своё, раз уж смерть меня здесь караулит, знать желаю, чьей рукой сгину - и улыбается, шельмец. Отчаянный,будто в само деле умереть готовится. Называет она имя свое и он чувствует, узкое кольцо, что железом вкруг них замыкается. Точно камень в середь озера - сила страшная, бурей венчанная, разливается от них двоих, да о стены волнами бьется.

За дверьми  зычно окрикивают ратники так что затворы трещат дубовые и размыкаются руки, отступают друг от друга, глаза отводят. Больно жалят северные ветры, горько дышать и зябко стоять. Вацлав стряхивает морок, наваждение, поднимает ладонью неуклюжих дружинников да велит провожать его гостем. Сам ловит ускользающую тень девичью. Если эта ведьма всему виной - пропал колдун в сеть искусную. Ни бусы, ни обереги не помогут, пропал. Понял лишь коснувшись ее. Но не отступит. Не умеет. Не за тем явился он в  Ругаланн, чтобы пасть ниц перед служителями неправедных богов. Его правда, его сила, ему и выстоять. И оставшись в широкой светлице до вечерней трапезы, ждет гость. Закрыв глаза перед стрельчатым окном, ждет. Будет время, понадобится сила. Вацлав смотрит на запястье, где сжимались ее пальцы в ответ на его захват, видит руку ее, словно в этот миг и оглаживает длань свою, но как будто ее. Что за сила в ней скрыта, куда простирается, свалит ли его с ног и растопчет, или устоит он против нее. Не рискует покидать ни комнаты ни терема, только ждет, приглашения, да сюртук меняет. Не гоже  посланцу Китежа, точно аскет в черной ризе мелькать, пусть он лишь ученик и не принят в Круг, он уже вознесен поверх каждого здесь. Лишь одна она -  Сольвейг....что за имя солнцу созвучное... вот она другая, ни с кем не сравнить.

В той же горнице где пусто людно утром привечали, теперь широкие столы дубовые, люд разряженный,скоморохи да гусельники. Дорогого гостя ярл по правую руку сажает во три локтя по стороне, а знакомицу его аккурат напротив, но по левую сторону.  Чаркы серебряные в воздух с вином и приветствием, а Вацлав уж не отводит глаза от ее лица, точно из тонкого льда по гладкому зеркалу озера положенного.
- Хочу гостем быть, да подольше остаться, коль приветливо так встречен, чай не станут и с проводами торопить - он поднимает чару, отводя таки взгляд на князя. Тот неуверенно, тревожно глядит, и на Сольвейг нет нет, да косится. Вот чей совет решает,  что с гостем станет. Вот кого он слушает. Ай да сила - восхищен, но не сражен, изумлен, но раззадорен. Не было с его приезда в Китеж еще власти над разумом равной силе его собственной.  Княжья свита спешит плясать под трели звонкие, и ярла с собой зовет, а Вацлав дожидается, и с места своего поднявшись,обходит стол. Он желает снова коснуться ее, и смотреть в ее глаза. Вызов, испытание, он желает ее во всем этом.

Подпись автора

Всё что было у Вацлава, пришедшего в Китеж - имя!  Звучное, сильное, оно цеплялось за память так, будто у него были когти, будто обладатель его способен был зубами въедаться в плоть и в разум человека, которого единожды сводили с ним боги. Силу он ощущал в себе с рождения, и с годами она ширилась, множилась, заполняла его целиком, нет нет да и переливаясь через край. Вацлав не контролировал, упускал мгновение, когда должно отступить и не пытаться заставить живое существо подчиниться. Много непокоя он в своем рвение обуздать данную силу, принес он своему учителю. Ведагор единственный, кто согласился взять мальчишку в ученики, после того, как Вацлав заставил двух кролей кинуться в костер, а юродивого со двора проткнуть собственную длань коротким самодельным ножом. Столь губительное воздействие сила страшная, бездумная, способная сотворить много зла одной лишь неосторожностью пылкого южанина, что не отводил черных глаз от лиц колдунов Великого Круга. Он будто поглощал их, выпивая глаза, затягивая каждое слово, и от того вызывал тревогу, а в ком-то и страх. Не испугался только Ведагор. Незавидная участь колдуна, оставленного в праве научиться  управлять собственным даром. Не лучше ярмарочных зверей, что сажали в клетку на Овсеня, да показывали диковиной игрушкой за пару медяков. Вацлав видел таких, кто зажигал ладонями очаги и свечи в руках сенных девиц, на потеху их хозяйкам. Развлекал на пирах гостей из других княжеств, будто то не дар великий, а уродливое увечье, вроде горба и короткой ноги.
Вацлав не желал себе такой участи, он смотрел в глаза вершителей судеб, полубогов из Белого Города и требовал, от каждого по очереди, от всех скопом, требовал признания его способностей. Переводя от одного другому взор, срываясь на резкие шаги в сторону, пока не почувствовал влагу на верхней губе и не закружилась голова.  От усердия, от настойчивости и несгибаемости, уже упав на колени, он заливал кровью пол святилища богов неба и земли. Ведагор поднял его, принял своим учеником, возвысил, дав право осознать всю силу, что скрыта осталась в тщетных потугах от прочих.

И когда святил его в послушники, окроплял медовой смолой его плечи в храме бога всего сущего коснувшегося, знал уже тогда Вацлав, что он на своем месте. Только в Китеже и нигде более найдет он то, что есть истина, источник своей силы. И возлагал тяжелый венец колдун на ученика, и капала кровь и открытых ран на ладонях и запястьях воздаянием богу луны и земли и ночи и дня. У Вацлава не осталось поводов сомневаться в силе Велеса, в правде Алатыря, иначе не стал был Белый город первым среди прочих, свободным от воли людей и их алчной к злату и славе потребы. Что могли дать боги севера - смуту. Лишь смуту в душах смертных, которым не вольно решать быть ли утру и следующему дню.  Трот не созидающий, льющий кровь и не ради утоления жажды, но самое себя ради, как цель существования веры - война, призванная уничтожить мир, созданный для человека, во имя жизни. Служители этих богов не могут постичь в силу своего малодушия силы созидания. Вацлаву был шанс убедиться в том, троих колдунов с севера, призвал он в разное время покаяться в безбожии и принять Алатырь духом своим. Колдун привел каждого из них к храму своего покровителя, мудрого бога, принимающего жертвы с благодарностью. Знали о том в Ругаланне или нет, но Вацлав, что уже зовется в Китеже Змеем, заставил троих северных колдунов вспороть руки от ладоней до плечи и посвятить жизнь тому, кто есть стал ее сотворителем на земле. То не было долгой схваткой, никто не мог противостоять силе Вацлава, он забыл вкус собственной крови, но хорошо отличал аромат крови врагов алатыря.

Сегодня он в стане врага, и уже знает в лицо ту, что стала помехой на пути алатыря, чьей волей посланники Белого Города, обрели в этих землях упокоение самым варварским способом.  Ему следовало немедля исполнить вознесенную в храме клятву. Но интерес, глубокий, яркий, как взгляд ее -открытый и резкий, обаял его целиком. Сольвейг не стесняется его слова, не прячет взор как и волосы, под тонким шелком белого покров. Широкие кудри манят запутать пальцы в своем золоте. Не кроткая, но холодная, не молчаливая, но бросающая вызов, он ощущает ее силу в новом прикосновении, когда Сольвейг касается его ладони. Он не признает холода в жарких искрах от ее кожи к его.  И он не отрывается, широким глотком осушая чашу, будь там яд или раскаленное олово, выпил бы и не поморщился.  Его пальцы,оглаживают запястье женское, тонкое резное четкими венами, и лишь на миг успевает замереть в этом касании и уже в стуке рваном в ее руке его сердце своим отзывается.

- Сольвейг, хозяйка Ругаланна, коль ты решаешь а не всеславный ярл, так прими меня здесь - и он  чувствует поступь легкую, иглу точеную, у самого виска, больно давит славно орудует. - я желаю остаться здесь, твоим повелением, твоей охотой быть привеченным при дворе князя - он дает отпор с улыбкой, когда влага виска касается, от усилия от волнения. Я не раб и не сокол с посланием, чтобы весть от тебя передать в славный Китеж. Да и рано покидать чертоги местные, - он еще один кубок берет да выпивает досуха, и отводит ее иглу, и вращает тую к ее светлым кудрям.  - Посмотри, что ты видишь перед собой, северная владычица, что видит взор твой за личиной моей, коль и впрямь ты сильна, то поймешь не лукавлю - давит давит ушком иголочка на тую на шелковую покровь, а Вацлав знай пальцами ладонь сжимает, да улыбкой ей  отвечает.
Хорик славный покорный воле Сольвейг, ныне пир вершит, да гостя привечает. Рассудить бы ему да по разуму, упросить гостя в разговор, да по чарочке, но не может подойти, и никто ни шагу к ним подступить не может. Будто двое их за стеной огня колючего, с оскалом зверя рыскучего, того и гляди в лицо кинется.
- Если приветишь меня сама, так почет и хвала тебе - будто не сжаты их ладони, а напротив в упор вперед выставлены и каждый другого желает оттолкнуть, но вот пальцы сцепились и уже никак.

Вацлав слышит и вскрик и хрип, но не желает отвлечься, не отпускает ее и глаз не отводит, вновь ее рука сильней, давит с силой, тисками душит, и дышать тошнехонько и сердце о ребра разбивается. Был бы он теперь в этих хоромах гостем, когда не умел бы отпору дать, и без движения, он отвечает ей. Аккурат в этот миг, падает без движения скоморох и гусли веселые жалобно вздрагивают кровью омытые. Запах крови стоялый до горький как полынь трава, отрезвляет. Колдуны расцепляют руки, поднимается Вацлав, качнувшись над столом. Видит что рядом, за голову держится княжеский воевода, и сочится по пальцам кровь. И он смотрит на Сольвейг, уже без давления, видит ли, понимает ли - а его вновь тот жар обуять готов - вот коснуться бы ее снова, не отпускал бы вовсе.
- Не побрезгуй князь дарами Китежа, не собой одним поклонится пришел в твои земли - лукавый Змей отвлекает ярла, хоть тот неладное почуял, подошел к столу, да ладонь занес. Сам рукой головы воеводы касается, шепчет слова запретные, да поспать велит добру воину, чтобы не пугал на пиру никого.

- те дары, от града могучего, да от тех, кто в назидание за прием не благостные не стрелы да копья шлет, а дары в мир призовущие - злато серебро, соболя, а паче прочих вот божьи знамения, Трота славящие приняли алатырь в стенах Белого города, так и пусть тебе о том будет ведомо. На стол ложатся три бляшки, отлитые если не в Ругаланне, то в ближних местах северных, Иггдрасиль ветвистый как поклон их Одину, да цепочки разорваны. - А не гневайся князь, возвращаем не взятое, но принесенное. 
- Милостью Вашей - он кивает Сольвейг, и снова рукой было тянется, да шепоток за спиной.
- Он не смеет, она жрица светлая, ни один из мужей к ней не смеет докоснуться иноверец тем паче. Стало так она жрица Одина.... ведьма, этих стен владычица а быть может и всех земель управительница. Вот кто выпал ему в поединщики. Но прекрасна как льда сияние и манящая словно омут злой, и рискует колдун отчаянный.

- Когда было бы мне дозволено - упросил бы я, показать мне храм, чтобы мог вернуть к алтарю то что взято не было, а Белый Град возвернуть повелел - он желает идти с ней об руку и в храме богов ее возложить к алтарю серебро кровью окропленное... что угодно, лишь бы коснуться вновь.

