Не шевелясь, сколько это возможно в трясущейся по каменистой дороге повозке, Вацлав смотрит не в окна, открывающие простор широких уже местами припорошенных снегом полей, нечастых деревьев и глубоких оврагов. Не может его прельстить безликая природа, и даже будь за окнами бушующая цветом весна,  колдун и тогда не отвел бы глаз от лица Сольвейг. Изможденная бессонной ночью в страхе и тревоге за  то, что Вацлав не сдержит данного слова, ведьма лишь теперь нашла покой и благость, уложив голову на плечо мужа, позволив обнять себя за плечи и истомленно прикрыть глаза. Какое-то время он еще слышал ее мысли, отрывистые и полные волнения, она знала что Вацлав может слышать их, чувствовала его присутствие, но для них теперь это было нужно. Если постараться, колдун и теперь припомнит, с какой болью происходили проникновения в разум друг друга, когда он обучался в Ругаланне магии, которой Сольвейг делилась с ним пусть  не сразу от щедрот. Но с течением времени, особенно того, что провели они в качестве правителей Беловодья, все переменилось. То что они приняли взаимное присутствие, незримое, но неизменное, отвратило Вацлава от мысли, что она оторвана от него тяжелым выбором свободы и боли потери. Она будет с ним всегда, как и он с ней. Пока Сольвейг засыпала, скользя в сон без сновидений и тревог, Вацлав гладил ее голову, освободив от белоснежного платка. Ощущая под ладонью шелк ее кудрей, он говорил о том, что угрозу, откуда бы она не исходила, и какой бы не была, он истребит и будет на ее стороне, встанет позади, обнимет за плечи, выступит против любого, кто воспротивится воле ее или возжелает упреждающим ударом отбиться от силы северной ведьмы.  И не вина ведет его этой дорогой, не ее обида вопиет об отмщении, которому он готов покорно служить надежным орудием. Только любовь ему и порука и путеводная звезда. Минуло то время, когда он заглядывал в ее глаза и умолял простить, ежедневно ощущая горючее раскаяние, теперь они одно. Именно потому не долго раздумывала ведьма, отправляясь в Китеж, именно благодаря этому смогла шагнуть через ворота Белого города, где навсегда пеплом в белых стенах крепостных останутся воспоминания о муках ее и обиде на Великий Круг.
Вацлав оставался частью мира и власти, которые были ей ненавистны, он входил в Совет сильнейших колдунов, имена которых порождали трепет и вопли, страх и благоговение сродни божественному. Но важным и по-настоящему значимым было для него не это. Если бы жрец Алатыря всё еще алкал власти и единоверие видел одним возможным для земель Арконы, он и в половину не был бы собой. Перемены, которые случились с ним за минувшие века, обратили его в того, кто уже не есть скудоумное и ограниченное существо, облеченное силой стихий и богов. Он сделался кем-то больше, чем только колдун южных земель, жрец Велеса...выше известного и земного был его разум, а с тем и связь его с женой, несокрушимая и неразрывная вовек. И более всего теперь он желал делить каждый миг с Сольвейг - если для того, чтобы усадить сына Владимира на трон Беловодья, пусть так!  Он знает ее материнское сердце его силу и глубину, не усомнится, что жрица Одина, не только путь свой определила единожды и навсегда, но и в любви совей осталась столь же неколебимой. И это тоже делало Сольвейг той, какой он полюбил ее много людских жизней назад.

Повозку тихо встряхивает и Вацлав перехватывает женщину чуть крепче, глядя за окно. В своих размышлениях лихо упустил и границу Беловодья и лес на окраине земель и первую заставу ладожского княжества. Карета Змея была украшена отличительным знаком, от того нельзя было подумать, что в ней едет один из членов семьи князя или иная персона. Гонец уже должен был донести  Яровиту послание Круга, и сообщить что к нему прибудет Вацлав Змей, жрец Велеса и могучий колдун, из тех, что прожили не одну тысячу лет и пресытились княжеской грызней прежде, чем предки самого князя задумались о  свободе земель своих.  Не разжимая рук, Вацлав легко касается ясного лба жены. Теплая и сухая ласка для той, с кем желал бы он вдохнуть лишь раз, чтобы истлеть до чиста, знает колдун, ждет их новое испытание. Ему вновь предпочтут иное, в этот раз положение вдовы при княжичах, чью претензию на трон еще нужно утвердить. Только это не та мука, что истерзает его и обратит в бегство, стерпел бы он и больше, когда бы теперь мог быть подле нее и не только полезным как заступник, но как любящий супруг, обретший наконец в любимой женщине и покой и  тепло. Было не важно, что им предстоит вынести нелегкое бремя  тайны, едва ли их  обоих этим можно было напугать, как впрочем и едва ли решающим мог стать статус колдуна Великого круга у него и княгини-вдовы у нее. Всё терялось в нежном мареве минувших ночей, этим чувствам и словам он верил безоговорочно и если в том ошибался, то готов был заблуждаться и впредь. Грозные боги Великих земель шептали ему дождями и завыванием ветра предостережения, но решил Вацлав и не теперь, а в давние времена, что ради Сольвейг, по зову ее пойдет даже туда, где ему написана великая угроза. Не переменилось ничего и теперь.
Колдун кладет щеку на мягкую макушку жены, все еще дремлющей на его груди. Он прощается с близостью, чтобы оставаться рядом с Сольвейг столько, сколько будет нужно.

Город встречает гостя так, как должно упрежденным вассалам перед властителем. Яркие  золотые стяги развиваются на маковках стольных теремов, хмурый день к его прибытию выкрашен тусклым солнцем в позолоту последнего тепла. Зеваки выходят к дороге, по которой тянется повозка, но сгибаясь в поясном поклоне не успевают заглянуть в узкие окна. Уже сидящие не обок, напротив друг друга княгиня мать и жрец Велеса, не трогают взглядом лиц друг друга, но увещевают беседой иной.
- Я желаю увидеть сам, что к чему, мне они должны поведать сами как есть обстоят дела, позже нужно будет говорить с Огнедаром, так же в общем собрании, с ним и его братом меньшим - и в том будет правда, за которой Великий Круг желает  установить истинного правителя. Не ограждай от меня детей твоих, не стану прикасаться к их мыслям пока, но князя  оставь, если  думала укрыть разум его, оставь. Нужно - Сольвейг кивает безмолвно на просьбу колдуна. Она не ловит взгляда его, когда сама смотрит в лицо мужа.  Теперь не место и не время им делить одно сердце и одну любовь.
Прибытие в Гардарику члена Великого Круга требует от князя Яровита послушного и радушного приема, в его обитель явился посланец не Китежа, но с тем самих богов. От того теперь и спешит брат названный Владимира, спускается по частым ступеням крыльца широкого, встречать рукой и поклоном, привечая  жреца Алатыря.
- Здрав будь, Вацлав, Змеем зовущийся, почтение наше к твоей милости великой. Пусть земли ладожские покажутся тебе  в той же благости что великий город - попытка Яровита говорить с почтением выглядит чрезмерно заискивающей и от того, не трогает Вацлава, хотя тот и кивает с кроткой улыбкой
- Слышал я, князь, укрыл ты наследников Владимира князя и дал приют княгине матери их с тем, что принимаешь их право на трон Беловодья - неуверенно кивает Яровит открывая рот для оправдания.
- С тем и я прибыл - от Града Белого, выяснить кому занимать княжий стол, земли править и в том быть верным Алатырю, но не самозванцев власть держать  и насаждать в умах  людских иноверие - коротко и ясно, более не добавишь. Теперь время проводить  гостя в горницу, а уж там Вацлав и узнает все мысли и чаяния князя ладожского, что укрывает он за словами льстивыми.
"с тобой" - ее голос короткой лаской разума касается там, где только ей и место и право. И там же ответ находит "с тобой и я"

Отредактировано Вацлав Змей (2023-03-28 22:31:49)

Подпись автора

Если бы остался в живых хоть один смертный, кому довелось видеть, как князь Беловодский, с княгинею, ступая на широкий двор Ирийского терема княжеского, ведут разговор с прибывшими послами северных или южных земель, подтвердил бы - не бывало того, чтобы правитель земель этих, в чем-то жену свою ниже себя оставил. Порукой тем словам оставить могли и живот свой и ко гневу Перунову воззвать, на случай подозрений лживых. Вацлав не стал бы поступаться вековыми традициями, не проявлял бы  почтения перед ярлами и дружиной, когда бы были его чувства к жене хотя бы в четверть меньше и прочнее тех, что единожды и навек связали если не пути, что расходились причудливыми нитями, то души. Княжеская чета, в удивительном сладе и равноправии, изумляла не только пришлых, кому не ведома была сила власти Беловодья, установленная  соединенными руками двух колдунов. Все кто видел, как об руку друг с другом входят они в горницу и речь ведут каждый в свой черед, в том другого не обрывая, веровали, что союз этот освещен богами и не бывать бед в княжестве, пока восседают они на троне.  Воистину, то были годы  лучшие из тех, что прожил Колдун под личиной смертного князя, не презрев свой дар, не понудив Сольвейг укрыть себя от истинного назначения в служении богам, но как любящий мужчина с любящей  женщиной, без оглядки на правила и свободы, коими в угоду измысленного закона, сковала их точно цепями, чужая воля, отвернув друг от друга. От того теперь неодобрительно бросает он взгляд на ладожского князя, что ведет его трапезничать, указывая Сольвейг, что ей не место и не право за одним столом с мужчинами.  Невежество Яровита сослужит ему дурную славу, только неведомо о том самом князю, что с улыбкой победителя, рачительным хозяином приглашает к богато накрытому столу члена Великого Круга.  Для такого как он визит колдуна, ничуть не меньше, чем схождение полубожественного существа на смертную землю. И в его разуме роятся частыми муравьями мысли, подозрения, а больше прочего неприязнь к матери княжичей. Что может предложить бывшая наложница Китежу? Едва ли она способна очаровать ум магов почитаемых почти во всей Арконе, да и красотой на вкус Яровита прельстить едва ли могла так, чтобы услугой за то явился в Гардарику Вацлав Змей с решением совета Великого Круга. И хотя теперь желает жрец  воспротивиться, молчит, себя не выдавая, лишь кивая Сольвейг, когда касаясь плеча, обещает встречу позже. И это все, что будет иметь значение. Вацлав узнает так или иначе обо всем, что задумал названный брат Владимира и так ли чисты его помыслы в желании уберечь княжичей, но и не дать самозванцу укрепиться в Ирие.

- Потчевать ты радушный хозяин, княже, уважил с дороги, благодарю, но за сим, поведай, от чего не привечаешь мать княжичей и в чем сомнения твои - будто для того, чтобы узнать, Вацлаву требуется слово князя. После пышной трапезы, которую на словах он оценивает по достоинству, колдун, упирает руки в колени, чуть откидываясь на широкой резной скамье, обитой бархатом. Не обращает Вацлав мысль к жене, не открывает к ней разум свой, не рискуя сейчас один на один с ладожским князем, да и Сольвейг не до того, когда она истосковалась по детям и изболелась сердцем по ним. А Вацлав желает всё умение применив легко тонким волосом скользнуть мимо темени в  самый разум собеседника.