Подпись автора

<!--HTML--><iframe frameborder="0" style="border:none;width:50%;height:100px;" width="50%" height="100" src="https://music.yandex.ru/iframe/#track/15771632/10624884">Слушайте <a href='https://music.yandex.ru/album/10624884/track/15771632'>Sorrow</a> — <a href='https://music.yandex.ru/artist/39334'>Gavin Greenaway</a> на Яндекс Музыке</iframe>

Как он прошел по чужой земле, не босый, не нагой, но один, мальчишка без роду и племени, с зорким взглядом и скорым умом? Как отвел от себя стаю седых волков, да не заломал его медведь первогодок? Славил богов, молил о помощи? Едва ль. Он хотел той помощи, хотел чтобы вели его боги, а коли желают испытать решимость его, так тому и быть. Шел вперед, да не сворачивал, голодал, да не чурался ягоды есть и зайцев по теснинам давить. Его не растили в заботе и лелее, им не дорожили, как единственной драгоценностью и никто не горевал бы, сгинь он в лесах на пути к Белому Городу.  Смуглый, вихрастый, дорога истончила его тело, но закалила душу, и усилила решимость. Упрямый, ведомый верой и целью единой, он выжил. Вацлаву суждено было либо сгинуть в топких болотах, либо добиться своего и вознести выше ледяных верхушек северных гор. Ясен взор его ныне, освещенный Китежем, и не станет он князьям в пояс кланяться, когда разум любого ему теперь, что кадку с водой перевернуть, проливая все на доски сухие.. Смертные слабы телом, есть те, что дух укрепили, кому заступничество силу дает, но любой откроется,  рано или поздно, боли каждый поддастся, таков закон плоти. Есть немало противоречий в подвластном богам мире, но познав силу разума, колдун познает самою суть всего живого, и никто кроме равного не посмеет отпор дать его воле. В этом Вацлав уже уравнен с властителями неба и земли, и дар его ведовской точно алмаз ограненный теперь сверкает, ослепляя иноверцев, отнимает у них волю, обращает к Алатырю, как к сияющей на небосводе первой звезде южной. Вот только никогда прежде не испытывал он себя в равной схватке. Даже старый колдун, что отринет место в Великом Круге, в пользу его, в половину не был так настойчив. Не бежала от его воздействия кровь по венам водой колодезной, не звенел в висках хрусталь озерный. Ни единый миг не забывает колдун о силе своей, чувствует мощь ветра северного в слове жестоком неприветливом, но не обманется, не даст отвадить себя. В нём нет страха, на земле не осталось того, что упредить может жреца  угрозой смертельною.

И теперь - колет ледяной мороз, да не до кости, жжет прикосновение мягких рук, да не до черна, холодит дыхание, но огонь разжигает лишь ярче тем. Кабы не защита ведьмы, не ее взор, не дыхание, так лежать сейчас же ярлу, а с ним и граду Хольмгарду в корчах да во крови. Смотрит Вацлав на смелого князя, и видит нутро его, чует защиту в том же  объятии рук, что касались пальцев его. Но благостен Вацлав Змей, как гость почтительный принимает от хозяина советом не угрозою дерзость его. Когда должно бы и его и прислужников, и кровных его и наложниц разом низвести,в назидание.
Станет час, добрый князь, ты пожалуешь колдуну и беседу и чин по чином поклоны, когда станет он первым из равных, ты склонишься с прошением умолишь о милости, и прощен будешь и не сожжет Ругаланн непокорный святой огонь Алатыря всесильного. Не его заслугой будет то сделано и не его ума эта будущность. Укрывает Вацлав от сторонних глаз и улыбку и искры глаз. Лишь одна она - Сольвейг мысли его занимает. Не желает никого он в попутчики, горделивая ведьма отвергает дары, а ему того лишь и надобно.

- Ты велит ка своей дружине ратной здесь ждать жрицу и гостя вашего, и чтоб ни ухом ни глазом не смел никто нарушить слово моей- Губы Вацлава сложены, он идет не спеша, точно ждет его Сольвейг в дверях не с тем, чтоб увести дальше от Хорика, уберегая его от силы ей неподвластной. А желает она свою испытать со всей мощью землей Ругаланна отмерянную. Чувствует, осязает не касаясь ее Вацлав отчаянный, что в храме бога чужого может и голову сложить, когда хоть на миг уступит ей. Но идет следом, верно, покорно, и принимает  с кротостью обманчивой он упреждение ее, перед светлым алтарем северных богов прозвучавшее.
- Когда я сложу серебряные знаки твоих колдунов к изножью богов ваших, не как дар, но как погребальный скарб и тогда отвергнешь... не дозволишь испить чашу смертную дабы на Калинов мост взойти, а не сгинуть в той речке Смородинке? Так тому и быть, твоей волей, Сольвейг, твоим правом - он бросает три подвеси звоном об пол да не взглянет на них. 
- Ты желаешь спасти и народ свой и ярла доброго, а того не знаешь, что не станет упорство спасением - он схватил бы ее да за шею, на глазах богов камнем точенных, да и сжал бы длань да в пол силы, когда не взглянул бы в ее лицо. И трескучий мороз в унисон с костром шипит, стоит только лишь рукам их встретиться, вновь и ласка и состязание.
- Коль во славу Трота ты желаешь утопить в крови землю святую,  я ответствую - слово твое решит... только волей совей не прогонишь меня, не велишь уйти, как и я не сгину в одночасье.... отними руку -тянет ведьма длань, а пальцы сами сжимаются, отвечает ей тем же Вацлав с усердием. - Коли прогонишь.... иным гостем будет уж не посланник Китежа и не воин и не колдун, но огонь Алатыря, Перуном и Велесом расколот станет Ругаланн... этого желаешь - он шепчет ей, как она ему, и другая ладонь его в золоте волос ее к щеке тянется.

- Оторвись, коли сможешь, да попробуй иглу ты поглубже вогнать - Вацлав знает, что будет после, знает как пьянит победа и впускает острие силы ее в разум свой, да на четверть вершка, так что оба задыхаются. И огонь в алтаре алым заходится, вещуя беду. Нет другой силы, что разобьет соединение и боги ее молчат и глазницы их пусты и безлики. - Я же не оторвусь - и покуда Сольвейг победу празднует, верит, что сломить смогла иноверца, что силой бахвалился, тот сжимает стан ее гибкий одной рукой, да другой тянет в ласку жаркую, за которую в сводах храма да вне его обещался ярл казнью жестокой.
Не бывало того прежде, не знал он ни вкуса грозы, ни пряной соли, ударившей разом в кровь. И цветет перед глазами алыми пятнами, до самой середины игла вошла в разум его, так что вот уже он и слышит голос Сольвейг, но лишь только губы ее размыкаются, Вацлав губит их схватку ласкою. И игла вслед подвесям летит, хоть ее не увидеть не осязать ни один из смертных не может. Жарит огонь из открытых чаш у истуканов немых, а ему того и надобно - посмотри на меня - он дрожит, но рук не отпускает, из его глаз не влага но кровавыми слезами расплата за дерзновение.
- Повели мне уйти теперь когда я- Вацлав Змей говорю твоим богам, что сила во мне твоей равная - ох лукавит змей, подлыгается, и не желает отступить, когда безмолвно велит жрица отпустить. Он готов принять новый удар и отпор ей дать, одного не ждет, что своим платком Сольвейг оботрет кровавые росчерки по его щекам. Боль обоих сильнее и задыхаясь отступают из разума.

- Не встречал я прежде ни красы ни силы такой, не знал такого, -  жрец Велеса лишь кончиками пальцев касается локона золотого, отводит от лица, румянцем сбитого. Велика твоя сила, но моя не меньше. - Три дня желаю, как любой, кого в тереме княжьем привечено, дай срок дух перевести - говорит ей колдун, но пустое, сердце гулко стучит кровь вскипает, губы алые манят, лазоревые озера глаз тянут в омут. Коли страха нет в дщери севера, так и примет вызов его, но вещует сердце колдуна, что не ошибся. Это внове не ему одному. И не может в стороне стоять, вновь желает обжечься льдом. Поцелуй другой, и объятие точно смертный бой, размыкает Сольвейг уста сахарные на погибель. Но сгинуть так Вацлав Змей готов, пусть то в храме чужих богов, на чужбине, бесславно да только чтоб от ее руки. Пьянит эта сила, что в ее глазах и руках, в ней самой и отдался бы силе этой, кабы своя уступала. Но нет, вровень стоят.
И голоса звенят в холоде стен каменных да над огнем священным. Отзываются от плоских камней и назад воротятся, ударя в них точно копья вострые, и вкруг них двоих точно  сама земля растворяется, только сила только колдовство великое, непомерное одному лишь двоим покорное.

Кабы знать, что пропасть, то и пропали бы. Но молчит всеотец, "отведя взор от возлюбленной дочери" и молчит Велес седой " отриная сына верного в полумраке чужого храма". Тишина звенит и лишь ей решать.

Отредактировано Вацлав Змей (2023-03-15 13:26:06)

Подпись автора

Желая войти не только в храм первым жрецом, но и в Град великий одним из бессмертных богоподобных, Вацлав принял главное отречение. Ему было откровение бога подлунного, что увещевал частым шепотом, взять свое, не уступить, презреть боль и скудость силы, что плоть дает. В том колдуну открыта была и сила его, и власть над прочими, кто великой мудрости не постиг. Вацлав принял завет бога змеиного, принял истово безоглядно к тому, что оставил в той клятве главный заклад - душу свою, даром колдовским напитанную как дитя сытое под теплым боком материнским. Всё достойно было цели большой, и тому в заклад не могилы, не скорбь отцов, матерей, но развеянный пепел неверных Алатырю. Не своей рукой, но своею волею отправлял по велению Ведагора Вацлав многих на смерть неминучую, на войну неправедную, но жестокую. И скрипел под ногами тот прах да черным следом тянулся за волею Великого Круга, и теми кто вершил в нем едино свой закон. Перунова поступь зычная, да Велеса рука всемогущая кто не падал ниц, да не славил их за Алатырь святой тот вдыхал лишь раз и уж не был вовсе на белом свете. Убеждать учился Вацлав, и умел, и знал что сказать, куда направить, как одним копьем да дружину разбить. Как верным словом, да от Трота отвратить, как смирить гордыню и склонить своей волей голову к плахе кровавой в покаянном признании. И взошли ростки те что старый колдун поливал да лелеял в нем долгие годы, обтесывая камень грубой под драгоценность великую. Отвратил от кровавых жертв, от жестоких расправ, на погибель верную Китежа воинственного. Желал он мудростью и умом привести всю Аркону к единому свету Алатыря, и для цели той уж не сотнями, тысячами губил только иначе. Говорил Змею ведун да таковы слова:
- Не смотри в глаза, тем, кто твоего взгляда не ищет, не желай познать мысли, а желай узреть чаянья, а откроешь дверь, так держи собой, и уйти чтоб смог и врага не выпустить. Он колол его иглами, да резал ножами, испытывал Вацлава, и гнул, как в кузни на соплах гнут железа раскаленного. Не ломался сын южных земель, кровью исходил, а остался цел.  Оставлял в чужих умах он безумие и не раз тот дар от князя князю кочевал, когда Китеж желал видеть ставленником верой преданного, да Алатырем горящего.  Ругаланну готовился тот же путь. Но смолчал весь круг и Ведагор смолчал, что в той земле  где Стрибог задержаться не смеет, правят не одни только боги северные. Здесь жрецы силой Китежу равные, ледяной стеной сила их защищает князей, народ и землю саму от чужой воли и пришлой веры. И хоть видел Вацлав головы, что дарами вернулись за прошлых послов, он и свою силу чувствовал, знал с кем встретится, или думал что знал.
А теперь не бывалое, невозможное, за многие годы невиданное, не увидел, не услыхал, не ощутил на себе мощь огромную, ледником сошедшую в темные воды помыслов Великого круга. И не ждал преданный сын Велеса, слуга его покорный, что в единый миг и боль и жар и желание стеной вод бездонных захлестнут его во взоре девичьем.
Он привечал полоненных рабынь, и без силы своей, он желанен был каждой в ночевальники, а никого до себя поднять не мог, и не желал того. Красоту он чтил, нежен был и умел ласкать, только чувства не знал он прежде глубокого. Даже тень не ложилась на сердце его. Надежно укрыто от женских чар длинной ризою, ярким пламенем алтарного огня. И не ведал того Вацлав в посольстве своем, что забудет стыд, не познает страх, а коснется льда и пальцы обожжет. Что от ласки губ  возопить захочется. И что с тем не захочет он покориться, отойти и угрозу приняв упреждением, отступить. Не захочет и  добром восвояси уехать в три дня из Хольмгарда,  сохранив и жизнь и голову. И не будь он сиротою безродным, хоть и княжьим потомком, не сиди в его разуме сила великая, остерегся бы, покорился гордой ведьме. Ведь не ласки обещала,смертью кляла, не привечала ладонями нежными, прочь гнала проклятье обещая жестокое. А звенит вокруг от стен отражается в ласке быстрой, в губах сжатых, и выдохе долгом, так что щеки зажгло. Он желал уж не только мысли ее, и покорность не ждал, не про нее это. Расступилась кольчуга несъёмная, разодрало грудь широкую и под самую кожу, да плоть меж костей да по крови до самых краев наполнила невиданным прежде.