Он тих, незрим, легкая тяжесть по вискам. В разговоре такому не предаст значения даже искушенный встречами с колдунами человек, а этот и вовсе занят придумыванием  верных слов о княжичах.
- прав ты в том жрец, что желают князья Арконы, верные Алатырю и власти совета, лишь одного  поддержки истинного наследника, но не самозванца, а с тем и собирались отправлять в Великий город дары, с поклоном испрошать  благости и поддержки Великого Круга, не мыслили без мудрости Китежа и силы богов справиться с завистниками самозванными -- и было бы так, не посмей эта шлюха снова лишь своей волей пойти всем наперекор. Ругалланская ведьма без роду племени, поднятая до княжеской крови, до семьи, частью которой быть не возжелала ради поганой веры в ересь - мысли его черны и масляны, оставляют след гнилью  плесенью отравляя разум Вацлава, который слышит сейчас каждое из оскорблений его супруге.
- То, что желаешь не своей волей, но  благом Арконы с благословения Китежа возвести к престолу Великого нязя Огнедара, сына Владимира, мною принято и будет учтено, - колдун склоняется Вперед, и тянет взглядом, неспешно, исподволь, от затылка ко лбу острую боль спицей каленой, также незаметно. А он мог бы и разорвать в клочья смертного, его голову о стену спальни супружеской размозжить, а брюхо вспороть о пики заборные и оставить на крыльце у терема, алым ковром приветственным. Но минули те века, когда не щадил, карал и не озирался, теперь не только его судьба, Сольвейг и сыновьям не бывать в Гордарике, когда при них сгинет жестоко Яровит Ладожский. И лишь короткий укол достанется князю, от чего морщится он да сжимается.
-  визит мой дело мудреное не быстрое, отдохнуть бы с дороги должно, да и ты князь дела отложивши на утро, отправлялся бы - не внушает ему, тот и сам охоч, укрыться подальше от взора темного, от угрозы ледяной.

Покидают горницу уже затемно. Вацлава со скарбом располагают в ближней светлице, и не проходит много времени, когда в дверь стучит кто-то несмело. То не князь, ни слуга, женщина, но не звал Вацлав супругу для беседы, хоть и ведает, что она уж с сыновьями повстречалась. Открывая дверь видит перед собой колдун девицу. Молодая, глаз не поднимает, руками рубаху тянет в сторону да желает гостю здравствовать, а собою занять даром от названного брата Владимира. От щедрот правитель Гардарики делится своим добром. Хороша невольница, щеки огнем горят волосам подстать, из кос отпущенным. Высоко грудь вздымается в дыхании частом, а стоит Вацлаву плеча ее коснуться, так поднимает глаза блестящие к гостю высокому. И читает ее он легко, без усилия, по глазам, по устам разомкнутым, знает он, что ей велено, да вот только не откликнется. Теперь лишь сердце слово имеет и плоть перед ним бессильна, как не старайся. Он с усмешкой отводит локон тугой от лица, совсем еще детского.
- Ступай, провожу, и скажи Князю светлому, что устал с дороги гость,  спал, когда ты явилась - легко слова вкладываются в ее уста, точно сорвать цветок во поле. Лишь кивает на слова колдуна наложница, и восвояси разворачивается от дверей его. Хоть утеха та колдуну привычная, не теперь усладой такой тоску глушить, да разум изводить. Ведь желает он иного, любит, а только ответ ждет не от всякой  красавицы. Что чужое, то ему не надо, когда свое счастье рядом, только обратись мыслью- ответит.

Доводит Вацлав девушку коридором, до поворота да отпускает, веля не оборачиваться, сам ступает было назад, да доносится к слуху - речь не речь, а то и мысль чья-то, змеей шипящая, с тем к князю адресованная настойчиво. Вацлав таится, на месте, и слушает разговор, от чужих ушей упрятанный, но от силы его разума не укрытый ни стенами ни тишиной.

Подпись автора

За вратами Белого города жизнь меняла поколения правителей и их слуг, князья сменяли друг друга и за одной войной начиналась следующая, потому что такова была сущность смертных - воевать, окропляя кровью землю и воду, чтобы напитать их той же жаждой власти, что горела в их жилах испокон. Точно мудрецы, покинувшие пределы земного, колдуны в Китеже, восседали за столом совета, верша судьбы тысяч, жертвами сотен, а иногда и наоборот. Магия, жившая, вне города, перерождалась также спешно и ярко, но будто до того не было дела мудрому Великому Кругу, зиждящемся на едином законе Алатыря. Даже теперь, когда вмешательство их решением должно было решить судьбу единоцарствия в Арконе, с тем ставя под угрозу целостность верования в единую силу Китежских жрецов, они не желали вмешиваться до тех пор, пока Вацлав своим решением не указал единый путь. Кто знает, сколько пришлось бы выжидать князьям ответ на просьбу, присланную в Великий город с большими дарами и почтением. Змей ощущал как полнится город страхом, который источают жрецы, посвященные в тайные пророчества и пусть даже в отдалении от перемен, не смеющие их отрицать вовсе. Сам Вацлав также тонул в этом болоте безвременья, устав от назойлив молитв, которые с годами обратились лишь в гудение пчелиного роя. В просьбах, наветах, стенаниях и восхвалениях у алтаря, нельзя было разобрать ни слова, глухи становились боги к алчущим помощи людям. Вот только жрецы все еще оставались проводниками меж двух миров, а их положение было куда менее прочным, коль скоро не все желали принимать Алатырь, оставаясь при древних, отцовских верованиях  надежными хранителями. Когда-то колдун с юга верил, что прав в настойчивой уверенности и силе своей и только своей веры. Когда он не доверял силе севера, желал вкусить ее, обладать ею, но не сохранить. Поглотить и даже быть может созидать что-то совершено иное, он горел этой мыслью до тех пор, пока Сольвейг не открыла взору его истинную природу волшебства, одаряющего кровь каждого колдуна. Именно супруга когда-то открыла ему больше тайн, чем покорилось вследствие ему как представителю Великого Круга.

Вацлав был свидетелем многих распрей, не раз наблюдал за вынесением решения по признанию наследниками княжеского трона тех или иных отпрысков с сомнительным происхождением, а однажды сам стал князем Беловодья, уберегая тем земли от неминуемого раскола и упадка. Лучшие дни он притворялся смертны на троне, который теперь есть Ирийских князей вотчина. И справлялся с такою истовой легкостью, с которой с тех пор ни одному потомку их  с Сольвейг детей, не удалось совладать. Точно в руках держали они не власть, но палицу булатную, что кисти выламывала тяжестью и неумелыми ударами. Оттого и теперь он легко разбирает в мыслях чужих чаяния нечестивые.  Его забота теперь не праведный выбор под стать повелениям Великого Круга и во славу Алатыря. Отринув тюрьму собственного одиночества в стенах города бывшего прежде домом и спасением  его в тяжких метаниях между разумом и чувствами, теперь Вацлав  избрал себе иной путь. Это не просто оказываемая Сольвейг услуга, как могло бы быть, проси его покровительства любой другой колдун связанный с ним давним знакомством. Ни с кем сравнить невозможно то влияние, что имели на него ледяные озера глаз любимой супруги. Крепко к себе приковали, надежно держат, не отогреть, не отпустить, даже если бы жрец того возжелал.  И лишь ее благо ныне, а с тем и сохранность княжичей, хоть и в меньшей степени, а теперь есть для него важнейшая из причин - запереть разум и слышать все вокруг на дни и версты вперед.

Голоса делаются громче, отчетливее, так мысли обретают  силу, обращаясь в звук.
И уже тихий шепот, за стройными колоннами широкого балкона, с которого утром выглядывали слуги, посмотреть не едет ли высокий гость, стоит князь с супругой.
- Даже твой страх перед ним не должен помешать осуществить задуманное, тебя поддержат, ведь был же тебе зарок от князя Загорского - часто шепчет женщина, увещевая супруга не отступиться от задуманного. Вьется змеей, надеясь вложить в разум его то, что пытается отринуть из страха
- Он также назад заберет обещание  и станет в стороне наблюдать как Ясунский, пока не взмолим о помощи и с тем не положим к их алтарям свои воздания - он зол, как любой, кто пойман с опущенным щитом и сломанным мечом, против врага.
- Колдун не может благоволеть северной ведьме, прославляющей Трот. Когда эта лживая еретичка покажет ему свое лицо, будет поздно, и останутся княжичи под твоей опекой, а значит только тебе стоять над ними, и пусть тогда Огнедар садится на трон отцовский, пусть младший выкормыш ведьмы ждет Ирийского наследства, не бывать куклами под чужими руками, лишь благодарными воспитанниками при верном наставнике.
Складно поет, льет елей желанный в разум Яровита. Но Вацлав слышит больше, знает дальше и от того не слушает больше разговор, возвращаясь в свою светлицу.

Он не ждет Сольвейг, не слушает шагов за дверью, чертит на пергаменте защитную руну, но узнает ее шаг в собственном разуме, и впускает в спальню и в сознание, в котором может ведьма прочесть все, что видел Вацлав и чему был свидетелем.
- Слишком радушно, чтоб от сердца быть , с тем не обманываюсь я дружелюбию князя ладожского. Сыновей своих ты сама сбереги от поспешности ярости мальчишеской, знаешь чем обернется, коли дознаются. А меня не отговаривай. Ведаешь, что накажу за пустословие и скоромные мысли в твою сторону.
- Если тот клубок змеиный, что запутался вокруг тебя с сыновьями так велик, как ты думаешь, то придется нам с тобой вместе решать, какой дорогой идти. А до тех пор,  ни словом ни мыслью ни признай даже сыну, что добром пошел за тобой и для тебя приехал, не для суда стороннего - улыбается, белокурые локоны, золотом льющие откидывает за спину.
- И один я стою войска, да вот только не надобно нам рогатины и копья отбивать, когда я велю  рассказать мне о гибели Владимира и о самозванном князе, засевшем в Ирие. Ты же будь рядом, но исподволь, и когда будет лживо - говори сама, я верю лишь тебе, но не их ума то дело. - тем временем завершает Вацлав начертания, прикладывает ладонь к папирусу и как учился еще в Хольмгарде впитывает в себя севреную руну защиты, чтобы укрепить ею не себя, но горницу. Отойдя к двери светом золотым лучится магия.

Подпись автора

Заставить корчиться в агонии боли, осязая себя окутанным пламенем костра, выть от истязающих плоть язв, заставляющих человека гнить заживо - и всё это только силой мысли. Вацлав мог это, возможно это умение было с ним с тех далеких времен, когда он лишь познавал свой колдовской дар, впитывая буквально все, что так или иначе помогало ему раскрыться больше и ярче. Тот, кого вслед за Велесом звали Змеем, не был просто жрецом. О нём говорили, но никто не шептал его имени вслух многие годы, вящий страх, благоговение на грани ужаса -какое испытывают люди перед неизвестностью смерти,всё это мог он видеть в косых взглядах исподлобья. Взглянуть в лицо менталисту мог лишь дурак, чей разум и сердце были чисты, ибо нет ничего безобиднее пустоты.  Иные же, таившие скабрезные мысли, коварные планы, тягостную ненависть знали - возжелай член Великого Круга узнать истину, не станет для него  никаких преград. Впрочем это все походило на былинные сказки, старые мифы, переданные из уст в уста и с веками обросшие какими-то небывалыми домыслами. Наверняка никто в этом княжестве и за его пределами до самых врат Белого Города не знал точно, чего ожидать от Вацлава и до коль простирается могущество силы защитника Алатыря.
Улыбка Сольвейг говорит больше слова, она поняла без труда, что взъярило супруга, но знала и не сомневалась, что миновало время далекое, когда вспыхивал он точно факел в темной пещере, освещая огнем ярости, обиды, скорби или любви всё пространство до куда хватало взора. Это сила не магии, не дара, что навечно в крови каждого из них и не оставит добром ни одного колдуна при жизни. То было от опыта, что шел об руку с течением времен и звался мудростью, способной смирить многое. Простить измены и предательства, вернуть доверие и безграничную благость, ведь известно уже, что яркий огонь  лишь пепел оставляет после себе, а уж Вацлав и Сольвейг знают точно, как долог тот путь феникса вновь рожденного, когда заново всё начинать приходится.