Стоят против друг друга шатаются, его кровь из глаз, ее пачкает губы вновь - изнурили, да только не к благости, а жестоким боем измаялись. Слепы боги, глухи, не смотрят, все брезгуют. - Выбор твой, Сольвейг,покорюсь ему - не с насмешкой говорит - искренне. Но не силе ее покоряется и не мощи колдовской поддается, уступает словам ее и лишь одно говорит на прощание, не касаясь более, ни мыслей ни кожи бархатной
- Я желаю утопить да не город. И не кровь желаю разлить, а негу сладкую....но коль совладаешь со мной, отворотишь, сам выйду за врата кованные не обернусь ни к городу не к ярлу твоему, и принесу Китежу весть честь по честью - не исполнил посольства, нести мне кару.
Он весел, улыбается и коснуться хочет, да сжимает пальцы. Не поддается, теперь ее черед, не пойдет колдун с юга нахрапом, не станет её держать. Но чувствует, горячим нутром, кипящей мыслью осязает, не осталось без ответа в ней его смятение.
- Утро станет мне первым днем в столице твоей Сольвейг светлоокая, доброй ночи тебе и пусть боги твои охранят покой - и опять ее не касается, только края рукава, и то без ропота и колыхания. Свободны дружинники  мающиеся от боли под дверью храма Асов. Вацлав покидает ее.

Ночь без сна лежит в палатах княжеских, дорогому гостю и вино льют и яства кушанья тянут, ото всего Вацлав отказывается. Двух наложниц с широты плеча отправляет ярл, по наущению ли ведьмы или по воле хозяина хлебосольного то неведомо. А и этот дар отвергает посланник Китежа. Не уснуть ему в ласках жарких, не забыться, после того, как кожа ее льдом обожгла, разве сможет он вновь коснуться земли не теперь, не здесь. И приходит к нему Велес в дреме рассветной, он ликом старец, как привык Вацлав знать своего покровителя, только сила его не дряхлеет. И ударяет он Вацлаву в грудь да с отмашкою, разливает по костям по телу боль нестерпимую. Забылся, пёс, чью службу чтишь. Отступил от Алатыря утонуть захотел. Разрывает грудь что зверь острозубый.
- Так и тебя будут рвать на части, когда не совладаешь с ведьмой, не покоришь себе - отступись от прочего, возвернись к разуму, пока сердце вещует не благо, но погибель.

Утро рано встает,  привечают его кушаньем в горнице, Вацлав светел лицом, точно не входил он святотатством в храм северных владык, не нарушал  законов  и указания княжьего, требуя ведьму к себе, да не в схватке ведовской. Велит Вацлаву позабыть тот миг грозный Велес-бог. И ему то колдун покоряется.
- Ты скажи тка князь надежа, коли испросит Китеж в ученик к себе ведунов твоих кем поступишься, сможешь уважить Великий Круг? - не просить пришел Вацлав Змей и не смотрит на ту, что опять по левую руку, в этот раз их лишь трое и стол едва полон, а беседа без лишнего и без лживого.
- Коли выдержит Ругаланн схватку с Китежем, стант Трот населять и войной не словом, где твоя в том выгода - когда сгинет люд в схватках кровавых. Будут боги безмолвно взирать, на побоище то, а доселе никто не смел выступать против Белого Града.

В этот раз он не ждет, не пускает, лишь "подносит иглу" ведьма тихая, резко к ней колдун в разворот идет и впивается игла по ушко по самое, да в надбровие соболиное. Больно резко, нежданной силою, от того Сольвейг отклоняется, взгляд влажнеет вмиг, да сжимает она зубы, сдержавши крик.
- я не стану тебе угрозою, когда примешь дары Китежа и меня уважишь как посла высокого, так положено на совете, так тому и быть. Только откуп дать не войной реши - ярл с тревогой к Сольвейг озирается, а усердный Вацлав уж не в пол силы, не играючи, тверд и зол, в сомнениях обруганный, великими богами.
- А коль станешь силою отваживать, да ведовством - тут вовсе Вацлав к ведьме изворачивается и встречая отпор с силой давит иглу, да уж видит кровавые росчерки на губах бледных дрожащих - я в том тоже ответ держать буду и твоим словом не склонюсь под топор. Того князь и не ведает, что Змей силен один как все войско его, и одним мечом всех повырубит, не оставит на семена. Тревожно делается Хорику от взгляда гостя, что еще накануне добром и благостью слух ласкал.
- Не желаю зла тебе, но силу мою признай и в том Китеж прими сколько я велю - содрогается тело тонкое, но отступает Вацлав, не давит больше и быстрее князя нерасторопного, ловит Сольвейг, на земь скользящую в бессилии боли. - не стану больше касаться разума твоего болью. - тихо только ей обещает и в том будет честен до гроба. Но касается волос ее, плеча, чувствует дыхание нетвердое и смиреет пред ней его воля суровая, желает прижать к себе и прощенье вымолить. Хорик просит слуг помочь, только Вацлав сам, держит крепко и несет через горницу да на широкий топчан княжеский сажает.
- Дар мой силен, поверь, Сольвейг, и сомненья отринь,- шепчет змеиный бог, отводит взор Вацлава, да все тише звучит, рядом с ведьмой не может колдун слышать разум, гулко сердце к ней тянется и жалеет ее с тем как боль ее эхом к нему вдруг возвращается.

Отредактировано Вацлав Змей (2023-03-16 20:19:34)

Подпись автора

Свет в ней есть, то ни луны и ни солнца сияние. Но яркое сияние,  Вацлав сразу узрел его  от того и узнал, с тем почувствовал силу могучую, что скрывает  стан хрупкий  и  сам лик ее нежный, манкий. Этот свет и в ее глазах, и в ладонях обманчиво нежных, он в губах ее, что вкусил святотатством в храме Хольмгарда у заветных идолов. Завороженный светом чужак , у дверей сражен, коли во время не сумел взгляд отвести, да увернуться от ее удара точного. Она щит для ярла этих земель и не только защита ему, но единственная, кого князь слушает чутко за взглядом следя. Велико у колдуньи знать нутро ведовское, коль вмещает и бой дать и верой укрепить.  Змей таких не видал, среди женщин все больше травницы, да ведуньи, что в мир пришли с проседью. Голоса их слабы супротив него, уступали они под напором его. Он лишь взгляд остановит и кротки те, кто грозилась отравой жестокою, да проклятьем неистовым до седьмых колен. Но не шутки ради, не потехою, было время спасала его на болотах Загорья, древняя знахарка, как самоя Бьярмия, до Арконы , до начала время будто с туманом первым пришла в эти земли с островов восточных. И он ведал сколь великая сила может от роду жить в тонких женских руках. Материнской заботы не знав, и тогда Вацлав  ждал удара, подвоха да порчи лютой. А знахарка его теплом выходила. Ягодами губы отирала, соком их кровавым поила и приговаривала - кисло, что без любви, по любви то и морошка и клюква сладко. Он ей в пояс кланялся, когда на ноги стал, да назад в Китеж собрался, обещал не выдать никому, чьими трудами жив остался, но запомнил сам. Как лишь дланью коснулась его старуха, он загорел весь жаром полыновым, вытянула из него ведунья хворь заговорами древними, а теперь другая рука, со снегом за белизну спорящая, отдает ему жаром другим, колким, темным, густым как черная кровь. И не обманется уж посланник Китежа, не уподобится предшественникам. Знает он силу колдовскую, что прячут эти глаза холодные. А того не знает, что пустив иглу, не ее разумом завладел, лишь узрел его и к себе впустил. Оттого ль Велес суровый к ответу призвал, грёзой ночной великую расплату суля за непослушание?

Но касается длань ее, лица смуглого и пропал колдун, внемлет не отрывается:
- Правда твоя, жрица светлая, я пришел с тем, чтобы показать силу Алатыря, коя горит во мне неистребимо с каждым вдохом. Упредить непокорность земель твоих, что тягаться с Белым Городом ни к чему. или славить богов да дары приносить будет некому - вопреки ли воле своей, или ею лишь движимый, он в ответ  пальцев Сольвейг касается и сжимает, к губам подносит тихо шепча.
- Твоей силой я не обманусь, Сольвейг, вижу и тут правду твою,чувствую  как и ты теперь  в моей не обманешься. А сильнее кто - только боги ведают. Я не стану  с тобой биться ратиться...а вот князю вели, когда тебя только слушает, не грозить смертью лютой. Когда уйду, послов не будет более, и разговоров не останется, и падет Ругаланн, встанешь ли ты защитой или боги все, а  супротив Китежа - не выстоять.... Он касается губами ее пальцев, и Сольвейг вмиг сжимает их, искру в кровь через кожу пуская.
-Я скажу тебе чем Белый Город успокоится, что желает знать, и своих богов славить в ваших чертогах я не стану. Но скажу не теперь - не сознается ей, не поведает, что утонул во взоре ее в той украденной ласке, что не желала она разделить с ним. И сейчас всем нутром его тянет к ней, уложить на грудь голову буйну, услышать сердце ее как он слышит частый шаг в сжатых пальцах руки. Хорошо что ведьма не дозволяет князю приблизить, или быть тогда не мертвым подле Вацлава, то искалеченным.

- Не желаю твоей смерти, но и ты мою не зови, не придет она карой богов твоих, я их силе не подвластен даже в этом тереме. Сколь бы не был силен берег льда и снега, а под солнцем и ему черед растаять придет - и когда бы не княжья воля, может в этот миг и признал бы Змей, что от нее самой отступиться не желает и время то, не для Алатыря и Великого Круга, для него самого. Но спасает Вацлава от кощунства голос Хорика, что вопрошает Сольвейг о помощи от его слуг,  требует отослать чужеземца. Жрица Всеотца - неприкасаема и священна, как вера сама.  Не только ведьма, жрица бога чужого, злогневного... Размыкает колдун пальцы влажные и отпускает руку ее, как и вострый взгляд. Не желает ей смерти - не слукавил он, а как покинет он город ни с чем, то сомнений нет не бывать Ругаланну целому и сожжет потопчет рать Алатыря  каждый дом, храм, каждую улочку. И в полон возьмут лишь жрецов и ведьма, дабы сил их для Перуна  и Велеса в храмах обратить, городу Величие, золотым алтарям подношение.
Не о том его разум тревожится, ведь пришел найти того, кто измором вывел посланцев... и нашел. А с находкой той и погибель свою.

- Воля твоя князь - закрывает глаза колдун южных земель и уходит от ведьмы и ярла в сторону, дозволяя заботе воспитанника на Сольвейг излиться тревогой сердечною. В этих стенах мудрости у Велеса не испрашивает, сам решает Вацлав чем город брать, как себе времени выведать, да отсрочить  неминуемое.
Два предложения он принес от Китежа, только два, что Великий Круг решил, и положил ему указать в Ругаланне едино выбором. Но отринули упрямые, гордые,  точно горы безмолвные, что веками не  склонят вершин заснеженных к зеленым долинам теплых ручьев. И коли теперь воспротивятся....

- Окажи мне честь, князь и ты жрица Сольвейг, коли правда ваша сильна и верой крепки против алатыря, знать желаю в чем сила та, испытать на себе да узреть силу богов... пусть те колдуны или жрецы, кто верен троту станут не учениками в Китеже, но в Хольмгарде наставничают.... - а ведь сам сказал,что на плаху не склонится и поди ж...
Говорила ты, что смогу я выбрать покровителя из тех, что зовете Асами... так и дай мне узреть силу великую, что супротив Алатыря ставит Ругаланн - и ему ждать, что тщетно все, и слова его Хорик  вновь не примет, откажет в милости и велит в два дня покидать его край.  Поднимается князь на ноги и шаг навстречу делает, будто вызов готов бросить силой смертного, глупой до отчаянного.  И решается Вацлав.
А диктует ему не Велесово слово, не святая вера, то что жжет в груди и тревожит сон вопреки, но все же по воле богов. Он на Сольвейг смотрит долго пристально. И вещает ей, губ не разомкнув, только ей будто мыслей тех даже боги не смогут узреть если захотят колдуны.

- Не противься мне, я желаю остаться, не за ради веры тебе чужой и не за ради твоих богов, мне далеких. Дай остаться и говорить с тобой в далеке от чужих ушей, коснуться тебя, да не иглой острой, и сама коснись... воля в том богов чувствую... знаю.... - она смотрит на него во все глаза. Не ждала его голоса в разуме своей, и вот вот готова изгнать его, вопреки уговорам с места подняться,позвать дружинников да ломать его зверем диким.
-  Скажи чего желаешь, скажи мой разум тебе открыт - и распахнута дверь, и свободно ей войти видеть мысли его спутанные - пожелает болью отплатить  - сумеет.
Вацлав лишь ее слова ждет, не ярла, что речь ведет, пустую, глупую, а ее. И пока богам не ведомо - на какую дорожку столкнули они жрецов неприкасаемых, а Вацлав смело ступил и с собой ведет, отзовется ли ведьма севера, возьмет ли руку его, чтобы любопытство унять да силу узреть иную, новую?

Подпись автора

Та жадность, тот жар с которым Вацлав учеником поглощал знания, открытые ему волхвами, походили на жерло голодной горы, чье чрево обращало в тягучий огонь даже крепчайший из камней. Не отмечая боли, не считая новых шрамов, точно звереныш с хищными зубами, прорывающийся сквозь чащу к истекающей кровью свежеубитой туше, он рвался впитать в себя всё. Умение манипулировать чужим разумом, направлять ход мыслей, контролировать его, величайшее из даров , с которым может прийти в этот мир колдун. Но расплата велика. И ежели судьба смилостивилась, не отняла жизнь прежде, чем обрел Вацлав полную силу, знать было его откуп еще впереди. Ведагор вещует от великих богов, лунного и межмирского Велеса, грозного и всемогущего Перуна, будто властвует с двух рук посохами обоих. Ему подвластна и Явь и Навь, когда мудрый жрец протягивает руку, раскалывает солнечный свет виски Вацлава на частые осколки и больно ему вдохнуть, и больно ему быть, и невозможно ему умереть. Так он учит молодого колдуна раскрывать сознание, понимать свою силу и отпускать ее властвовать. Обряды с кровопомазаньем, великие дары к алтарям и молитвы во славу Алатыря, омовение есть самою силой. Вацлав  знает всё о том, теперь уж ведает и силу своб и контроль над ней. Потому отпускает Сольвейг с почтением к ее силе, коя не равная ему, но о том знать не гоже, и он лишь кивает, к ее заблуждению. Пусть как прочие  крепко уверует, что лишь просто  колдун и посланник лишенный регалии, один к прочем равным. ОН взирает на ярла учтивого, как тот бережно укладывает ладонь ведьмы к лицу, как целует ее. И неведомое вскипает, опаляет колдуну и щеки и нутро ядом горючим, не слушает себя колдун. Чужой голос холодный неприветливый слышит в висках и в затылке, открывшись ведьме неосмотрительно. И желает он самого себя призвать к ответу, собрать воедино намерения и чувства, что помехой сделались, обратить вспять поступь тяжелую, да виду не показать, что узнал, разоблачил, что увидел силу великую и загорелся в тот же миг.

Но уже не свернуть. НЕ касается ведьмы, в стороне стоит, и губы его не разомкнет признание, а она звенит насмешкой. И не желает он отвечать вежливому признанию намерений беззлобных. Слышит совсем иное и пусть Хорик хоть раз две дюжины, цыкает на него а руки ломит в недоверии, Вацлав желает слышать лишь Сольвейг. И ловит в ее голосе то, что толкает его в обе лопатки да с приступом. " Да желаю узнать, в чем сила твоя, не сломить ее, но ощутить под ладонями, как намедни в храме богов твоих. Пусть та молния будет единым оружием, что принесет мне смерть, а и другой раз, руку вытянул, и коснулся бы и губ и плеч - теперь черед колдуна из Китежа, усмехнуться с задором и лихостью. Не пугает его сила севера, а манит истово. Точно тронь он ее исток, познай суть и овладеет ею в полноте  силы невиданной. И хоть разум твердит, чтоб стерегся он, Вацлав знай себе рисковей смелого, шаг вперед руки в пояс уверенно.
- Ты вели мне, князь, дать скакуна сурового, да такого, чтобы тын перескакивал, тебе дарил  мысль о кончине моей бесславной. а меня седоком нес пуще ветру.-- Я желаю - он вслух называется, хотя мог бы смолчать - подле тебя быть и узреть силу ведовства северного. Догоняет ее у дверей, и не тронет за локоть, хоть тянется. Этот голод во взгляде темном, что искру высекает на пол пути, где встречают взгляды колдунов двоих.  Не отводит лица белокурая жрица, и глаз не спускает, прямо смотрит с силой и вызовом.
- Когда я смогу видеть силу твою, видеть силу тех мест, то уйду восвояси - сознается искренне Вацлав в дверь выходя  створчатую. Ярл спешит подойти, чтоб с наставницей попрощаться и свериться, не желает Сольвейг ни солдат ни слуг. Что заботаю друг другу останутся живы из тех лесов.

Коня в угоду гостю ведут норовистого. Морда пена, бока силой гудят, а он треплет мордой и гривою хлещет  дворовых по белым щекам. Сольвейг Хорику наставление дает, он подсаживает сам, ставя руки ей, а колдун не спешит в седло, знает , конь тот двоих убил, затрепал копытами и не сжалился. Только Вацлав тревогой не мучается, он касается дланью широкого, жаркой морды чернеющий в сумраке.
- Ты поди знаешь лес тот дикий, и место куда ей везти, запретное, так поеду с тобой... - взбрыкивает конь, да на копыта встает, обращается в рост, давит звонким дыханием. Только Вацлав сильней, отбирая узцы он с прыжка да в седло и поводья в стяг.ПРава ладонь колдуна ложиться в широкую на шею жеребца и он говорит с ним голосом Велеса, и смиреет в мгновение ока  свирепый  конь. Так что можно не жать бока, на не хлестать, выдыхает длинно и идет вперед, тычась в морду гнедой лошади хозяйки Ругаланна.
- Я поеду за тобой, куда велишь, и спешусь, склонюсь, коли даже на плаху,  видишь ты или нет, веришь или сомневаешься, а не сломлен я, тем, что пугает и  отвращает тебя от Алатыря, что зришь ты корнем злая веры в богов от твоих отличных.  - в этот раз слова с губ слетают, а ведьма северная и глазом не ведет лазоревым. Шпорит коня, да с места он точно стрела пускается, Вацлав в догонку. Всё равно, что кричат  в спину дружинники, обереги проклятые точно путы на ногах, он спросить желает куда едут они, только воздухом на скачке задыхается и и лишь смотрит во все глаза, как голубой плащ наездницы облаком развивается в скачке.

- Что таит в себе место то, коль меня позвала, а дружину отринула... или все ж уморить решила врага княжества веры и Хорика...я не враг тебе Сольвейг - он желает касаться ее, но усвоил завет. А забытая легкость - ветра полет. Вацлав редко верхом ездил с той поры, как освоился учеником волхва. А теперь Хольмгард уж за спинами скрылся из виду, и все гонит коня Сольвейг, Вацлав не отстает. Колдуны будто бы и поспешают куда.  И едва лишь опушку проехали, присмиряет коня ведьма северная. Озирается чутко слушает, а посланник Китежа следом, чутко. От того рядом вновь кони мнутся боками, и касается вновь ее руки  колдун настороженный.
- Коли не сокроешь, поделишься той силой великой, как ощущается она, как держать в руках ее и править ею, так и знают боги одни, что и выберу, а промеж прочего, подле тебя быть желаю, пока сама не велишь убраться - бела ручка теряет его захват. Обещал не настойчиво и отступается.

Въехав в глубь леса кони заметно медлят,но не гонит их тычок вострый или или слово звонко, всё кругом обратилось в слух. И как будто темнее немного, от чего колдун обращается в слух и не зовет женщину, жмет пальцы ее на уздечке. Из-за сосен трех да одной ольхи появились очертания идолов высоких, спешился Вацлав скорее, чем влез и тянет руки к Сольвейг, поймать желает и смотрит снизу вверх, так пронзительно, точно вот вот она заговорит о чем-то важном.
- Не страшись и не сомневайся, я сказал единожды, что обиды нет и не будет от меня тебе, не посмею только... чувствую чуждую силу....
Лишь улыбкой Сольвейг отвечает и приходится , потупив взор, отступать от не, пыл смиряя не нужный теперь. И идут они ближе к роще сосновой, а видит уже Вацлав круг святой и в зобу дух застывает. Слезы на глаза наворачиваются, силы иные, а также нутро зовет вперед идти.
- Ты замолви слово веское жрицы Одина, покровителю ее да святым богам, я на землях северных - где-то  с высоты звенит и гудит, оба вскидывают головы  - стая птиц белоснежных не по месяцу, взмывает вихрем меж столпов сосновых.

Отредактировано Вацлав Змей (2023-03-21 11:08:44)

Подпись автора

Вацлав не знал власти Китежа, вовсе не понимал этой принадлежности сил колдовских, пока не стал сам познавать то, что билось в груди рокотом волн стрекучих. Мощь эта была с ним всегда, каждый день его жизни, сколько он помнил себя. Вот только ощущется она по-разному: то окрыляет широким вдохом, возвышая над землей, да пуская в полет высокий, то голову кружит, пьянит и с волнением мешает радость. А случается о земь тащит, камнем ударить да в кровь, в осколки разбить самого колдуна норовит. Бывает и так что не дается  ношей неподъемной, а иной раз сама в руки просится, будто найденыш голодный. И все это разом, как принять, как обуздать потоки буйные? Без наставника, кто объяснит исходы силы могучей и покажет на что способна она в руках умелых? А иначе не стоит и вовсе помнить, что даром великим наградили боги, дабы не обратить его в оружие смертоносное великий непокой земель всей Арконы за собой ведущее. Видел своими глазами молодой еще Вацлав, как гибли колдуны властью напоенные, но не умевшие удержать ее и направить. И тянулся тот кровавый след далеко за пределы Китежа. От того то сам Белый город отбирал с умом тех, кто желал постичь основу магии, коснуться недр дарующих волей богов жизнь и смерть. Желал он и тогда и теперь не столько управлять, сколько понимать суть движения, а с тем и познавать ведовство во всей полноте. Лишись он тех лет, что провел в смирении  подле Ведогора мудрого, кем бы стал он- лишь прахом на ветру. Китеж находил и силу и терпение, удержать колдуна с юга в твердой руке, как жеребца косматого. И калили его бока железом, вытравливая из тела слабость плоти, оставляя шрамы кровавыми росчерками, что не заживали неделями разъедая плоть, умерщвляя гордыню. С теми муками пробуждалась и та сила мудрая, что придет к колдуну защитой, тогда, когда станет нужна. Права была северная ведьма в том, что была она в землях своих полноправной владычицей. Ругаланн и пестовал и оберегал свою дочь и дарил ей охранение от врагов, а она с тем тот щит могучий над всем княжеством и правителями его простирала. И ни в чьей власти не было поколебать ту связь, особенно пришлому чужаку злонамеренному, оттого и сгинули посланцы Китежа, сделались огрызками плоти на пиках солдатской дружины.

Ведал о том колдун, ведал, когда выезжал из Белого Города приказом суровым, ведал, когда глядя в лицо ярла непреклонного, волю его читал сталью в ножнах и  бурей во взгляде. А забыл, забыл в одночасье, коснувшись тонкой кисти , поймав сияние льда холодного и ощутив вкус снега чистого, с губ жрицы Одина украденного, под очи его и под жар алтарного огня.  Вацлав не желала смерти Сольвейг, не в тот миг, когда понял, что сила великая от нее исходит сиянием светлым, и манит его, отзывается в сердце, будто ее он искал и за ней он пришел, но не с тем, чтобы пленить и отдать на растерзание  тем, кто станет воспитывать открывая разум ее благостному Алатырю.   Впрочем Вацлав Змей и не ведал, что скоро отведет ее своею рукой к страшным мукам - и познает она всю боль и страх нескончаемый,  лишь с его настояния да отвечая его воле, против своей. Желал колдун, правдой разум ей открыв показать иное намерение, теперь затмившее всё. Понять ее силу, ощутить тот, вкус что ему - сыну Белого города не ведом, но сладок неистово. Что толкает его отречься от приказа, которым он был отправлен сюда, презреть всё, что прежде двигало им и было единой целью рискованного визита в Ругаланн. Он мог ответить головой в равной степени за дерзновение - коснуться жрицы. С тем же мог угодить на ворота княжеских палат с вывернутыми кишками за то, что причинил почитаемой им Сольвейг вред, когда ответил сильным  ментальным ударом без ее атаки. И наконец сами боги могли решить его судьбу в тот миг, когда без дозволения он коснулся своими губами ее губ. Но вот Вацлав жив, стоит здесь на священной земле  и внемлет словам ведьмы.