Вацлав улыбается ее речам вовсе не от того, что легко отпускает горючую обиду за нее, растущую в его душе от грязи и черной зависти, что сочится из каждой мысли Яровита и его свиты.  Он узнает ее черты, те, что не будут забыты, даже когда переродится Аркона, сделавшись новым государством или распавшись окончательно на осколки равноправных воюющих за власть княжеств, так как все повторяется и ничто не вечно. Но пока сам Вацлав способен вдыхать и мыслить, в его памяти граненым силуэтом отмечена пылкость и коварство Сольвейг. Он знал их вкус, помнил аромат сокрытой до поры мести и видел ее лицо в миг, когда желала она сотворить расправу праведным воздаянием за собственные муки, за боль и обиду, за пролитую кровь. Теперь казалось ему, что нет иной ценности кроме как уберечь Сольвейг от любой угрозы. И если было ей угодно смирить до поры гордость и пыл супруга, и на это он был готов. Теперь для Вацлава вовсе не было границ, в том, что желала супруга его. Так остро, так глубоко разъела сердце его тоска одиночества за минувшие годы. Хотя было время и дольше горевал он в разлуке, но прежде будто не было ни той глубины, ни того надрыва в расстоянии, разделявшем их. Её дети не были от него, не эти две княжичей, для которых она желала заступничества, но права была в том, что и его кровь в их жилах была. Не их благо, но слова Сольвейг значили для Вацлава больше прочего.

- Позже, сердце мое, я знаю ты не станешь отводить мою руку, когда возжелаю расплаты, как и я не перекрою тебе пути к отмщению. Но теперь.... будь по-твоему, рать княжья и  то войско что примкнет к ладожской дружине, в случае нужды еще может развалиться - слышал я беседу с княгиней, что ты знаешь тоже не желает твоего участия. Не так Яровит уверен в соратниках.  Выходит против Ругаланна не встанет в случае чего достойного отпора и я ведаю силу удара воинов севера... даже мы с тобой дрогнем. Останусь пока молчаливо, пусть больше тревожится, ошибется, оступится, выдаст себя покается и быть может покорится, хотя не так устроен... проще он, чем кажется. И жена им правит не по любви... ведает страхи его, и тем сильна. Но ты сама ведь это знаешь -и теперь улыбается колдун из Китежа, прижимая к себе супругу, целуя ее висок, ощущая под губами пульс под гладкой кожей, что слит с его собственным в каждом вдохе.
- Мы сделаем так, что он поймет, на чьей стороне ему лучше оставаться всецело и беспрекословно. Но ты права, Сольвейг, поторопимся и сделаем хуже, может не только себе, а и сыновьям твоим, что будут отлучены от доверительной заботы князя. Посему, я просил его о встрече и беседе и так будет впредь, пока я буду узнавать обо всем, что тревожит князя и толкает его против тебя... для начала докажу Яровиту, что может в соратниках не сомневаться и те, кто склонил голову перед Великим Кругом встанут под стяги Гардарики, когда время придет...

С тем уже следующим утром Вацлав велит отправить гонцов в Березье, чтобы князья знали, рукою Китежа теперь Ладога укрыта от войска самозванного князя на ирийском троне. Дать горе союзникам повод укрепиться в вере в успех и не отступиться в нужный час, а с тем ослабить подозрительность самого Яровита до поры. А покамест ждет Вацлава в скорости соколиная охота, а позже  празднества вечерние, коим добрую добычу до сих пор венчают в Ладоге, где уже никто не удивится туше могучего лося или ветвистым оленьим рогам в качестве трофея.
- Пока меня не будет, ты знаешь сама, будь осторожна, друзья здесь, если и есть, доверие невозможная щедрость покамест, даже для моей северной ведьмы. И не оставлял бы тебя и на миг. От всего укрыл бы в своем объятии, а пока даже не могу просить в покоях остаться, не рискуя нарушить положение твое вдовствующей матери княжичей, что бережет тебя не меньше моего разума. - Лишь короткий поцелуй, глубокий и нежный, позволяет себе колдун, сжимая в объятиях жену. С момента как она прибыла в Китеж с просьбой о помощи это будет первая ночь, которую они не проведут вместе,  в покойном сне или в беспокойных ласках.  Не желает расставаться с супругой Вацлав, но отпускает, пока нужно так.

Спустя время, как обещано для важного гостя пускают гончих травить зайцев в окрестных полях, а с ними и птиц окольцованных. Только Вацлав гонит лошадь скорее прочих, он искушен в этом развлечении за многие века. И когда настигает он почти сереющий лисий хребет прицеливаясь, чувствует укол боли. Не своей. Сольвейг. ее слабость, ее недомогание короткий миг, как гром первой грозы далекий... Но опускает лук и останавливает коня. Спешиваясь, колдун смотрит в небо, дышит редко и обращается к ней с  зовом, желает знать пускаться ли ему теперь стрелой в путь обратный, угрожает ли ей что. Ответ Сольвейг в это мгновение может решить судьбу Яровита, что нагоняя колдуна также спешивается и стремиться выведать в добром ли он здравии.

Отредактировано Вацлав Змей (2023-04-09 16:02:17)

Подпись автора

Когда Вацлав впервые услышал мысли и понял, что ему они не принадлежат, он не мог понять, что за злая шутка с ним сотворена и кто потешается над ним. Будучи бастардом не признанным единственным родителем, колдун оставался при княжеском дворе не принятый ни слугами, ни господами. Человек. Вот только не был он человеком, унаследовав от матери и дар и силу духа. Быть бы той, что подарила ему жизнь, крепче и сердцем, быть может не встретил бы Вацлав первые годы своими сиротой. Впрочем нашлись доброхоты, порассказавшие о матери и отце его, приведшие в терем княжий под строжайшим секретом. Стоя перед отцом, глядя в светлое и ласковое его лицо, ощущал пятилетний мальчик  только обиду и жмурился так истово, что вдруг и вовсе ослеп, даже открыв глаза ничего не увидел, зато услышал. Причитания доброго и справедливого князя, чьи грехи ни разу прежде не оказывались перед милостью его живыми и здоровыми. Этот ублюдок, рожденный от наложницы должен был как прочие остаться при дворе, чтобы стать частью дружины, несущей на щитах славу князя и Алатыря. Но даже у ребенка, в темном, обжигающем взгляде было столько обещания мести, что дрогнул справедливый, осклабился добродушный и повелел мальчишку прочь из терема услать к крестьянам на отроги реки, чтобы не якшался по двору без дела. А там обучить делу военному и грамоте, не гоже отпрыску князя, пусть и не названному равным среди прочих детей, прослыть невеждой слабоумным.

Тогда мальчиком колдун не мог понять, чьи мысли сделались ему открыты пока не увидел как провожатый корчится у его ног, зажимая уши, вереща от боли. Оказалось проникнуть в разум человека можно легко, только если "отворить двери настежь", то можно вовсе убить живое существо. Оттого требуется деликатность и мастерство. И многие века ушли у Вацлава на то, чтобы довести умение то до высот воистину недостижимых. Быть может, окажись пред ним тот, кто был прародителем той силы  и он не устоял бы под натиском силы жреца. Велес благословил его на учение в Китеже, и по дороге до белого Града, когда избрал себе целью сей путь колдун. Один Всеотец позволил ему остаться в северных землях подле Сольвейг, когда она открыла ему секреты северной магии, научила рунам и дала не зыблемый оплот силе, которая поразила однажды ее саму. Китеж славился  внимание к умелым колдунам. Но сделалось так, что Вацлав, по праву занявший место в Великом Круге, со временем перестал внушать доверие, как если бы поднялся до уровня колдунов Круга и с благодарным пиететом взирал на остальных, сидя за одним столом. Миновали годы, когда он готов был исполнить волю Совета как свою. И все еще без труда мог услышать злокозненные мысли, если только желал.

Теперь он не ожидал благоволения прочих, разрешения стоявших выше - не осталось тех, кто мог бы указать Вацлаву Змею, кто смел его воле перечить. Доказал это минувший совет,одним его желанием давший свое высочайшее согласие на единолично его решение при встрече с княжичами и правящими князьями. Но не был Вацлав глупцом, оттого что с Сольвейг не один десяток лет провели они коронованными князем и княгиней,и челядь подле них имелась различная. Не вновь им обоим слышать заговоры, ощущать чужую зависть и злую волю ближним врагом. Но прежде, в короне князя Беловодья, от жены своей мог Вацлав не отлучаться и ни одной душе не пришлось бы к слову упрекнуть самого князя или супругу его в той близости. Теперь всё иначе. И когда о себе он не имеет волнений, знает что даже тихий шаг всегда услышит, не распаляя внимание. То его ругалланнская жрица, полная забот о детях и их благополучии рисковала, оставаясь одна в тереме. Ведь как бы не боялся Яровит потерять расположение княжичей и доверие колдуна Великого Круга, всегда оставалась возможность творить зло чужими руками.

Разум Вацлава в одно мгновение заполняет масляная чернота боли. Непроницаемой пленкой ложиться на глаза и сбивает дыхание, не своя боль, но ее, а вто значит разделенная вов сей глубине - так было у них прежде, так осталось и теперь. Мужчина сжимает зубы, выставляя ладонь.Первое, что хочет сделать колдун: сжать голову князя ладонями по вискам, сдавить крепко, сдавить жадно, испить каждую ядовитую мысль, точно грязную воду из лужи, но до края. И пусть горчат  трусливые мысли, пусть кричит ладожский правитель истово, не отпустит колдун, не освободит, пока взгляд его не померкнет, пока правда кровавой пеной не сойдет с губ. И рывком взбирается колдун на коня, лишь в подпругу вцепившись рукой.
- Я возвращаюсь, и молись... молись князь как только умеешь,чтобы я обманулся в злом предчувствии - никаких иных угроз, конь уже хлестко взвивается, чтобы мчаться в княжий терем Гардарики. Навстречу ему спешит гонец за две трети пути
- Что - пристально ловя взгляд мальчишки требует Вацлав - княгиня вдовствующая, мать княжичей, хворь какая-то с ней, лекаря и меня велели - не спешивается ли шь замедляет коня и то не долго. А дальше гонит пуще. Ее слова горят в его разуме, а пуще в сердце Кто-то посмел напасть. Кто-то достаточно сильный,- и приносит ему осенний холодный ветер воспоминания о том, как он сделался частью той силы, как оказался предателем и обрек ее на муки. Он видел ее боль прежде,и ведал, что не кривит душой, сейчас не  тоже самое. Но опасность голодная собака с окровавленными зубами , вышедшая из темного коридора, она притворяется дворовым псом и может напасть вновь.
- И не слышал я Яровита, не коснулся его, чтобы не разорвать руками как есть, не проси быть в стороне не вели оставаться лишь тенью. Не смогу. Я был в стороне, больше не стану - как легко было привыкнуть к ее присутствию мягкому и незримому, и как был страшен миг пустоты, мглы и одиночества - без нее.

Вацлав смиряет бег, лишь у дверей терема, в той части где обитают княжичи и их мать. Он не выдает знания, ступает уверенно, знает что и князь повернул назад, напуганный за гостя и перед ним. - Ступайте прочь.... все - служанки точно сорванная стая птиц  торопливо покидает сени, и лишь та, что убирает с головы госпожи тряпицу, неспешна и почтительна, но ждет приказа от хозяйки светлицы. Ничего в этот миг не желает Вацлав, как возможности коснуться Сольвейг. Но покуда не один на один они, нельзя.
- Узнал о хвори твоей и знаешь  ведь, княгиня, лишь желанием помочь я ведом теперь, нарушая твой покой - каждое слово через силу, сжатые зубы в терпении кипящем. Дверь запирается медленно со скрипом, и Вацлав уже на постели жены. Откинув прочь плащ и перчатки он обводит взглядом ее, касается бледного лица.
- Это не заговор и не яд, я бы ощутил, ты бы знала. Но кто ... здесь при дворе князя, неужели отважился ... вызвал подмогу, властолюбец...  - Сольвейг качает головой. Если и привечен колдун иной в Гардарике, то волей супруги князя и никак не его собственной. - Как могу в стороне остаться, когда чужой волей могу в следующий раз опоздать.... я должен быть ближе... пусть велят хотя бы покои мне устроить в этой части и  .... - снова отказ, они говорили о том.
- Хорошо - он резко отодвигается и встает на ноги - я вычислю его,но мне нужно чтобы  присутствие мое осталось в тайне и значит князя нужно обмануть. Завтра снова охотиться уедем... и сыновей отошли прочь, я вернусь как только смогу, но будь готова - ты позволишь мне быть твоей силой в этом, уберечь тебя от беды?

- Ваша Милость... княгиня... что же не соврал гонец - без стука появляется князь и благо их, что Вацлав отошел в сторону и не касается ладонями и взглядом любящим черт уставшего лица. Не миновать им разоблачения, когда не смирил бы колдун из Китежа свою тоску.
- Коли приведется узнать Китежу, что при дворе твоем князь измором выбор в пользу княжичей желают, да в обход матери и решения Великого Круга - пеняй на себя - здрава будь княгиня, а трав как обещал пришлю слугами - оправдывая свое присутствие искусной выдумкой  с поклоном выходит Вацлав из светлицы жены.

Подпись автора

Минули века, с тех времен, когда не знали ни Вацлав сам ни Сольвейг единства мысли, а с тем сердечного и душевного, за которым сокрыта сила великая и опасность не меньшая. По одиночке труднее выстоять против врагов, рискуя попасть в окружение в любой миг, но и тревога ложиться на плечи камнем, мешая поднять меч и бороться. И все же, не захотел бы ныне могучий маг, переживший больше князей, чем сможет вспомнить, переменить ни дня кроме может быть единственного, когда выбор сделал неверный, когда уступил не вере, но власти, позволив решать за себя ни сердцу и даже ни разуму, но правилу. Эта тяжесть только его, и с нею ему пройти до конца отмеренную жизнь. Теперь речь лишь о благости, о безопасности Сольвейг как матери будущих правителей Беловодья. Точно и не о его жене, а о чужой княгине, о сторонней женщине, чья мысль не была с ним день за днем даже в тяжкой разлуке.  Он думает, что так вернее, надежнее. Китежский маг, посланник Великого Круга и один из немногих, чьё слово - закон есть, Алатырем освященный - здесь он и есть закон. И от того не хватает за загривок Яровита, чьи мысли и опасения ему видны так же явственно, как солнечный свет в бойнице окошка высокого. Вацлав уступает тихой просьбе, не повелению и не требованию, хотя ей то было бы дозволено, но разумному прошению - смирить гнев.... И желал бы он укрыть от жены и впредь, так глубоко, чтобы не стала она заглядывать в тот мрак его терзаний, что злится он не на заговорщиков, чья участь - алкать власти и рассыпаться в прах, потерпев поражение. Его ярость направлена в иную сторону. Бессилие и бесправие терзают его гордость и силу, вина кипит в крови, будоража разум, а любовь вопиет о предательстве благодумном.
Точно не прожил колдун десяток жизней любого смертного, и не увидел мир во всей изнанке и красе. Да только мудрость уже не снимешь с плеча тулупом жарким и не оставишь в санях до поры морозной. Она с  ним навек. Как и связь, которая остается тихим голосом, льющим покой в виски пульсирующие и уговаривающая отступить пока... только пока...

Не имеет Один власти над душой моей, тебе то ведомо, но твоей молитвой, я к разуму обращен, и знаю, то не Яровита рук дело. Слишком сложно для людского ума, да и заметно стало бы тебе, когда кто из ближних князю замыслил дурное. Колдовство тут было, уверен. Он не спорит с женой, уходя прочь от светлицы и тем не оставляя повода усомниться в светской манере его визита. Более колдун не тревожит Сольвейг, не мыслями, не визитами, не позволит к ней приблизиться никому, кроме ее сыновей, коль кто вздумает. И одного из стражников, что заприметил у покоев князя, отправляет дозорным, чтобы раз в час тот обходил крыло терема, где комнаты княгини и бдел о тишине и покое. Пусть так, пока он не выяснит, кто осмелился черной магией коснуться  золота волос его княгини. Он не мог ощутить силу другого колдуна, мог догадаться, по следам, по бледному лицу жены, по описанным ею ощущениям, что морок наведенный дело рук не знахаря и не шамана. Ярослав однажды показал отцу то, чего менее всего Вацлав ожидал от сына единокровного узреть. И хотя каялся Змеем названный жрец, а не мог пенять чернокнижнику, за заклинание опасное, сотворенное легко и скоро руками их с Сольвейг сына. Сам Вацлав и желанием не был одержим, некромантия виделась ему чем-то грязным, лишенным той искры знания или дара, которая жила в нем самом, в подобных ему и северной ведьме. То была сила иного свойства, темная, призванная из Нави с недобрым намерением, не в защиту, но в атаку врага.

Заперевшись в комнате, теперь он чертил на пергаментах полосы, странные, витые и изогнутые, он желал сложить руну, ту единственную, что откроет ему, не имя не лицо, но сторону, откуда исходит угроза.  Сила Вацлава здесь была опасным оружием только для людей, случись ему столкнуться с противостоянием свойства иного, пришлось бы не мало усилий приложить и теперь он призывал силу магии севера, открытую ему Сольвейг, и юга, вложенную в его кровь при рождении, чтобы узреть сквозь руну всевидящего ока, кто осмелился выступить не своими руками, но против матери княжичей.
Когда дело сделано, остается менталист в узком круге пустом, сплошь окруженном исписанными клочьями пергамента, и он возводит очи горе, и стремительно проговаривает молитвы, одну за другой, одну за другой, так, чтобы в танце слов слился голос в единый поток и открыл ему незримое. Тело колдуна пронзает дрожь, он падает на колени, когда ярким, слепящим потоком в его разум врывается видение.

Руки, еще не старого колдуна. они довольно проворные, перебирая золото тонких волос с прекрасного гребня. Но лишь только слова касаются сияющих прядей, схватывается золото чернотой обращается в прах в бледной, синюшной ладони. Заговор, на частичке плоти или волосе, крепче кинжала в спину всаженного. Он голодным кровопийцей сосет силу из того, кто жертвой избран. Не отпускает и не дотянуться, чтобы согнать. Вацлав Змеей не отвечает служанке, стучащей в  дверь с поздней трапезой, не отзывается стражнику, просящему явиться к княжьему столу. И лишь тогда, когда в избытке растраченной силы, валится на пол посреди вороха в миг почерневших листов пергамента, в комнату мага врывается слушка жрецов, мол де в тревоге.
- Вон пошли, а кто дерзнет снова оказаться подле светлицы моей или князю сообщит,  имени своего не вспомнит - угроза страшная и в миг рассыпающая прочь досужих прислужников, а только без сил валится Вацлав назад, так и проваливаясь в сон без сновидений, истощенный добытым провидением.

Когда блеклое солнце касается его лица, крадучись по полу, он садится так резко, что кружится голову. Ночь проведенная в беспамятстве аукнется ему не единожды. Но главное он узрел. Маг... некромант и чернокнижник, на заклятии плоти возвел к Сольвейг черную порчу. Сомнений нет. И теперь предстоит ему не только блюсти княжичей и подтверждать власть Алатыря в едином решении о престоле, но уберечь любимую от серьезной угрозы.
Имя свое колким ударом в висок голосом Сольвейг он слышит, еда плеснув из таза прохладной воды в лицо. И срываясь с места тут же спешит к ней. Не спрашивает где искать ее, не говорит с ним, окликнув отчаянно, он и без того слепнет к происходящему вокруг, видя лишь ее глазами то, чего не ожидает.

- Огня! Живо - дверь со стуком о стену отворяется, выпуская колдуна. настенные факелы к утру погашены и спешит его указкой мальчишка судомойки на кухнюк к очагу, чтобы схватить первое палено из печи и дрожащими руками, спотыкаясь поднести к грозному магу. Вацлав хватает обрубок, им поджигает факел стенной и так в двух руках с огнем выбегает в сад, где находит жену. На пустеющей алее, еще не пьянящей буйной зеленью ее голубой плащ он видит так, точно небо коснулось земли, а рядом, оскалистые морды, слюной с клыков капающие.
Зомби волчьей проходкой приближаются к жертве, чтобы когда та вдохнет разорвать ее в клочья. Но не их сила теперь. Колдун скор, как если бы бросил в сторону поднятых колдовством тушь горящую щепу. Он уже чувствует ласку огня на пальцах, крепко жмущих дерево, и прежде, чем его кожи коснется нещадящий огонь, он и впрямь бросает щепу в то существо, что ближе к ведьме. Огонь въедается в шкуру, охватывая ту целиком, будто облитую маслом.
- Прочь - Вацлав оказывается перед женой, закрывая ее собой и заводя свободную руку за спину, чтобы она смогла взять его ладонь. Он делает выпад к оставшемуся в живых псу, рычащему и скалящемуся. В его глазницах пустота, но Вацлав знает, что нет разума, есть чужая воля. - Прочь, или волею Велеса, я не только сожгу это исчадие - выпад, и туша получает факелом по ребрам, издавая хруст.

Отступив от жены на два шага, Вацлав делает выпады снова и снова, пока пес не кидается на мага,улучая миг, и вцепляясь в его руку. Но не взывает колдун от боли, вжимает в прогнивший бок  факел, следом ударяет тварь по голове и дернув рукой, в которую намертво вошли зубы зверя, сшибает сапогом проклятую мерзость, да так что та бьется о каменные ступени статуи Перуна в саду княжеском. Да так и затихает, догорая зловонным костром.
- Сольвейг - он оборачивается к жене - ты ? - она дрожит, бледная, лоб в испарине, губы ее отдают лиловым.  - нужно вернуться в покои, немедленно укрыться... колдун что это сделал, где-то рядом - шепчет он ей мысленно, но видит по мутным озерам ее глаз, что слабость мешает понять его.  - я помогу.  - одной рукой, той что поднять может, и с которой не капает кровь мага Великого Круга, он поднимает ведьму на руки, прося ту сцепить руки на его шее и так возвращает ее в терем, опуская на постель под щебетание служанок.
- велите жрецам молиться, и поставьте подле нее чарки с маслом и вином, да обереги повесьте  - живее, сонное племя - он зол, ранен, но оставляя княгиню на попечение слуг возвращается в сад..... чтобы найти того, кто несомненно был подле своих созданий, которых натравил на мать княжичей.

Вацлав стоит на месте и ждет, пронзительно вглядываясь в каждый закоулок сада...