- Желаю узреть силу земли и твою - успевает искренне шепнуть он, прежде чем  отказываясь от его помощи, Сольвейг спешивается и проходит не гостьей но хозяйкой по мягкой сырой земле. - Я знал правды магии, что открыл только в стенах Китежа, но когда она корни имеет глубже той земли что одной границей меряется, то желаю знать ее, видеть, чувствовать объять и уместить в своем разуме, что увидеть смогу - колдун не чувствует собственного дыхания, следуя по зову Сольвейг, он выпускает из рук поводья и едва не отшатывается, когда острый клинок ведет по ладони, а кровь собирается в мелкую лужицу, чтобы сделаться  помазаньем на проход по священному капищу. Его лоб освещен кровью ругаланнской ведьмы, его вдох делается полным и глубоким и он благодарно склоняет к ней голову. И уже знает, предчувствует  Вацлав, что явится ему нечто невиданное, что охватит его плотным кольцом восхищения, он сам возжелал быть причастным, сам хотел постичь магию что питает ледяной взор этой женщины.
И является ему оплот северной веры, великаны коими сказания о давних временах полнились. Восстают камни живыми истуканами, воскрешая времена, когда боги обитали на земле и правили миром как цари. Вацлав не отводит глаз от Сольвейг, ее кровь будто возрождает из самой земли то, что предано ей от начала времен и самого существования Бьярмии. Будто первородная магия, прорастает через ее окровавленные ладони и шепчет она древние слова, незнакомые, таинственные, порождающие в груди томление и тревогу. Оживает все вокруг, движется, будто то не заклинание, но призыв подняться и явить чужаку силу северной земли. Позабыл уже Вацлав, когда так ясно ощущал он что-то подобное, когда магия вокруг под ним, над ним и везде, куда только не посмотри.  Затмевая высокое солнце белым диском за хмурыми тучами великаны протягивают руки к жрице и колдуну и не может совладать с собой. Посланник китежа, это куда сильнее обычного интереса, его силе взывает магия трота, отодвигает алатырь, затмевает его в одно мгновение тем же светом, который он узрел при встрече с Сольвейг

Несколько шагов завороженный зрелищем, онемевший, прозревший, изумленный настолько, что не может стереть улыбку с лица и тянет руки ввысь бездумно китежский колдун, отправленный в Ругаланн выведать о том, что стало помехой пришествию Алатыря полноправной верой в эти земли. Ему велено было  убрать все препятствия и явить Великому Кругу виновника затянувшейся войны с иноверцами. Но Вацлав теперь не помнит, что в нем Белый Город желает видеть лишь дарителя власти единой веры в дальнем краю, и никак не колдуна, в чьей власти постичь иную магию, ее истоки и силу, оценить красоту и  задуматься над тем, чего он требует, чего жаждет добиться Китеж... Не только сила Алатыря возрастет, склони Вацлав народ северный к вере иной, но исчезнет чудо, познать которое не в силах даже тот, кто видел многие прочие и колдовское искусство постиг от корня. Видел ли кто-то из Великого Куга что-то подобное? Прикасался ли?

- Стой - когда Сольвейг вопрошает достаточно ли ему той демонстрации, он и шагу не успевает ступить, обращаются великаны в белое клокочущее облако  птиц шумных и взмывают в высь. Шелест крыльев оглушает, колдун вмиг слепнет от белоснежного полога крыльев, что перекрывают небо, но ловит краем глаза алый росчерк на бледном лице.  Вацлав будто выпадает из круговерти и бросается к жрице, покачивающейся так, будто вот вот упадет, ее синяя накидка испачкана кровью и грязью, а колдун едва успевает предотвратить ее падение, снова вопреки дозволению этих мест касаясь жрицы Одина. Он успевает, удерживает, и когда утирает с ее лица кровавые разводы своим платком, неотрывно смотрит в уставшие глаза. В этот миг она гораздо больше, чем только ведьма с севера, куда значительнее жрицы трота и наставницы ярла. Он вовсе будто держит на своих коленях хрупкий сосуд, который от дыхания готов рассыпаться. Вацлав не смеет коснуться ее как-то иначе, но не может сдержать улыбку.
- Прости, колдунья, я просто не могу расцеловать тебя за увиденное чудо, которое даже мне видится немыслимым, а видел я многое в жизни, так позволь хотя бы благодарить тебя...

Вацлав знал, что магия и боги с их пристальным желанием контролировать созидаемое в их мире есть само по себе непостижимое и многогранное событие и от того лишь больше желал он к нему приобщиться, глубже проникнуть и понять. Сольвейг сейчас сама того не ведая преподнесла сыну Китежа дар, затмивший саму жизнь и первый вдох. - Не пожелаю отнять этого у тебя, но научи... научи меня слышать как ты, я не видел ничего прекраснее - он отводит локоны от лица бледного и знает, что речь держит не только и не столько о каменных истуканах оживших желанием хрупкой женщины. - И если только есть у меня что-то, что взять сможешь взамен за это - бери - бесхитростно говорит Вацлав, переводя взгляд на кровоточащую руку.
- Позволь мне... чтобы не тратить твоих сил - он кивает на порез на ладони, испрошая тем дозволения коснуться, хотя всё еще оборонительно держит ее за плечо

Подпись автора

Подношение к алтарю тем ценно, что с искренним благолепием вознесено к властителю храма. Каждый поклон силе, кровавое подношение к могуществу - признание, которого не требует божественный пантеон от смертных, но жаждут смертные, тем усмиряя свой страх перед силой им недоступной, непостижимой. Жрецы, что лишь созерцают в покое и снисхождении слезливые и покаянные молитвы не более земные, чем те, во славу чьих имен воздвигают храмы и чьему жертвенному огню у алтаря они присягают на верность. В Вацлаве не было ни смирения, ни покоя, тем и был он отличен от прочих. Вся кровь его, всё нутро кипели силой иного рода, и в Китеже он получил уздцы и седло, смог сам править этим могуществом и  выбрал Велеса только  с тем, что прежде бог Луны и леса сам избрал его своим проводником к миру земному, вложив в разум его великое знание. Даже принимая обет у жертвенного стола, позволяя окропить себя алым воском, Вацлав не ждал принятия от людей, он понимал, что эта власть вверяется ему именем Велеса, дабы мог он постичь ее и через это самого себя. Но был верен Алатырю, сколько видел его силу и мощь, ярким потоком солнечного света, стоило ему оказаться в Китеже. Тогда затмил этот горячий поток света всё, что знал он прежде, всю жизнь, в которой метался и мучился поиском, но с тем, забыл  он и иное, как слышал не только мысли людей, как говорил не размыкая уст не только с врагами, давя кадыки после неравной схватки. Белый город дал ему весла, в то время как он плыл в узкой ладье не выбирая пути, но стоял твердо и ровно в своей силе уже тогда. Теперь подле Сольвейг открывается ему неизведанное прежде. Разум  - сила которого безгранична, точно живой поток родника, пробивался где сам того желал, и мог усилием своих вод пустить по незаметным тропам русла широких рек. Удержать его, даже засыпав каменными валунами, построив самую прочную преграду невозможно, источит со временем любое препятствие и снова от тонких струек капель, до полноводных бушующих рек шагнет в одночасье. И питает этот "колдовской родник " одно лишь - желание колдуна касаться магии, не только той, завесу над которой открыл ему наставник и колдуны Града Великого. Теперь он видел то, что мог лишь желать, не представляя истинности сокрытой силы.

Вацлав не удерживает северную ведьму, коротко служа ей опорой и разжимая пальцы, лишь только она желает избавиться от его прикосновения. Не пытается снова заглянуть в лицо, молча поднимается, оставляя владычице этих мест верной жрице чужих богов, по-хозяйски обходить истуканов, снова мертвых, но с тем не потерявших величие. Он подходит к коню, что приветственно трясет гривой, будто не желал прежде скинуть седока и затоптать его серебряными  подковами. Из кожаной седельной сумки он вынимает крошечный флакон, даже в сером тумане изумрудным сиянием слепящий.
- Моя магия подобно твоей не имеет широты полета и только разум для нее извечное поле битвы, но я кое-что узнал и даже без умения исцелять прикосновением, может статься буду полезен до того, как мы вернемся в город. Он подходит к женщине, глядя на яркие пятна крови легшие уродливыми кляксами на витееватую росшивь рун на ее плаще. Спрашивать разрешения, значит в очередной раз услышать "нет". Отрицает она и намерения его и мысли, что простодушно были открыты ей. Враг из Белого Города, иным и не станет. Но пальцы его хваткие быстро касаются запястья, изворачивая тыльной стороной ладони к себе, падают шипя 7 капель на середину пореза и морщится ведьма укол боли ощутив.
- Однажды я умирал, долго и паскудно, вязнул в илистом болоте, глотая взвязь глины и земли и никак я не мог выбраться, пока не протянула ко мне клюку травница - Встречаясь с недоумевающим взглядом, Вацлав льет еще настой и чтобы не смогла Сольвейг вырвать руку и убежать, или ответить выпадом властным. Жмет крепко, будто прощаясь, будто отпустив уже никогда снова не коснется.
- И я знал, что не смогу никогда излучать того света, которым вернула она меня к жизни, которым очистила тело моё и воззвала к духу почти утраченному, но взял я то, что смог впитать в себя ее старанием. Это горный эдельвейс, в твоих горах, где снег не тает никогда он цветет полянами, закрывая собой широкие пастбища безлюдные, открытые лишь взорам богов.  - она все же выдергивает руку, не желая его настойчивости и колдун отпускает. Ее ладонь еще грязна от размазанных пятен, от темной крови, расплывшейся по линиям ее руки. Но раны не стало, легко. Состав зелья был ему раскрыт и он делал его в дорогу сам, зная, что есть то, от чего нельзя закрыться даже ментальным щитом, таким же мощным, каким владела Сольвейг.

- Я не всегда был посланником Китежа и не знал его, пока сам не отыскал его. Я своей волей пришел в Белый город, он не дал мне ласки заботливых родителей, не показал красоты исконной магии. В нём я нашел ту мощь,  с которой иначе ощутил я магию в самом себе. Меня учили там, но видел и знал я и иное.... - обводит Вацлав капище взором.  Слышит шум многоголосья, которым полнится священная земля и не противится, склоняется с почтением. Он и впрямь забыл,  что Алатырь вложили ему в ладони за знанием протянутые, что не  только правдой закона Великого Круга жив мир вокруг, что многого он еще не коснулся ни разумом ни рукой.  - Когда то я проходил по великим землям юга, я искал дорогу,  искал источник сил, что сделал меня таким и я видел... - она хмурится, не верит, думает, что он вновь красиво говорит, чтобы ее сбить с настороженной враждебности. Не винит Вацлав ведьму  за то. Ругаланн стоит на своей вере, на том, что питает его и детей земли северной, а Китеж шлет посланников - одного за другим, и теперь Вацлав венцом того похода  стать должен, заместить трот, острый как клинок фракийский и разлить златом кипящим благодать иную. По воле князя и свиты его или против,но должен склонить на сторону Великого Круга тех, кто умом своим и волею желает идти иным путем.