Подпись автора

Вацлав знает силу черной магии некромантов. Он видел и не раз, как ее мощь разрывала в клочья  человечью плоть, знал и то как некроманты творили заклинания. В Китеже он был частью мира, который уравнивал чернокнижников и травников, менталистов, некромантов, знахарей и ворожей. Но тот, кто коснулся смерти, навсегда в ее ответном объятии, это то единственное, на что не в пример Китежу Вацлав не мог закрыть глаз. Возможно, отчасти виной тому путь, избранный Ярославом, его сыном, ИХ с Сольвейг с сыном. Оставаясь рядом с отцом и не отторгнув его из жизни, даже когда перестал быть учеником и волен был свободно избирать дорогу, Ярослав был близок и дорог Вацлаву. И выходило раз Морану избрал себе в повелительницы сын, через его ладонь, которой не выпускал Вацлав Змей по сей день, и сам он касался Нави. Всё равно, что сам Велес, оказался маг меж двух миров, с трещиной шрама от ожога, проходящей по самому центру груди между явью и навью. И не нужно было выбирать, в какую сторону шагнуть, этого никто от него не желал. Напротив, требовалось от него - крепко стоять врастая обеими ногами в землю, ровно посредине. И так уж выходило что Сольвейг оказалась по другую сторону от их сына, колдун же не желал разомкнуть рук и до сей поры оставался той связью, той нитью что всех троих крепко держала. Но прежде, даже с тем, что Сольвейг не приняла выбор сына, а Вацлав остался с ним рядом, не оказывался китежский колдун перед выбором. Теперь же угроза жизни жены, тот факт, что колдовство сотворено было под сенью княжьего терема почти открыто, а значит некромант имел так или иначе доступ к покоям княгини и к ней самой, приводил Вацлава к необходимости противостоять незримой темной силе. И хотя в себе он не сомневался, зная что многие сотни лет равных по силе ему нет, пока не видел он глаза врага, пока лишь отбивался от чужих ударов, не мог быть уверен, что изведет эту нечисть и убережет любимую от угрозы, которая теперь не была эфемерным недугом.

Ярость, пылающая жарким огнем в его сердце, перекрывала боль от нанесенной раны. От того не мешкая, вручив Сольвейг под присмотр слуг и жрецов, возвращается он в по-прежнему тихий сад. На землю капает кровь, пропитывая тонкую ткань халата, который он рывком успел накинуть на ночное одеяние.
Вызов принял он в тот миг, когда взмахнул факелом, отсекая тварь от Сольвейг. От мертвых туш собак ныне остались лишь выжженные пятна на земле. Черные овальные точно тени  или  пятна золы - две прогалины  взирали на него пустыми глазницами голого черепа.
Вацлав стоит  прикрыв глаза - он не ищет взглядом, но слушает разумом. Мысли, которые не укрыть листвой или стенами  терема, не остановить, накрыв платком, только амулеты, которые еще живут со старых времен, отвращая любое магическое воздействие - вот преграда для Вацлава Змея. Но на том, кто свершил заклинание смерти, нет такой защиты и ожидание вознаграждается. Тихий шепот заклинания, повторенный воззванием к поднятым из могил, касается разума мага, и в тот же миг он делает то, от чего отвык за сотни лет крепкого единства с разумом жены. Он закрывается от нее, не желая навредить больше и ее тревога гаснет в нем последним всполохом светлой силы.

Направление задано - темная аура, той же самой чернотой тянет его в нужную сторону. Огибая невысокие лабиринты кустарников, Вацлав движется вперед "на зов" смерти, язык которой он отличит от прочих в раз. Не позволяя себе тревожится о жене в этот миг, он все же вспоминает ее бледность,  лоб в испарине, оскал зверей, которым приказано было рвать ее на куски, с силой сжимает он ладонь раненной руки и усиливает тем пульс крови в открытых ранах. Оказываясь возле невысокой постройки означенной в пользование конюшим и стряпчим, он входит внутрь все также будто ведомый маяком темной силы. В столь ранний час спят даже те, кто поднимался с рассветом. В уделе князя Яровита как и прочих подобных ему, даже черни удавалось продлить утреннюю дрёму дольше тех,кто обитал за воротами и в окрестностях города.  Вацлаву не нужно стучать в каждую дверь, заглядывать в замочные скважины, его ведет сила магии, чуждой, противной его естеству, а от того четко различаемой. Он ударом ноги настежь распахивает дверь, даже не задумываясь о том, что пришел безоружным. Его главная сила все еще при нем и уж это сработает почище деревянной палки. Но в небольшой комнате пусто. Зажженная лучина, издающий аромат сандала фитиль и гребень, яркий, украшенный драгоценными камнями  - лежат на небольшом приступке перед глиняным изваянием Морены. Рядом с оплывшим огарком свечи тарелка, наполненная вероятнее всего животной кровью, здесь и творилась черная магия. Вот только тот, кто осмелился на это сбежал, впопыхах оставляя признание собственной причастности. То, что он не уйдет из княжеского терема, не исполнив желаемого или порученного, Вацлав понимал, однако колдун Великого Круга, теперь знал как сможет вычислить чернокнижника.  А уж тогда....

Впрочем для начала он забирает гребень, и сталкивает все содержимое самодельного алтаря на пол, с грохотом ломая  опасную утварь. - Ничего, ступайте, я вычислил вора, и забрал то, что отважился умыкнуть из княжеских покоев - он отводит ненужных теперь  суетливых слуг, сонных и бесполезных, что выбегают из комнат на грохот.
- Всё хорошо, я возвращаюсь к тебе - первое, что делает Вацлав выходя на двор, открывает свой разум, и буквально с облегчением отдавая жене место, что ее по праву. С присутствием Сольвейг он ощущает и прилив покинувших его было сил. Сжимая в руке ее гребень, он проходит через сад назад в той части где обитает сам и вся княжья челядь ближних слуг. Конечно ему стоит теперь заняться своей раной, но он желает показаться на глаза жене и самому увидев ее, вернуть ей гребень.  Так она тотчас поймет - как случилось ей впасть в теперешнюю слабость.

- это был некромант - не чураясь служанок, он входит в светлицу княгини. Главное встретиться с ней взглядом и уверить что все в порядке, самому узреть ее лицо. Руку Вацлав крепко обернул широким рукавом, но теперь по короткому указу Сольвейг, лекарь уже разматывает ткань разрывая пропитавшиеся кровью лоскуты. Владыку сажают на высокий стул и подставляют стол так, чтобы можно было обработать рану. Девицы тихо вздыхают в ужасе.
- Я нашел его нору и это - он показывает жене гребень, зная что не ошибся в принадлежности - подарок Огнедара - слышит он в своем разуме. Но слышит он и еще чьи-то всполошенные мысли. Одна из девиц со страхом обнаруживает знакомую вещь в руках мага.
- Ты... - он не успевает указать на нее, лекарь прижигает его рану, вызывая приступ жесточайшей боли и Вацлав смежает веки, стянув челюсть в беззвучном терпении. И все же он оборачивается к одной из трех девушек, с копией стоящей у двери.
- Кому ты передала этот гребень, отвечай - коротко велит менталист, и переводя взгляд на Сольвейг.
- Та порча, что на тебе дело рук того, кому она отдала этот гребень....ох - последние силы тратит маг Великого Круга и разом, выпуская украшение из рук, и коротко выдыхая, откидывается в бессильной боли, удерживаясь в сознании, когда его открытых ран касается травная примочка. Больно - вспыхивает в его сознании.

Подпись автора

С течением времени, связь их крепла, даже  истощаемая разлукой и в одиноком вызове неведомым силам, когда это не было бы продиктовано безопасностью жены, колдун ощутил бы туже самую боль одиночества, в которой прожил минувшие  три десятка лет, довольствуясь редкими "прикосновениями" к ее разуму и воспоминаниям, от которых был оторван выбором Сольвейг. Он не винил северную ведьму за то, что предпочла удел наложницы,  тосковал и не единожды грезил о том, как явится к Беловодскому князю и молча заберет ту, что не принадлежала и впредь не будет никому кроме него. Однако день за днем, год за годом он оставался за стенами Белого города, молчаливым прошлым женщины, которая звалась княгиней и родила другому двоих сыновей. Могло ли это сокрушить их проникновенное единение, проросшее за годы не только в кожу но и в кость, в само существо, которое делает их живыми? Могло ли оскорбление его любви утонуть в ревнивом болоте задетой гордости? Едва ли. Как то их сын спрашивал, открыто, но без любопытства, будто уточняя действие диковинного зелья - каково это, ощущать ее через пространство, не не иметь возможности коснуться ни лаской ни взглядом? Вацлав ответил сыну честно
- Это больно.

- Так для чего испытывать муки сердца, если можно забыться в ласках тела и изжечь из себя отчаянную зависимость от другого человека - почти научный, бесхитростный интерес горел в темном взгляде их сына и колдун Великого Круга был честен.

- Потому что я люблю ее теперь и всегда? - ему не нужно видеть лицо сына, чтобы знать, тот набрал воздуха для новой каверзы на тему удивительных для него отношений родителей.
- Так отчего ты не приедешь к ней, не протянешь руку, призывая остаться с тобой, не заставишь ее приехать сюда в Белый город - тут же мечтательная улыбка старшего колдуна исчезает с лица как блик солнца с подоконника в дождливый полдень
- Потому что люблю, и своей волей или чужим желанием, никогда и никому не позволю ломать ее волю, сам не дерзну и уничтожу любого, кто посмеет. Её выбор, ее право, ее свобода - хотя и моя она разумом и сердцем.
- Ты говоришь пылко, отец, но она выбрала не тебя, смертного князя, заносчивого, себялюбивого.... она... не любит его, но остается подле... она стала матерью его детей - ему тоже больно, чувства сына все еще открыты для Вацлава, хотя за годы науки научился чернокнижник многое укрывать от пристального родительского взора.
- И это тоже любовь, Ярослав, в этом она также, как в тех столетиях, что провела со нами рядом... и как я надеюсь проведет еще - ему не удалось тогда ясно поведать наследнику, что есть чувства к Сольвейг, которые были и остаются доныне единственным его маяком. Он много не понимал, юный Ярослав, уже нареченный Черным при Совете Великого Круга, не умел увидеть того, что доступно было мудрости его отца - силы любящего сердца и разума. Однако связь, которую хранили Сольвейг и Вацлав была сильнее, чем представляли быть может они сами.

Тому доказательством то, что ринулся теперь Вацлав в поисках обидчика жены, напрочь забыв, что он также слаб перед ранами, как любой смертный, что сила разума его не есть щит, но только дверь в любое знание и если пожелает чернокнижник чужими зубами изорвать его в клочья, сгинуть нынче китежскому Владыке в том саду перед тварями поднятыми из могилы. С болью в руке, приходит и ясность опасности, которая не просто дышала ему в лицо, но голодной змеей коснулась его плоти. Хватаясь за потоки воспоминаний, какими отвлекает его жена от боли, оставляя в силе и сознании, будто жгуты веревок, тянущих его из бездны. оберегающих от острых скал, норовящих порезать в кровь.
- Поди прочь, пусть твой брат  ждет под стражей,  поговорю с ним сам. - он грозен, каким и должен быть Владыка, уличивший в обмане спальную девицу собственноручно. Конечно и он и Сольвейг понимают, что та не своим умом и не желанием сребролюбивого брата взяла украшение госпожи. Только многие знания - многие печали, не дает им ответов ее слезное признание.

- Вашей госпоже нужен отдых, я покину ее светлицу следом за вами - ступайте - он отсылает и лекаря с мисками и отварами, дверь тихо и плотно прикрыта. Вацлав подходит опустив затвор. Неодобрение жены он отличает раньше, чем та выдает его взором.
- Я не стану для тебя угрозой, будто чернокнижное колдовство или сплетня, - широко улыбаясь он подходит к ней и опускается на постель, приподняв колдунью, так чтобы та нашла упор в его груди. - Я буду говорить с мальчишкой и если это даст след обидчика, я двинусь по нему. Не спорь, княгиня, не спорь, я сделал свой выбор - он говорит вслух, хоть слова лишние для них. Обнимая ее плечи, он склоняется над ее лицом, кожей ощущая ее порывистое дыхание.
- если понадобится изничтожить всех моих братьев, я сделаю это, если я сама буду жертвенным ягненком, я вспорю себе живот над алтарем Мораны,  - он сжимает ее крепче, гася в этом объятии ее горячий протест. - но пока я в силах защитить тебя, я буд защитой перед любой опасностью, откуда бы она не исходила,  любовь моя - короткий поцелуй, украденная ласка, чтобы о матери княжичей не шла дурная слава. Он нехотя поднимается с ее постели, оставляя ее как прежде чинно лежать меж подушек. Он отворяет двери выглядывая в коридор. Служивые дружинники тащат по коридору за загривок брата служанки Сольвейг.