- Я избрал путь не близкий, но желал одного лишь... - умолкает колдун, смотрит на ведьму и касается кровавого следа ее пальцев на своем челе да он давит так, точно впечатать глубже желает, словно надеется  впитать эту кровь ее пропуском служившую к землям священным. И тепло разливается от лба и к вискам, ободом тонким ложится невидимая сталь. Не убирает он пальцев и не откликается, когда ведьма к нему обращается. Тепло делается тяжелым, давящим, и сильнее сжимается обруч тяжелым венцом, хотя Вацлав стоит не трогается с места и в лице не меняется. А и не касается его Сольвейг, но по имени зовет, когда видит свет, струящийся от той точки на лбу к вискам тонкими резными струями. И уже не тепло но костер, жаром пылающий обрывает воспоминание ярким всполохом и тянет наружу, вслед за твердым желанием колдуна показать ведьме то, что не станет ей клятвой крепкою, но откроет о нём то, что не знал и не выбил под воспитанием даже Ведагор суровый. Ей одной он готов показать это, с ней одной разделить, как и она с ним сокровенное, только ему открытое. И тянется от его главы алым сиянием, золотыми нитями память. И флакон, что сосудом служил для спасительного настоя, принимает на себя тяжесть образа, память чуткую да заветную.

Выдыхает Вацлав, только пробку тугую вдев и протягивает бутыль он женщине.
- Не хотел и до сегодня не желаю смерти тебе, и край твой узрел сегодня так, как не думалось, а прежде, чем уличить меня во лжи злонамеренной и  хитрости коварной, Китежем к тебе сниспосланной, посмотрим... Это видел я и мои глаза - без обмана. Я не стану неволить тебя, и быть может не знал я края родного, отца матери, да ярлов верных не привечал, только с тем и мой мир не один только Белый град. Не касаясь Сольвейг, отдает он бутыль, затем кланяется немного отступив запинаясь.
- Лучше приехать за светло, чтобы верный твой ярл не решил, что зря оставил без охраны и лучников не отправил навстречу на пол пути наказать меня за дерзость и  - посягнуть на внимание жрицы. - больше нет тоски, что промелькнула во взгляде темном, нет того, что может быть уловила ведьма, когда он склонился к ней с тревогой искренней. Унес легкий ветер в даль сырую и отголоски белого облака унесшего видения великанов немых в дальний горизонт. Будто вновь Вацлав Змей, жрец Велеса, призвал разум властвовать там где должно. И он не ждет ее, не помогает в седло сеть, что ж сама так поставила, гостем быть признательным, но не большего того.  Воспоминание сокровенное, дорогое сердцу он видит в ее руке, но не ждет, коль оставит или разобьет - так тому и быть.

Нагоняет Сольвейг гостя китежского у самых ворот, и встречает ее ярл встревоженный и сенные девицы торопливо бегут, видя росчерки крови широкие,  щебеча тревогу и лекарей кликая. Ворогом лютым видит Хорик гостя незваного, вновь желает гнать его прочь. но лишь только к Вацлаву солдатское войско подступается, он ладонью ведет, и глаза закрывает - расступаются дружинники, дорогу дают, и идет никем не остановленный Вацлав в палаты свои и как есть ничком, только дверь затворив, рушится на постель в бессилии горьком.  Первый день его был в Хольмгарде, но коль не желает его ни город ни ведьма, коль не возжелает Ругаланн Вацлава Змея оставить в на время, погонит снова - уйти придется.
И видится ему сон, на кроватях пуховых, то не мечта и не страх только память, та самая, в которой он взобрался на высокую гору, одолевая очередные холмы, туго палкой в землю тыча и вот там же видит "Вацлав", как вознеся очи небо слезы глаза его полнят, страх в сердце крадется, отчаяние жмет за ребра. Но не успевает скользнуть в пропасть отчаянием. Широко раскрывает глаза и видит в прошлом в настоящем, в воспоминании что отдал ведьме, видит как теплый ветер несет к нему вихрь белых цветов  - плотной лентой вьющихся мимо него, точно направляя его дорогу. Пальцы колдуна на палке дрожат и сам он дрожит, когда понимает, что рукой своей призывает этот вихрь сам и он никто  иной творит этот вихрь - путь указующий

Подпись автора

-А коли не перейму твое умение, не постигну волю Велеса светлоликого, царствующего меж мирами, что станет со мной тогда, куда поведут меня слушки, что сюда волоком притащили, по лужам и репью последние порты изваляв? - Вацлав устал, он продрог и не ел уже сутки, пока шел к городу по безлюдным сизым от снега полям. Но не спешит, не тянется к краюхе хлеба и наваристым щам, что на кроличьих потрохах ароматно чадят белым паром под самый потолок низкой комнатушки.
- Ты вошел в Великий Город, назвался колдуном и вытребовал себе беседу с одним из Великого Круга - вот милость твоя шельмец малокровный. - Хлебай из миски в прикуску, да иди по добру, чай не станут тебя стегать мокрым хворостом по хребту, а то нерадивых учеников у нас так привечают, чтоб не повадно было - он усмехается, говорит как старик, хотя и видом и взглядом еще полон сил, пусть и не молод.
- Учиться желаю и стану прилежно твоей силе склоняться, когда не погонишь прочь и дашь кров и кхм одежду - Вацлав чувствует давление, но не понимает его. Никто прежде не пытался увидеть его мысли изнутри. А видел ли он прежде колдунов, способных на ментальную магию, которой обладал сам мальчишка с южных земель.
- Скудны твои умения, сила дремлет  и не ведомо то, пробудится или так и оставит тебя с меньшей толикой дара, которым можно будет только люд развлекать за воробья - усмехается человек с места поднимается и подойдя к Вацлаву, протягивает руку и приближает к мальчишке тарелку - легко, без усилий. - То, что тебе даровано, всё, что ты можешь, смотри, слушай, знай, но умение то другое, Вацлав и не отбивайся от меня, сейчас не сумеешь все равно, а голова чугуном зазвенит - треплет по-отечески вихрастые черные кудри и тычет в затылок настойчиво.
- Ешь, сила в том держится, кто и духом крепок, а и телом силен - Ведагор принял учеником оборванца с юга. Он пытался и в тот первый раз залезть в его разум, понять силу и потенциал, чтобы определить стоит ли тратить на него свои силы и время. Не сумел, отпор получил такой силы, что в пору было оступиться и попятиться. Удержался, увидел то, что стоило и внимания и с тем сил и времени, что ушли у старого колдуна на просвещение Вацлава, на то, чтобы к благодати Велеса и Алатырю прикипел он и сердцем и кровью и стал верным их последователем.

Интерес, который разжигали в Вацлаве знания, имел корни глубже, чем как видно полагали северяне, посчитавшие его заносчивым колдуном, безмолвно покорным Китежу и его властному самоуправству. Да и кто смел открыто взглянуть жрецу в лицо, не говоря уж о его мыслях? Никто до дня, когда он оказался перед ярлом Хольмгарда, не мог даже коснуться его не то, чтобы всадить тонкую иглу в затылок и пробить его ментальную защиту. Оттого и ответил он так яростно ведьме из Ругаланна, что не ожидал, был застигнут ее умением врасплох и едва не сокрушен  волей ее и красотой, что отвлекала дивным сиянием от сосредоточенности. Впрочем и отринув эти чары, Вацлав не избавился от желания коснуться ее самой и магии, которая светилась в его взгляде и вокруг нее точно сонм невидимый. Заворожила, затянула в омут, а уж после демонстрации ее силы и того, как она связана со своими землями и богами, что им покровительствуют. Если бы жрица велела ему взять нож и резать собственные ладони, он не минуты не сомневался бы, исполняя все по доброй воле. Но едва ли ей стало бы интересно, наблюдать за тем, как истекает кровью враг ее веры и княжества. Сольвейг не желала ему смерти и в этом была искренна, как и сам колдун, признав это перед ней и залечив рану на руке, травяным настоем.  Это был не жест превосходства, но заботы, которая родилась сама собой, как и ненависть к тому, кто мог не желать обратить в руины дома иноверцев и спалить их тела на кострах. Иного отношения Вацлав не ждал. Но когда он выбрал то самое воспоминание о его дороге в Китеж, то удивительное мгновение пробуждение новой силы в его колдовском естестве, он желал, чтобы это сказало больше кольца с эмблемой Белого города. Больше герба Китежа на плаще и попонах лошадей.

Нынче его не зовут к ужину, принося еду к двери. Не жалуют развлечениями в горнице княжеской и не предлагают роскоши времяпровождений в компании наложниц Хорика. Он воздействовал на стражников, с ним Сольвейг вернулась в окровавленном наряде. Чего ждал Вацлав? Петли или меча, веревки вокруг ног и стремительного скакуна запущенного в степь. Потому со стуком в дверь, жрец поднимается, и без раздумий отворяет дверь. Даже будь перед ним дружина княжеская с мечами да копьями наизготовку, меньше он удивился бы, чем Сольвейг, на пороге его комнаты.
- Если жрица Одина допустит иноверца до знаний сакральных, не сносить ей головы? Или раз я жив, стою перед тобой, то и боги не выступают против моего здесь  пребывания? - он чуть сторонится , быть может приглашая тем Сольвейг войти, но она остается на месте.
- Я смиренный ученик и не дерзну перечить, вот только и ты раз принимаешь меня, северная ведьма, сложи свои стрелы и отведи факелы жаркие,  я не желаю ни Хольмгарду, ни тебе ничего дурного. Тянусь лишь к  свету...знания  - и он с трудом удерживает руку, что готова потянуться к тому сиянию, что он всё еще  как будто видит, а быть может чувствует.
- Ты окропила меня кровью своей и я не войду в твой разум до того, как ты сама позволишь или попросишь - лукаво гнет бровь, как будто смеет говорить ей напрямую о приязни своей. - И теперь у меня не три дня на то, чтобы остаться в Ругаланне - так ли - она кивает сдержанно, ведьма не желает попасть впросак, видя довольную ухмылку Вацлава

- Спасибо - коротко и искренне уже без насмешки и намека говорит  Вацлав, он желает коснуться ее, искры ощутить что кололи ладони и губы его там в храме Одина, где вопреки правилам и дозволениям, он  касался жрицы так, как быть может никто прежде. Но теперь всё иначе. Её согласие стоит больше вожделения и жажды страстной, то, что показала она ему на капище вселяет в Вацлава небывалое вдохновение. Ощутить чужую магию как свою. объять ее и проникнуть в глубину неизведанную, дать собственной силе раскрыться так, как до этого дня не случилось.
- В ответ, если пожелаешь, покажу тебе свои умения и я, раз воспоминание мое тронуло... Доброй ночи, Сольвейг - она уходит и лишь тогда закрывает дверь жрец Алатыря.
И он крепко спит, чтобы утром в назначенный час,  мимо княжьих столов и улыбчивых слуг, мимо остроплечих наложниц и суровой дружины - спешить в назначенное Сольвейг место так, будто нет за его плечами высоких стен Китежа и не взирают сурово боги на  легковерного своего проповедника. И торопится жрец туда, где ждет его северная ведьма.

Подпись автора

Его ладони касались многих страниц, разных книг, из разных материалов, разной величины и происхождения. Он знал тайнопись кельтов и вымерший язык великанов, чьи города скрылись под водой. Всё, что было доступно в Китеже он вобрал в себя с жадностью пересушенного листа, брошенного в лужу. Его не нужно было учить языкам, потому как разум его, впитывал в буквальном смысле все слова, пропуская через ладони светом знания тайного или общедоступного, обогащая тем  его разум ценнейшими сведениями, точно воспоминаниями, которые уже никогда нельзя было вытравить, пока колдун способен был дышать и думать.  Вацлав знал малую толику рунических заклинаний, поскольку самими рунами не владел никто из Великого Круга, не открылись они и Вацлаву Змею, который успел считать большинство тех, кто сидел за одним столом в Совете с его наставником. Принять место среди равных он был готов, ему не нужно было это доказывать, но он ждал, смиренно и почти  безмолвно, как ждут каменные изваяния подношений страждущих чуда богов и их благодати. И колдун,чья кровь еще кипела истовым жаром, чей ум был еще спор и охоч до новизны, сорвался с места, едва понял, что сможет оказаться в северных землях, а с тем и коснуться незнакомой ему магии прежде, чем навек закостенеет в стенах Великого Города, даже сделавшись первым среди равных. Впрочем с присущим почтением  и искренней преданностью делу Алатыря, желал он и привезти добрые вести в Китеж, устранив помеху истинно единой вере, которой должно пропитать каждую пядь земель арконы.  Когда Велес это луна и свет истины, тогда холодный и дремучий север, застланный грозовыми тучами - лишен того света и не сможет прозреть в кромешной тьме  Трота. Да с этой мыслью как со стягом города белых стен ехал он  в Хольмагрд. До того как коснулся его темный взгляд обжигающих льдов, и прежде, чем усмехнулась его интересу ругаланнская ведьма все было лишь миссией к исполнению. А теперь он снова готов впитывать, простирая ладони, следуя за ведьмой куда та велит и не оглядываясь к думным  советчикам в горнице ярла,желавшего немедленного отъезда высокого, но не желанного гостя.