- Если окажется, что он лишь  удачные руки, эта веревочка оборвется, но потянуть мы должны - я люблю тебя и только это имеет силу даже перед смертельной опасностью, а вызов Китежу я бросил и без того, жена моя, обратного пути уже нет - это мысленно с усмешкой. в ее взгляде он встречает усталость и понимание.
Позови меня, если тебе понадобиться помощь, я останусь неподалеку, в библиотеке Яровита, спрошу с его слуги, что решил помаститься в ученики некроманта или побыть на посылках у того, кто таковым себя возомнил. Лицо Владыки делается не строгим, но жилистым и прямым. Когда исчезает с него улыбка, он вовсе кажется пугающим. -  Разрушенный мной алтарь, он лишь для передачи куда -то дальше и причинить тебе новый вред никто не сможет более, но я не отступлю покуда не раскрою, кто осмелился сделаться тебе угрозой. Я всегда с тобой - и напоследок Вацлав пропускает к жене совсем свежее воспоминание, наполненное целым спектром чувств. Их встречу в Китеже, с ее приездом - он позволяет Сольвейг увидеть все глазами мужа, ощутить тот самый выбор сердца, который сделан был много столетий назад. Только это важно я знаю - мысленно проговаривает Владыка, с почтением покидая светлицу Великой княгини.

Подпись автора

Его проклятие - оставлять ее. Покидать каждый раз, когда желал бы остаться ограждая от опасности, храня ее покой и даря свою любовь. Он до сих пор испытывает ту жалящую вину, которая едва не разрушила их общий мир, окончив дни колдуна в постели супруги хладным трупом. Да было время, когда любовь оказалась слаба и не могла затмить обиды, испытанной боли и страха в новом предательстве. Темное время, которое хочется забыть, но о котором они оба будут помнить до конца дней. Он оставил ее однажды - во всей полноте этого слова с горьким вкусом предательства на шепчущих о прощении губах.  От того по сей день,сколь искренними не были бы заверения жены, как чист от черной обиды и жажды возмездия к нему самому не был ее разум, для колдуна их разлука - будь то три десятка лет, одна ночь или даже несколько тревожных часов, продиктованных необходимостью, все было больно и тяжко. И раны, уже зарубцевавшиеся с течением лет, излеченные и ласками и прощением, готовы были вновь открыться, лишь только выпадало Вацлаву вновь оставить Сольвейг, соединяясь только разумом как крепкой нитью.  Эту связь ныне могла разорвать лишь смерть, даже отделяя  ее на то время, что пытался отыскать злоумышленника, сам колдун не терял ощущение ее присутствия, только не позволял ей заглянуть в собственные терзания, страхи и увидеть его глазами, как делали они не единожды.

Покидая ее снова, Вацлав  испытывает противную его сердцу и разуму тоску, будто против его воли над ним давлеет чужая, как в прошлом разлучая его с женщиной, которая есть сама его жизнь. Он подчиняется немыслимым условностям, хранят честь вдовствующей княгини, оставаясь в том же ее супругом. Но ею движет забота о сыновьях, небеспочвенные опасения,к которым не может он остаться глух в угоду собственных чувств и мужской гордыне. Вина не прошла, лишь только ее заверения о прощении и доверии сорвались с губ искренним признанием. Тот год, что она терзалась плотью, а он сердцем в разных оковах нов  одном городе и он не забудет до смертного часа. Его вина, глубокая, сквозная, и нет той магии, что способна была залечить раны, изгладить шрамы, нет той силы, которая смогла бы сделать прошлое ничтожным. Отвлекает колдуна Великого Круга от тягостных мыслей лишь настоящая забота. Та, в которой не только покой Сольвейг и безопасность княжичей при дворе ладожского князя, но сама жизнь его возлюбленной. И это уже безусловный приоритет и повод оставить раздумия на время после. Напоследок княгиня тоже просит ВАцлава быть осторожным. В ее словах резон опаски, поскольку ни он ни она не ведают до конца с чем связались, какая сила им противостоит и главное, кем она подпитана и настроена против Сольвейг. Едва ли Яровиту это под силу в одиночку. Хотя не уверен Вацлав, что желал бы обнаружить его непричастность. Ведь тогда это означало бы, что есть враг им доселе неведомый.

Ожидая в библиотеке, когда стража встряхнет юношу и в надлежащем виде доставит к Владыке, колдун скрывает раненную руку за полой халата, ничем не выказывая своего пострадавшего состояния.
- Смилуйтесь Владыка, пожалейте, не казните, я скажу, все, что ведаю смилуйтесь - он причитает аккурат с порога бухаясь на колени и всем своим раболепным видом излучая трусливую скорбь. Невиновные безусловно так себя не ведут, и хотя исключено, что сестра успела бы его предупредить, а как видно мальчишка полон раскаяния за единственный грех в котором мог быть уличён. Он со страхом поднимает глаза, хотя и без того считал его открытый полный ужасом разум менталист. Ему не пришлось для того и усердствовать.
- Сможешь ли ты узнать злоумышленника, что велел тебе гребень к конюшням снести, Фарлаф - заплаканный взгляд почти прозрачных глаз отражает не удивление но восхищение. Колдун Великого Круга только ждет ответа, хотя имя мальчишки использовал для пущего давления.
- Нет Ваша Милость, хотел бы но не видел все два раза был в капюшоне и не лица не открывал, а нынче я видел как он спешно отвязывал оседланную лошадь гонца, что прибыл утром ... наверное и след уж простыл... простите Владыка, простите мне - он касается лбом пола и плачет. Вацлав устало поднимается, раздосадованный оборванной ниточкой, не давшей ему и толики разгадки.
- Пороть бы тебя то полусмерти, лживый сребролюбец, но ты замолишь и сам, ступай - колдун внушил ему достаточно, чтобы Фарлаф отныне и ближайшие два года верно прислуживая при храме Перуна и кормил скот во вдоре жрецов не разгибая спины, и ни в чем другом пользы от него больше не будет.

Короткий сон дает лишь иллюзию отдыха, но утром он является к ее покоям. Но в этот раз смиренно ждет не входя. Слова мальчишки заставили его несколько поумерить пыл любящего супруга и больше обратиться в слух. С тем уловил он и гнилоустую молву, что и без того осуждала княжну, что де  женой не звалась и власти желает через сыновей урвать точно лиса голодная в курятнике. А теперь и колдун Великого Круга подле нее по ее зову, не иначе дурного глаза деяние.
Вацлав желал бы открыто назвать Сольвейг своей, но никак не в ущерб положению ее детей и ей самой, пока его собственная сила зависит от Китежа, и склоняются в страхе перед ним именно как перед послом Белого города, не вольно ему компрометировать супругу, пусть самое его нутро обливается кровью попранной мужской гордыни.

- Мне известно это лучше прочих - он смеется в ответ, встречая ее на выходе из светлицы, но нам не в первые играть свои роли покорно и правдоподобием. Так что стерпи, любовь моя, я не в силах избавить тебя от следов воздействия черной магии, а кроме алатыря выбора иного нет - он предлагает свою руку чинно, как вольно высоким сановникам, обернутой в плащ.
- Пустым оказался и этот след, но я раздумываю, узнать об участии князя ладожского и есть один путь к тому, который тебе не понравится... но позже - они проходят к храмовым ступеням и Вацлав помогает жене подняться, с трудом избегая объятия куда более откровенного. Если бы была их воля, все сложилось иначе.
- Послания, что отправлены мною были в Китеж по приезду, вероятно станут одной из последних весточек, братья мои как я мыслю вскоре поймут мою решимость в защите прав княжичей, а с тем лишат меня возможности вернуться доброй волей... если бы я того захотел - в этих словах, что звучат вслух куда больше, чем услышать можно со стороны, но ясно это только Сольвейг, которая проходит к небольшой келье в глубине храма, дабы колдуны приложили к щекам и рукам ее чудодейственные мази, приговаривая поверх заклинаниями.
тревожный взгляд ее тому подтверждение - поняла!

Отредактировано Вацлав Змей (2023-06-15 01:17:51)

Подпись автора

- Ты околдован, - братья были непреклонны, пусть и верили Вацлаву как себе, как того требовал Великий Круг - ты предан этой ведьме лишь с тем, что опутали тебя злокозненные чары ее и по сей день лишают покоя и собственной воли. Посмотри, оглянись вокруг, оставаясь в верности своей, ты будто пес на короткой привязи, тоскуешь без своего хозяина, не ожидая ни воды, ни еды, только взгляда. Над тобой проведут ритуал, снимут колдовской глаз северной блудницы. Ты вновь будешь свободен и силу наберет в тебе вера в Алатырь. Много сотен лет назад теми увещеваниями пытались унять Вацлава и Ведагор и Велизар, пуще прочих требовал колдовского ритуала еще один колдун, в чьей власти было вызволять мертвых из свежих могил и обращаться к самой Макоши за чудодейственным покровительством в общении с духами умерших. Все они в один голос настаивали, что Вацлав с тем бьется в запертой келье, требуя допустить его к плененной ведьме, что на него наложено тяжелое проклятье. А сердца его ведь и впрямь тогда коснулась черная сила. Но вот только источником ее была не Сольвейг, источающая солнце, не его Вацлава чувство, накрепко обвившее самое существо, но предательство. Малодушие ядом страшной обиды, грехом иссушало его сердце и душу, лишая не только физической силы, но и истончая колдовской его дар. Тогда в страшный год китежского плена, отказывался наотрез Вацлав Змей подвергаться любым ритуалам, но хитростью, усыпив маковым молоком истощенного в голодной аскезе Вацлава,  проводили над ним ритуал, очищая его от скверны. Ожог на груди колдуна не зажил, не посветлел за более чем тысячу лет, он не стал менее заметным и иногда все также печет, жжет  тонкую кожу клеймом витых отметим  тяжелого подвеса со знаком Великого круга. Не было тогда и нет теперь той силы, что способна была высечь из его сердца имя любимой.

Не было и теперь силы, кроме той, что плескалась в ледяном взоре княгини, способной истребить  стремление Вацлава быть рядом с женой, ограждая ее от любой опасности. Лишь ее слово, ее желание могло отвратить его. Скажи она - убирайся прочь, и не было бы той стражи, что нагнала бы Вацлава, вернув обратно в княжеский терем. Оттого не приехал колдун Великого круга и на зов сына, обнаружившего в своем служении князю Владимиру, что Сольвейг стала наложницей Беловодского и больше того - матерью его детей. Устыдилась бы Владыка сознаться, но он в то время не был уверен, что не откажет ему жрица Одина.  Хоть и верить желал, что лишь его она по сути, кто бы своей не звал, а обида и страх диковинные мелодии играли на струнах души его и сердечной привязанности. Ну как жизнь при княжеском дворе и расположение Владимира Беловедскоого ей дороже прошлого, что делила некогда с мужем. И сыновей родила князю, чем обиду в душе мужа лишь усугубила, а значит желала того. Несколько лет к ряду они не касались разума друг друга, изводя, мучаясь болью разлуки, которая иной раз обращалась в физическую немощь, а не уступали. Гордыня и обида, страх и тоска разрубили их на три десятилетия. И все же не истребима была связь выше сердечной и телесной. Менталисты соединенные единожды и навек прокляты быть частью друг друга столь же неотрывной, сколь не представить человека без ног или головы.

- Очистить от черной магии и ее следов должно и тело и душу - увещевает Вацлав жену аккурат перед тем, как отпустить ее в закрытую келью, где по всем правилам Алатыря целительными мазями и длинносложными заговорами заставят жрецы оступиться чернеющие следы чужой воли от белоснежной кожи княгини. -твоя сила несравненно больше, чем у любого из тех, с кем довелось мне свести знакомство, вот только дай себе возможность быть слабой, хотя бы когда я рядом и даю тебе опору и защиту - он почти в открытую вновь обращается к жене за прощением, за попыткой вернуть утраченное однажды доверие. -  Я отправил гонца к Ярославу и как только он закончит на капище, прибудет ко двору Яровита, и поможет мне обнаружить следы причастности Великого Круга ко всему произошедшему.
Быть может не стоило упоминать ему о сыне, но он ведал обо всем, как знала и Сольвейг об отчаянной откровенности отца, что рисковал потерять сына,  принимая всю полноту вины за злоключения жены, из коих она выбралась лишь чудом. Но она молча скрывается за камнями и ВАцлав теряет возможность услышать ее ответ, если бы таковой имелся. Он ждет, не желая молиться и отвергая предложенное в кубке питье, которое жрецы вкушали у алтаря, задабривая богов. Боги и без того должны этой женщине, ни к чему добавлять коленопреклоненных просьб от ее супруга.

Когда Сольвейг появляется перед ним вновь, то выглядит даже слабее, чем до того и Вацлаву снова нестерпимо хочется взять ее на руки, хрупкую, неуверенную в поступи, укрыть от всех в своих объятиях и даже взглядом не дать коснуться ее. Но сейчас он Владыка, она - княгиня, и нет меж ними для сторонних глаз той связи, что оправдала бы такое своеволие. От того с наигранной учтивостью подает колдун руку, вновь позволяя на себя опереться.
- Наказание за отступничество одно - смерть, и здесь иного закона быть не может. Но в моем решении нет преступления клятвы, только усталость от возложенного бремени вести в Совете тонкую политическую игру. В моих руках сила управлять любыми умами, тебе доступна магия великого Севера, преодолеть которую еще не удавалось никому - но я не зову тебя в войну против Белого города - она бы возглавила этот поход, вне всяких сомнений, но Вацлав не зовет.
- Пока тебе и твоим сыновьям нужна не защита колдуна и сила меча твоего супруга, я останусь Владыкой, облеченным власть. Сохраню за нами протекторат Совета и Великого Круга, покуда не будет решено окончательно место Огнедара на престоле княжеском. Иное решение выбило бы у нас главные козыри - мою неприкосновенность в любом из княжеств Арконы. Но тем не менее, решение, что было мной принято и ты видишь его теперь неотвратимым и окончательным, ополчит против меня не одного из братьев. Угроза совершенно не эфемерное, а то, что с тобой произошло, если это белый голубь извещающий нас об осведомленности совета, придется нам готовиться дать отпор не только  короновавшему себя Беловодским князем самозванцу - он желал бы улыбнуться и как бывало заручиться в веселости поддержкой жены. Но она замирает крепко держится за его кисть и пронзительно смотрит в глаза. И голос ее даже не звучащий в голове, Вацлав сейчас слышит с особенным раскатом то, что и сам понимает - они захотят смерти, когда поймут...
- Но они поймут и то, что я убью любого, кто встанет на моем пути, что я желаю отныне продолжить с тобой неразлучно.

За этой беседой они доходят до терема, где с крыльца к колдуну подбегает прислужник с кухни и осведомляет, что Владыку князь пригласил отобедать... но только его.
Желваки индевеют в сталь и крепче сжимая руку жены, член Великого Круга говорит что ОНИ явятся к трапезе в главный зал.

Отредактировано Вацлав Змей (2023-06-25 07:55:48)

Подпись автора

Отступничество. За долгие годы, за века минувшие под сенью Белого города и вне его стен, слово как и деяние были связаны не с клятвой верности Алатырю и Великому Кругу. Не устрашая, но порицая неподъемным бременем, прошлое давило на плечи, острыми краями свершенной ошибки раздирая в кровь плоть, рассекая мышцы и истирая в прах белые кости. Покаяние, прощение и даже искренняя любовь не снимут этой вины, эту ношу уже не выкромсать, сколько не  пытайся. Вацлав готов был понести причитающееся за его предательство наказание. Когда отблеск стали разбудил его в предрассветный час, и нежная кисть занесла его для удара над самым сердцем не попытался увернуться. Тогда он верил, что не прощен и не будет. С горечью и болью, которые в то время не делил на двое, но сгорал под ними в одиночку, готовился принять смерть от  руки той, что любил, той, что предал. Он отступился от единственного, что в самом деле имеет ценность в этом мелочном мире людей и смертных, в равной степени зависимых от благоволения капризных богов.  Теперь он многое знает, его жизнь сделала не один оборот, что мудрость времени обратилась в суть знания. Вацлав Змей, предавший на суд Великого Круга северную ведьму был служителем Совета, преданным Алатырю колдуном и отступником. Велес свидетель, колдун не пожалел себя ни в аскезе, ни в попытке самобичевания,ни в смирении к  воздаянию. И то, что теперь он жив, при своей силе и рядом с Сольвейг есть воля богов, но никак не смертных, ведь ничто иное не могло бы побороть перенесенных мытарств. И все же Владыка по сей день принимал себя отступником, даже зная и чувствуя, что Сольвейг простила ему все и даже не теперь, много раньше, когда не пожелала окропить его кровью супружеское ложе, опадая к нему на грудь в беспомощном противоречии любви и отчаяния. Когда владеть бы ему силой потоков времени лишь одно желал бы переменить Змей. Только одного шага не сделать. Не отступить от неё.

Но ему подвластно лишь то, что есть здесь и сейчас и Владыка желает подняться трапезничать в сопровождении княгини. Той, что уцелела чудом в неравной схватке с некромантом, оказавшимся ее недругом при дворе ладожского князя. Скулы колдуна жестко сведены не терпя возражений, да и нет тех, кто посмел бы словом противиться, не говоря уж о деле. Слуги раболепно кланяются, уступая им дорогу. Есть мужская гордыня в том, чтобы указать на неправоту властителю Гардарики, но не только ею ослеплен Вацлав, как бывало прежде, если кто-то сомневался в том, что княгиня при супруге неотлучно даже на встречах государственной важности, где женщина, когда она не мать и не вдова, одна не может быть ни при каких условиях, лишь молчаливой тенью ожидать мужа. Они сломали эти правила, не позволит ею пренебрегать Вацлав и впредь.

Не считай это бахвальством ревнивца, родная, я желаю, чтобы Яровит прибывал в смятении с тем  осознавая угрозу, в случае недобрых намерений в твою сторону. Пусть молчаливо укором и сомнениями, но рисковать мы не можем, пока не найден тот, кто оказался способен причинить тебе вред - кулаки бессознательно сжимаются.  Он не смеет принять и это своей виной, Сольвейг не дозволяет, требует взглянуть на все через нее и призывает к покою. Он покорно хранит внешнюю невозмутимость, когда они оказываются в столовом зале, где уже накрыто на двоих.
- Доброго дня Владыка, -  едва ли Яровит способен скрыть изумление, для того ему даже не нужно задавать вопросов, на его лице бурей негодования отражается всё, что он мог бы озвучить. Вацлав помогает Сольвейг занять место по левую руку от себя и лишь после садится за стол.
- Доброго, вели князь слуга поставить еще кубок и поговорим о том, что в тереме твоем  под сенью верного алатырским заветам княжеского венца, обитают черные змеи, покушающиеся на благоденствие матери княжичей. - пока расторопные прислужники по щелчку пальцев Яровита наполняют вином еще один кубок и ставят тарелку перед Сольвейг, Вацлав делает щедрый глоток прохладного кваса, наблюдая исподволь за тем, как дрожат руки князя. Он ищет оправдание и все же растеря, значит не его рукой оказался поблизости некромант.
- Но Ваша Милость, едва ли уместно, чтобы княгиня была при нашем разговоре, то дело важное и не терпящее свидетелей... такого... рода - он подбирает слова с неохотой, и тщанием, которое вызвано лишь непониманием.
- Что ж ты желаешь, чтобы я вышел? Покинул трапезную оставив княгиню саму тебе повествовать, после всех злоключений при твоем потворстве? - он груб в речах, без снисхождения и обходительности, звучит так еще более угрожающе, чем в еленой вежливости. - Теперь жрицам пришлось проводить ритуал очищения, а тебя заботит лишь соблюдение традиций? ИЛи не ими продиктовано твое желание оставить княгиню вне беседы нашей? - точно снулая рыба открывает рот Яровит, с тем не извлекая звука и во все глаза смотрит на мужчину и женщину перед собой.
- Вековая традиция не велит вдове быть при двух покровителях без связей семейной - Вацлав желает размозжить голову заносчивому князю. Без воздействия ментальных сил, не проникая в погань его разума, двумя руками дернуть к себе за виски и разбить в прах о тяжелый полированный стол. Но одной рукой он держит кубок с питьем, другу у края стола незримо сжимает Сольвейг.

- Отныне и впредь, покуда угроза в твоем тереме висит дамокловым мечом не над нашими главами, но над жизнью княгини, в ее праве быть свидетельницей наших бесед и ответствовать за себя и княжичей, когда их интерес будет задет - он вынужден добавить именно это, хотя желал бы сказать иначе.
- Ваша воля, - не слишком согласно сбалтывает князь и щедро глотает терпкость вина. - вот от чего Ваша Милость считает меня причастным к случившемуся несчастью. Я никоим образом не причастен, и когда владел бы колдовским даром, не сидел бы на престоле ладожском....
- Ты знаешь о нападении мертвых собак, о том, что в твоем саду создания некроманта ранили Владыку - он резко подается вперед рывком сдирая с рукава тонкую повязку и демонстрируя плохо зажившие укусу - не самое уместное зрелище за столом,он видит как вздрагивает Сольвейг, впрочем не от отвращения.
- Расскажи, княгиня, что случилось нынче утром - Вацлав сознательно передает ей слово - это ее правда, и ее право, никто не смеет отнять у его возлюбленной, у супруги право слова в свою защиту. - и знай князь, когда бы не воля матери княжичей, теперь тебе надлежало иначе ответ нести. Кто приветил врага Великого круга, кем бы он не был, тот принят должен быть вероотступником. - возглашает Вацлав, прежде, чем замолчать и приступить к трапезе.
Рдная, дай мне право на эту самоуверенность и останься подле меня перед ним в каждый час - мысленно просит колдун, прежде, чем Сольвейг заговаривает с ожидающим Яровитом.

Отредактировано Вацлав Змей (2023-06-25 19:04:52)

Подпись автора

Время, когда перед ними склоняли головы самые ярые противники, когда рука об руку княжеской четой Беловодских они входили в широко распахнутые двери любых трапезных и  приветственных залов Арконы он помнит счастливейшим в своей жизни. В награду за его верность, упрямство и любовь, Сольвейг позволила южному колдуна назвать себя женой. Она получила свою выгоду, дважды у нее был шанс лишить его жизни, и ни в первый ни во второй раз не стал бы Вацлав останавливать ее руки, коли богам было бы угодно, он почил бы на супружеском ложе, не выдав происхождения и дара. Единственным вершителем судьбы его в то время был не всемогущий Велес, не грозный Один, получивший через верную жрицу доступ к шее врага. То была женщина, любовь которой он однажды предал, однако всю жизнь после чтил как величайшую драгоценность. И когда она захотела увидеть его истекающим кровью на льняных простынях, Вацлав развел руки в стороны и позволил ей править  русло его жизни. МИнуло много столетий с тех пор, но он никогда так и не попытался изъять из рук ругаланнской ведьмы собственное сердце. Без нее оно было ему ни к чему. Знал Владыка умов, что и Сольвейг теперь помнила то время с нежностью и искренней любовью.  То, что терзало ее мужа она теперь принимала как укор, в чем-то справедливо, но выбор оставался за ней так или иначе, это было подчеркнуто в созвучии их мыслей.