- То что смогу прочесть в письме, усвою быстро, что до речи, это дольше времени потребует, но я не заставлю дожидаться себя долго.... Руны - он касается книги и пытается осязать неведомые символы, но ечь е отзывается знанием в разуме.  - Я знаю мало рун, дишь те, что доступны при Совете Великого Круга. Они лишь малое зерно в  бескрайнем поле зрелого пшена, что просятся в хлеб, но если позволишь... - он касается ее лба, коротко без давления, указывая туда, где накануне сама она чертила кровью ему знак  для прохода к капищу.  Та магия, что позволила мне твоим правом узреть великую силу, допустит меня в разум твой лишь с одним- говорить так, чтобы быть понятым и услышанным. Читать... - ведьма отстраняет ладонь колдуна от своего лица.  Вацлав отступает с поклоном, нет он не желает дать насмешнице повод теперь прочь   иные мысли и желания, не время.
- Я смогу начертать что знаю, осязаю теперь - и он тянет пергамент на столе лежит острое перо и в железной колбе густо пахнут кислой свеклой чернила. - И в этих  словах  то,что я смогу принять, но что ты можешь открыть - решать тебе. Его рука резво рисует руну силы, руну мудрости и свободы.
- Если Сольвейг, ты желаешь оставить меня здесь, чтобы я изучал язык твой, вели нести еду сюда,  дать чистую воду и одеяло, я не покину этих  стен прежде, чем разум мой наполнят заветные знания.

Вацлав проходил леса, в которых людских душ сгинуло больше, чем выросло деревьев после осушения болот. Колдун поднимался в горы, которые застила небо и солнце. являя собой небосвод. Он говорил со стихией, которую не изловить не остановить невозможно. Но перед ним теперь иное.Покорить магию чужую, проникнуть в суть ее под надежной защитой, заведомо дурная мысль и не лелеет ее посланник Китежа.
- Прежде магия сама решала показаться ли, дать ли мне познать ее силу, сейчас решать тебе Сольвейг. Я не стану угрозой тебе или Хорику, как не сделаюсь врагом Ругаланна, ежели откажешь.   Я показал тебе, что не видел никто прежде, показал то, с чем шел в чертоги луноликого Велеса ис чем принят был под крышей храма его. Идем  - протягивает руку, но не касается, без ее желания больше не станет, не даст ей решить, что он управляем лишь ее красотой и желанием. Обман здесь ни к чему. Подойдя к бойнице окна, Вацлав взывает к силам, которыми повелевает бог его благодетели. И несе, через миг белая голубица первую оперившуюся пушистыми почками вербу горными водами взращенную.
- Для меня нет разума закрытого, кроме твоего, я вижу и слышу мысли, одного лишь моего желания довольно, чтобы княжеская дружина вмиг бросилась на господина своего и вопреки твоей защите искромсала ярла в кровавые куски. А нет тем дух мой обретет желанное. Но знанием. И жертва моя, если есть у тебя сомнение хоть на миг, будет такой, какой ты назовешь.

Задрав рукав Вацлав показывает на сгибе локтя глубокие шрамы. Оков, что калили до бела в кузнях на юге Белого города, да так, что не остывали те неделями, когда их не зачаруют заклятием, были частью ритуала умерщвления плоти. Без него не допускался Вацлав или кто иной до тайных знаний Алатыря.
- Разве это жертва достойная той, что приносят богам? Но если желанно Одину крови колдовской залогом - Вацлав Змей сжимает кулак да так, что белеют кости сквозь кожу, закрывает глаза и шепчет  тихо неспешно, даже если ведьме ведом язык. не важно. Из шрама темной полоской объявляется кровь - сними печать моей кровь.и позволь познать язык, которым северная земля  поведает мне об истории и силе. Я смогу говорить с тобой и слышать слова обращенные к твоему богу - ты дерзнешь, Сольвейг, дочь жрицы Хель  - воздух шепчет ему, он лишь размыкает губы.
Если окропит его кровью свое чело Сольвейг - откроет с тем путь к знаниям, не станет для Вацлава запретных троп - поднимись он в горы или сплавься к изножию рек первых. Открыв глаза мужчина смотрит прямиком в глаза северной ведьме. Кровные ритуалы, будь то братания или  подобные теперешнему, воздаяния богам за право знания - не приветствуются ни в Китеже, ни где-то еще, но колдуны, в ком сила великая и храбрость равная не чураются прямой дороги.

Вацлав не отводит глаз от лица Сольвейг, до тех пор, пока палец ее не касается шрама витого по коже гладкой и не окрашивается алой кровью его.

Подпись автора

Китеж не только дал ему имя , что объединяло его с Велесом, повелителем межвременья и границы миров, богом земного и сущего. Город колдунов, верный Алатырю, стал молодому магу домом. И хотя не было с порога для него даже миски теплой похлебки и теплого очага, проверив тщедушного темноглазого мальчишку, оплот Алатыря и силы богов  признал Вацлава своим не по крови и праву рождения, но по сути. Он был не единственным, кто находил в этих стенах по зову силы и дара, живущего в крови.  Город принял многих из тех, кто стучал в белые ворота, с мольбой о пристанище, но были и те, кого он отверг.
Войдя в  город, босым и голодным, едва держась за широкий посох из гибкой осины, Вацлав рухнул сразу у  корыт с водой, которые стояли здесь для домашнего скотта и ездовых лошадей. Он жадно пил, без вкуса,  без запах, не открывая глаз, оглохнув на краткий миг утоления жажды. Но подавился и закашлялся, когда  красный сапог городского стряпчего пнул его в ребра. ГРЯЗЬ - дна короткая мысль на лице местного жителя, не требовавшая погружения в его разум, промелькнула в презрительном взгляде на оборванца.

- Я колдун - Вацлав желал, чтобы эти слова звучали громко, смело, с вызовом - испытай мою силу, коли осмелишься. Но тщедушный хрип,  на который он был сейчас способен, вызвал у незнакомца лишь короткий крякающий смешок с комментарием, что не всяко то золото, что солнце отразило, а он лишь грязь. Поразительно было услышать вслух такую короткую и искреннюю мысль. Тогда Вацлав поднялся и прихрамывая пошел к храмам, не оборачиваясь на издевки и даже когда в его руку ударил первый камень, брошенный шуткой каким-то мальчишкой. Он не остановился. Шел колдун с юга так упрямо, будто ведал где цель его пути конечная и единственная, и не было в нем большего желания, чем войти в  храм на одном из трех холмов, куда держал путь уже даже под градом камней и гнусных окриков. Лишь когда у третьей ступеньки на входе в храм Велеса перехватили его дружинники, с колчанами охранявшие подходы к святым местам, возопил он отчаянно.
- Услышь, меня ты знаешь зачем привел сюда, дай же мне возможность остаться - все чего он когда либо просил у богов, у врагов, теперь у  ругаланнской ведьмы - возможность. Не милость, не дары незаслуженны или напротив, недооцененные за труд или талант привилегии, нет. Вацлав всегда желал возможности,а после брал сам. Чтобы получить доступ к знаниям Китежа, к благам Великого города и снискать внимание Круга а стем и наставничество одного из его членов, прошел он в три ночи путем отречения. И были одеты каленые путы и лишь один вопрос задавал ему стража,  продлевая муки того, кто назвал себя колдуном, плетьми вымоченными в уксусе и травах.  - кто ты и зачем пришел? - снова и снова, получая ответ, тело его обдавали ледяной водой и оставляли дожидаться нового визита. 7 плетей и вопрос, затем угат воды и тьма сыреющих камней.
- Я Вацлав, колдун, пришел познать мудрость магии и   быть принятым в городе славы Алатыря. Снова и снова, повторялось это не единожды. На третий день, по истечении  отмерянного солнцем, с дружинниками вошел Ведагор, прежде не являвший мальчику свой лик и лишь наблюдавший за тем, как выламывает юнец кисти, желая освободится, как встряхивает разбитое его тело короткими спазмами, когда опускается ночь и  холодит его рассеченную кожу.  Ведогар решил что заберет юнца в ученики, если тот выживет. И Вацлав победил и обрел свой шанс, и так было всегда, он  получал свой шанс, упрямством и терпением, настойчивостью и хитростью.

Теперь  в новом статусе принятого в Хольмгарде ученика покровительницы ярла, иное испытание ждет его. То, стерпеть которое ему быть может станет труднее, чем те, что оставили навсегда метки на его коже. Он склонился перед Сольвейг, когда та поведала о познании рун Одином, смерил пыл, диктовавший требовать ответа здесь и теперь. Принял оказанную ему честь и взял возможность, которой был бы вовсе лишен, возомни силой  добраться до знания, кое есть награда за труды и терпение. С первого дня миновала еще не одна дюжина рассветов и вот уж  стояли Сольвейг и Вацлав у непроглядных зарослей терновника, острыми иглами которого рвалась и одежда и плоть и был он единой преградой  и больше не  пытается Вацлав из Китежа кровью воззвать к силе, прочел он многие книги, видел силу заклинаний рунических и теперь ведал, складывая замысловатые узоры неведомых прежде символов в искусную вязь - силу колдовского знания.

Начертав в воздухе руками, он отступает, и едва не затаив дыхание ждет, когда кивнет наставница, примет его  руническое мастерство добрым началом.
- Но позволь, скажу, когда добрым знаком твое одобрение. То, что начертала ты на моей руке в первый день, нет этой вязи ни в одной из книг, мной прочитанных, нет ни в одном гримуаре, что видел прежде, даже не сознавая значения слов и знаков... ты... измыслила его сама? Возможно ли это? Когда знаешь руны... когда их суть уже в самом времени и бытии? Уже ли то дар самого севера - он изумлен своей догадкой, и более не пытаясь доказать Сольвейг, что также знает много из того, что неведомо ей и чего Трот не даст никогда против Алатыря. Не она явилась к нему в город колдунов, нее ее ладонь тянулась за благостью у дверей сквозь белые ворота.
- Я видел все книги, что заперты в этих сводах - он кивает  на запретный замок и с лицом того самого мучимого жаждой мальчишки смотрит на колдунью, ожидает ответа. Также смотрел во время ужинов, что Вацлаву дозволено было делить со всеми, Хорик на Сольвейг и что-то темное по начал шевелилось в груди Вацлава, пока не вытравила воля Сольвейг-наставницы всю глупую ревность и неуместное внимание, оставив его только  благоговейным и внемлющим учеником.

Никуда не исчезла приязнь и симпатия к женщине, чьих губ он коснулся святотатством в храме подношений Одину, где властвовал трот и не было места иной вере. За минувшее время не раз короткие сны являли ему тонкий девичий стан и золото волос. Но утро несло с собой новое испытание силы воли и терпения гордого южанина. Ведает ли Сольвейг о том, сколь сложно ему смирять вихрь, что требует в нем сокрушительной бури раз за разом, когда она одергивает его за торопливое желание познать все и сразу? Знает ли что истязает, когда усмиряет жажду его не напоив досыта, а лишь жертвуя несколько капель на иссохшиеся ло корки губы? Он не ведает, не пытаясь больше проникнуть в ее разум.  От этих испытаний не останется шрамов, как от китежских истязаний плоти, но запомнятся они на срок не меньший.

Подпись автора

Ругаланнский край не был приветливым, обнимаемый горными хребтами, он отделен был естественной преградой на севере от любой угрозы, а тени острых скалистых вершин, точно пики грозили на запад, отвращая жадных соседей от похода против известного отчаянием  и упорством северного народа. И всё же, за то время,  что Вацлав пробыл здесь,  хоть и тяжел был путь сознания, а разум часто призывал отказаться от еретического познания чуждой магии, эти земли открылись ему иначе. Пусть не стал с ним сколько-нибудь приветливее ярл, не одобрявший что Сольвейг выбрала учеником чужака и посвящала его в тайны своего народы по велению богов. Впрочем, то скорее было не по воле Одина, а в виду отсутствия явных преград, которые непременно указали бы на то, что святотатство в стенах терема княжеского - привечать колдуна из Китежа и вести его за руку по тому, что есть магия этих земель. Но дружинники, с кем он уже успел побывать на охоте, княжьи загонщики, охотные люди и слуги из терема, не видели уже глазами врагов, для них Вацлав стал не гостем, а вроде как дальним родичем, который приехал из далеких мест и не зная местных обычаев и нравов, какое-то время примерялся к местности и людям. Будто исчезло и вовсе гнетущее чувство, что давило на плечи обязательствами перед магами Великого Круга. Остался только свет, тот, что излучала сама Сольвейг, тот, что и был знанием, магией, которой ему дозволено было коснуться теперь и держать в своих руках, если собирался оставаться не жадным и отчаянно поспешным.
Он принял первый урок с должным раскаянием и следующие, каждый, который давался легко или с превозможением, был открытием для мага, повидавшего силу сравнимую, пожалуй с около божественной. Была ли виной тому сама Сольвейг, чей лик и взор манили его не меньше чем в первый день, но так и не смел нарушить обещание и коснуться колдуньи против ее воли без просьбы или дозволения, пожалуй.... Он помнил все ещё ярко и четко поцелуй в храме Одина, пламень в жертвенниках у алтарей, но гнал от себя те мысли. Запоминая начертание рун, слова, прикосновения, ток крови в каждом заклинании.

Когда они сидели у огня, поднимая ворохом листьев причудливые картинки перед огнем очага, вся больше желал Вацлав не только наблюдать за тем, как движутся пальцы наставницы, но взирать уже не с почтением, а с нежностью на ее ровный профиль, освеченный теплом пламени, касаться ее блестящих губ своими и знать, что их объятие не для тепла, а для жара. Останавливал себя колдун. Выдержка с которой он переносил ученье в Китеже, сейчас пригодилась с неожиданной стороны. Вацлав обращался в слух, не позволяя своему разуму увлечь себя мнимыми пусть даже и желанными мыслями. Впитывал жадно все, что ему даровалось. Миновавшее время пролетало так стремительно, что когда Сольвейг возвестила новый блот,  Вацлав какое-то время гадал, отчего сейчас. НО было время празднику урожая.

- Ты всерьез думаешь, что жертвенник наполняется кровью агнца в горах Ругаланна иначе, чем в поле Беловодья. Наши Боги разные,  и Алатырь противоречит Троту, но плата везде одна - водружая перевязанного по копытам и мелким рожкам ягненка к седлу лошади, Вацлав улыбается беззлобно, даже весело, глядя как Сольвег, снова облаченная в голубой плащ с золотой вышивкой садится на лошадь, в очередной раз успокоив Хорика.
- Странно князь, что спустя время ты все еще видишь врага в том, кто склонился  до земли в почтении твоему народу - усмешка так и не сходит с лица колдуна, когда взобравшись на лошадь, он разворачивает поводья.
- Один раз вор - вор всегда, тот кто убил, придет и снова всадит нож - Вацлав отмахнулся, очень уж не нравились ему эти рассуждения из уст ярла. Будто кто вложил этот яд в его мысли и облек в слова подозрения, что точили его сердце по сей день. Не станет Змей дольше тратить время, подопечный Сольвейг торопится догнать наставницу, но в этот раз не в пример первой их поездке, нет спешки, нет погони за ветром. Их окружают краски осени, на каждом шагу бросая взору яркие пятна выкрашенной алым травы,  точно тонущей в зареве садящегося солнца.  И смотрит колдун на красоту мира вокруг себя, будто видит впервые - открыто, как глядят дети, узрев что-то поистине необыкновенное. Сольвейг кивает и улыбается - одобряет - понимает Вацлав и ощущает в груди странное тепло. Но как привык не дает самому себе сосредоточиться на мысли  и они ускоряются, чтобы оказаться на капище до темна.

Ритуал принесения жертвы и вкушения мяса и вина, и впрямь едва ли можно считать уникальным. В том едины во всех княжествах и в любой вере в каждого из богов, что кровью приведен в этот мир человек и кровью платит живой он мзду за возможность идти своей дорогой. боги благосклонны к ним. Из хмурого осеннего неба, на почти по-зимнему подмерзающую землю не падет ни дождь ни снег, порывы ветра, разносят  золотые кудри Сольвейг, когда взирает она на почтительное подношение, которое осуществляет Вацлав. По белой шерсти не растекается кровь, плотно ладонь Вацлава зажимает ровный порез, до тех пока не подносит он тушку ягненка к жертвенному камню, лишь тогда разжимая пальцы и пуская от щедрот ало-бурое подношение смерти за жизнь. Ветер шумит высоко в кронах деревьев, гудит, точно человек трубящий в горн на призыв могучего войска. Сольвейг немного ежится от промозглых ветров и с прищуром смотрит на колдуна и на ладони, окропленные кровью. В один миг, будто не своей мыслью, но чужим повелением, складывает китежский посланник ладони, чтобы обе в липкую кровь окрасить, а затем, почти также как делала в первую поездку Сольвейг, возносит их к небу без солнца и без звезд. Тянет длинные заклинания в разуме  и губами, но не голосом. И к его призыву золотыми нитями из ниоткуда, будто стремясь испить живительную влагу кровит стекаются золотые нити. Они делаются чаще, пока бормочет Вацлав, пока кровь сочится на жертвенный камень, а ругаланнская ведьма застыла в ожидании. И вот уж широкие крылья за спиной Вацлава, яркое золото перьев, громогласно вскрикивает иллюзия феникса и озаряет так огненной вспышкой, что делается светло в чаще лесного загорка, обок капища. Воронье разлетается с криком с макушек деревьев, жертва Одину принята, и не смог бы он упустить ее, после маяка, который силой северной магии вызвал Вацлав.

От избытка затраченных сил падает оземь колдун. Но улыбается, поднимая крытый испариной лоб
- Вышло - хрипло шепчет он наставнице, и смыкает очи, чтобы не пасть окончательно. Ведь не чаял, в порыве непонятном самому поднял ладони, творя заклинание - вышло, услышал, понял. - У меня вышло - не открывая глаз шепчет колдун, упираясь обеими руками в холод влажной земли.

Подпись автора

Преисполненный не самодовольства, но искренней радости,  совсем иначе отныне взирает на окружающие предметы гость из Китежа. Ругаланн не примелькался, не утомил его горной величественной красотой и разряженным воздухом, как это бывает с равнинными жителями, оказывающимися вдали от дома. Теперь Вацлав находил ту красоту, которой прежде как будто и не было, столь чужой и отталкивающей она виделась ему в первые дни в этих краях. Теперь холод зимних ветров не кажется колким и кусачим, точно голодная собака, забежавшая со двора в терем. Каждый порыв ветра, который прежде норовил сбросить колдуна с лошади, и тем лишить апломба, теперь позволяет широкой грудью глубоко вдыхать даже на отчаянном морозе. Тоскуя по полноводным рекам и мягкому бризу, Вацлав часто отвлекался от книг по началу, отчего не раздел за новые знания и как следствие злился, что не выходило по его. Теперь все миновало. Он не ощущает отчуждения, думается ему, что даже взор Хорика сделался мягче и уже не так пристально желает ему всех возможных бедствий. Вацлава уже зовут к княжьей трапезе раз в день и от того каждый вечер он видит Сольвейг вне стен библиотеки или комнаты для письма и чтения. Исподволь наблюдает колдун за тем, как она величаво расправляет платье, усаживаясь к обеду, как выгибает тонкую шею, отзываясь на призыв прислуги. Он смотрит на наставницу дольше, чем дозволительно, но с тем же встречает ответный взор, в котором не осталось больше льда, прозрачная гладь озерных вод, манящая и  глубиной и красотой. И ощущает Вацлав, как верно его стремление, сколько дарит оно тепла и уверенности рукам, когда творит он заклинания, ведомый северной ведьмой. А с того дня, как явил он феникса огнекрылого, и вовсе будто стирает все границы. Нет, им не стать теперь под одним ликом и не ценить пуще прочего общий алтарь. Недостижимая цель, неисполнимое желание. И все же к началу празднования ночи свободы, когда разжигают ругаланнцы высокие костры, Вацлав чувствует необычайный подъем силу в себе способную помочь ему бороться с  тем, что мешает.

Где горят костры, где крепкие пальцы сжимают мнущийся воск свечей - огонь везде как и гомон нарастающих песен и призывов славить грядущий год. Вацлав позабыл, а быть может и не ведал настоящего веселья, столь свободного и даже от предрассудков о силе духов в эти дни.  Ему и  самому будто не ведомы предубеждение и осторожность, сын Китежа в этот вечер оставляет обязанности жреца, посланника, гостя, даже столь милые его сердцу покорность и внимательность настойчивого ученика и остается лишь собой. Лицо, тело, имя - что нужно еще, чтобы люди не искали в нем подтверждение злых намерений и нечестности. Хмельной сбор трав опоясывает его точно шелковый бушлат. Но он ясно и четко мыслит, когда девичья ладонь сжимает его руки, увлекая в танец.  Нет темнjглазая, нет юная чаровница - не о тебе воспела кровь в каждой жилке, не  к тебе в пленительном желании обращена каждая мысль. И пока идет круг хоровода, ловит Вацлав взором тот самый свет, который и теперь горит ярче звезд и дымящих костров.

Так точно как сделалось в жизни в этом мудреном танце они оказываются подле друг друга волею судеб, а их боги, все так же чинно отвернувшись от действа, что люди зовут праздником, не считают нужным чинить препятствия, когда коротко ладонь Вацлава касается руки  Сольвейг.
- Мы носим костер в груди, но и ругаланнский нынче слепит, а уж греет как... сознаюсь, что тут жар иной - острее и явнее ощущаю я его - и они ненадолго расходятся в сложном рисунке  хоровода
- Вацлав к чему тебе  танцы с ведьмой, та, что ближе ... мягче и сама желает разделить с тобой день начала Йоля, разве я не хороша - взгляд беловолосой северянки блестит отголосками костров, когда горячей рукой она тянет его прочь от Сольвейг. Широко улыбается колдун, не отвечая девичьей  Ее взор и разум затуманены ароматным мёдом, настоями, жаром, частой вереницей лиц, сменяющейся в танце. Вацлав не пытается увернуться и лишь оборачивается к ведьме, ловя ее насмешливый взгляд, а с тем и белый всполох света, которым сделалась вся она.

Теперь как и в первый день, он понимает, что не желал бы и вовсе отвести от нее глаз. Широкий круг обращается в малый, заходит на новый оборот и оказавшись вновь рядом с Сольвейг, отвечает колдун ее словам живо и пылко - Отчего ты думаешь, что лед не таит в себе огня, что свет его яркий не манит и не греет сердце, когда является во снах и наяву заставляет за себя ухватиться с отчаянием? Музыка ненадолго прерывается. Кубки летят вверх славя богов, рассыпая брызги холодных пьянящих напитков. Вацлав успевает сделать короткий глоток прежде, чем делает шаг к женщине. Её по лисьи смеющийся взгляд не полнится презрением к его запальчивости, будто эта ее веселость и впрямь от души.
- Я нашел в Ругаланне куда больше, чем только место и приятие от обитателей княжьего терема. И не желал бы упустить своей находки, когда мне было бы позволено... ею самой - заканчивает он хрипло, нес водя глаз с лица Сольвейг. Её губы вздрагивают и он касается пальцев ее руки, опущенных вдоль платья.

Вдалеке от них ударяют бубны, и костры пускают яркие всполохи языков пламени ввысь, колдун и ведьма шагают навстречу друг у другу, преодолевая и без того незначительное расстояние. - Меня не разит гром и земля не расступается под твоими ногами, разя нас за богохульство, так может и впрямь на благоволят силы обоих миров.... Вацлав склоняется к ней, пока новый призыв поднять кубки громыхает поверх буйных голов. - я пришел сюда прежде, чем зацвели поля, но и тогда и в самую пору благоуханного лета, как и теперь, не вижу я ничего, что затмило бы образ твой....
В шальной круговерти хороводов и шальных окриков, никто не видит, не обращает внимания на двоих оставшихся у стола почти с полными кубками медовухи
-Я обещал никогда не пытаться сломать твое противостояние, оттого не смею - взгляд его блестит  как и лоб, тронутый испариной и губы налитые кровью. Они - отражение друг друга. Вацлав желает ее ласки всем сердцем отчаянно и безоглядно, сплетая пальцы их рук в складке ее платья.

Подпись автора