Сейчас жизни Сольвейг угрозы нет,  Вацлав убедился в этом и принял все меры, чтобы обезопасить жену, однако при этом он позволил ярости и тревоге взять верх над любовью и рассудительностью.  Вероятно, ему предстоит жалеть об этом выборе, даже в молчаливом согласии Сольвейг пойти с ним по приглашению князя Яровита есть фатальное смирение, которое он непременно заметил бы, когда не был возмущен по привычке ожидая должного уважения и раболепия перед ними обоими. Ему хочется вступиться за ту, чей рукой восстановлена наследная власть, кому подчиняются ледяные ветры и чьё имя есть свет с небес.  Кого-то он греет, прочих слепит, Яровиту следовало жечь глаза, выдрать язык и разорвать его у статной березы на части. Кровожадность, с которой измыслено отмщение, продиктовано только болью, что причиняет ему небрежение к его любимой. Он не изменился хотя бы в этом, дорожа  своей княжной без меры он готов был стерпеть любые лишения, но даже малости неуважения не желал допустить в ее адрес. И пусть он понимал, что во имя сохранения прежней неколебимой власти Великого Круга не может и не должен  выказать ей свое расположение, слишком ярко горело перед внутренним взором ее чернеющее проклятием лицо.

Колдун винил Яровита, притворно и приторно заискивающего перед Владыкой, и не отпуская даже взора в сторону вдовы Владимира, матери княжичей. Она не была женой покойному князю, что любил ее как только был способен смертный. Но как видно даже не положение ее при князе, но влияние на ум его и его сыновей, тревожила Яровит. Не желая оставить власть Беловодья на откуп северной юбке, он готов был  презреть ее статус и то, что для Беловодья за тридцать лет не сделала княгиня ничего дурного, оставив после смерти князя двоих сыновей  наследниками и продолжателями отцовского дела. Вацлав не чувствует привычного одобрения от жены, поддержки его решениям. Но не желает отступить,с прищуром глядя на тушующегося князя. Колдун читает ладожского властителя легко  с отвращением узнавая в разуме Яровита паскудные мысли и сравнения.  Впрочем злонамеренности он не выискивает и оттого, немного успокаивается, но ровно до того мгновения, когда отзывается хозяин этих мест к истории, случившейся в его стенах и ставшей угрозой жизни обоих.
Лицо Вацлава делается непроницаемым, теперь он желал бы закрыть и свой разум, но слабость Сольвейг подталкивает его не замыкаться, но дать ей силы.
Он терпеливо ожидает, когда расторопная служанка закончит с повязкой на руке и покинет трапезную.

- Ты станешь искать, князь и найдешь лишь смрад выгоревших комнат, не осталось ничего, что могло подтвердить, что с дозволения высочайшего изменник попал в твои палаты - непреклонно винит Владыка оправдывающегося Яровита, что не подозревает о прозрачности каждой мысли в своем разуме. Проходит не больше пары мгновений, после того как Сольвейг сжав его пальцы покидает их общество. Она бледна и он не станет тревожить ее более. Но тем временем ширится в нем удручающее непонимание. Неужели она думает,не в силах Вацлава воздействовать на этого завистливого и беспомощного князька, отчего так тревожно ей выдать намерения и суть их вековой связи. Он давно отошел от политических хитросплетений, от того было его негодование столь искренним.
- Великий Круг желает получить ответ и я его составлю, не сомневайся, Князь, но тот, готов попрать закон наследного почтения, кто не желает прежде отдать память воле почившего и проявить уважение к его воле,  не стоит доверия Белого города - так было, так есть. - покидая залу, Вацлав не оборачивается  - не желает услышать мыслей  князя, оставшегося в одиночестве. В нем вскипает иное.
Выйдя из дверей и ловя краем  глаза Сольвейг, которой помогают пройти к покоям врач и служанки, он нарочито ускоряет шаг. Мысленный зов он оставляет без ответ. Тебе нужен отдых, так отдыхай, княгиня, я не посмею тревожить твой покой более. Он не оборачивается, выпуская  лишь эту мысль из взбудораженного событиями разума.
- Владыко, но князь велел и вашу рану осмотреть - семенит рядом лекарь.
- Пустое, я позабочусь о своем благополучии сам, ступайте к княгине  - он открыто отмахивается, а войдя в свои покои, громко захлопывает дверь в дрожании стекол он слышит тонкий плач.
Выходит моя верность и рассудительность не очевидны, значит придется доказать иначе - выпивая залпом стакан воды, Вацлав выглядывает из дверей  покоев и без тихо без усилия велит стражнику найти наложницу князя, что приходила прежде.
- Желаю говорить с ней - так пусть беседа эта станет достойным времяпрепровождением - это было не новостью, а потребностью любого высокого гостя.
Змей уверился, что необходимая от него защита присутствие как справедливого судьи, обличенного властью - так тому и быть. Он один в покоях, эта мысль не долетит до разума Сольвейг, он не позволит обиде затопить себя до края. Но отныне возьмет иной тон, не желая сделаться заискивающим и капризным любовником вдовы.
Власть Круга здесь святейший из знаков единства Алатыря и коль скоро его симпатия, расположение и бережливая тревога делают его чувства слишком прозрачными, Вацлав отвлечется. Впрочем не плотское желание движет им сейчас. Отнюдь, в присутствии жены, воссоединение с которой принесло ему столько желанное удовольствие, мыслей о физической утехе с наложницей не возникало даже  по краю.
Колдун желал выяснить все, что известно той, кто имеет доступ к князю и и его приспешникам, такой вариант думалось ему окажется прямее и надежнее других. Неодобрение теперь мало беспокоило его в собственной решимости.
Когда в двери его покоев раздался робкий стук, он открыл дверь немедля с благостной улыбкой радушного хозяина.

Подпись автора

Смирять ярость и несдержанность Вацлаву в прежние годы мешал его темперамент. Не будь он колдуном, то сделался бы полководцем и в бою быть может обрел и славу, вот только рано или поздно горячность его порывов увековечила бы эту славу его посмертно. Боги распорядились иначе, вложив дар ментальной магии в его разум, и тем задав задачку, с которой по сей день южанин управляется с трудом.  Он учился подавлять эмоции дольше всего остального, душил каждый всполох огненного нетерпения и опасной ярости с таким трудом, с каким иные учатся орудовать палицей и мечом одновременно. Поток магии, каждая такая вспышка усиливала многократно и он рисковал навредить если не самому себе, то тем, кто оказывался вблизи. Когда Велизар вызвался помочь "брату" в очередном наставническом задании, то едва не пал, сраженный импульсом менталиста. Нелегко давалась Вацлаву эта наука и в те времена, когда он постигал магию севера под строгим руководством Сольвейг. Не без боли он обращается к памяти тех дней. Однако именно тогда холодное Солнце навсегда покорившее его сердце, даровало ему новое умение. Только в Ругаланне он обрел то, что после не раз уберегало его от поспешных и фатальных действий. Свою находку он познал далеко не сразу, но когда он оставил Сольвейг в Китеже, зная уже наверняка, что обрекает так или иначе на смерть братьев, когда не сделал выбор в пользу своего чувства к женщине, он сумел отгородиться от эмоций, от губительной силы потока мыслей и чувств, способной убить любого и даже его самого. Не так желал бы он обрести этот контроль. Но тому минули слишком многие столетия, чтобы сетовать. Теперь в его власти, обращаясь мыслями к супруге, отделяться от первых всполохов ярости, обиды, горделивой самоуверенности.  Видеть правоту того, что неизменно вызывает волнение сердца оказывается нелегко, будь он человеком, колдун сказал бы тоже самое, однако, тогда этот контроль не имел бы той же силы, что в случае с положением члена Великого Круга, Китежского Владыки, могучего мага.

Сейчас, ожидая в своих покоях призванную гостью, Вацлав думал о сказанном,  о собственных решениях и скверных мыслях, которые читал в сознании князя, без труда проникнув в его разум. Это было похоже на погружение в земляную прогалину, полную дождевой водой. Грязь помыслов правителя Гардарики липла к колдуну омерзительными комьями, отвращая и понуждая испытывать яростное оскорбление. Как диковинно было ощущать себя рядом с Сольвейг в нынешних обстоятельствах несвободным. Укрывать от любого любопытствующего взора то, о чем прежде он мог и заявлял открыто. Равных этой женщине нет, она моя, со мной и для блага ее, как и по воле будет сделано все без исключения. Ледяные горы Ругаланна и ясность молний Всеотца, охраняющего его жрицу всегда были на стороне ведьмы, сохраняя ее разум превыше сердечных стремлений. И пусть в прошлом как и у супруга, у княгини-матери были поводы признать ошибки, теперь она мыслила и действовала куда рассудительнее Владыки. Вацлаву это не нравилось. Назвавшись в помощь, отозвавшись к ее призыву за сыновей от другого мужчины, он принял все условия и теперь должен был остаться верным своему слову, смирив любую вспышку во благо ее и ее детей, но не в угоду собственной гордыне. Он менее всего хотел, чтобы жена пожалела о своем визите, об их воссоединении, если его приезд в Ладогу можно считать таковым. Пожалуй, теперь он и вовсе хотел бы спросить жену, желает ли она, чтобы он остался только соратником, но не мужем.... В груди ворочается змей сомнения, хотя не желал его будить Вацлав, но в долгих раздумиях пришел к этому. Если Сольвейг пожелает разделить с ним лишь заботу о судьбе княжичей, так тому и быть, но одно он решил твердо - в Китеж возврата нет.

- Ваша милость? - дверь открывается чуть скрипя, тем прерывая поток размышлений колдуна. Сегодня она куда менее открыта и настойчива, чем в тот вечер когда по наущению князя явилась в его покои, приветственным подарком для дорогого гостя.
- Войди и садись, тебе нечего бояться - ту же мысль он вкладывает в ее разум, освобождая девушку от оков страха. Он поднимается с места и когда та садится на низкий топчан у окна, нарочно подходит со спины, касаясь открытых плеч горячими ладонями. Куда проще будет вложить в ее память то, что будет подкреплено доказательством короткого реального взаимодействия. Склонившись к девушке он шепчет ей на ухо.
- Я не причиню тебе вреда, и ты уйдешь отсюда когда пожелаешь, но прежде расскажешь мне о том, что знаешь. Он уже вовсю хозяйничает в ее разуме, двигаясь осторожно и ловко, так будто вовсе танцует на нитях чужих воспоминаний и знаний.
- Твой князь отпустил тебя ко мне в день моего приезда, и я не был готов к нашей встрече, теперь же я сам призвал тебя и желаю, чтобы ты уверила Яровита, как усердна и искусна ты была, оставив Владыку более чем расположенным к себе а с тем к самому князю. Она кивает, глядя перед собой и расслабляясь в некрепком объятии.
- Кто ответил на его призыв прежде того, как я явился ко двору, кто прислал те письма и оказал правителю услугу, согласившись помочь избавиться от матери княжичей в пользу его как наставника и покровителя? - он не видит этого в ее мыслях и от того спрашивает прямо. Девушка под легкостью ласки, успокоенная голос колдуна, откидывается к его плечу, и прикрыв глаза рассказывает, что ей неведом друг, что отозвался ее господину в помощь, но признает что его стараниями случилось покушение о котором Яровит знал, не был причастен к самой магии некроманта, но знал, что хворь Сольвейг не случайна, умолчав об этом перед лекарями и Владыкой. Ладонь Вацлава ложится на тонкие девичьи ключицы и губы его касаются ее щеки, когда он вновь заговаривает. Оставляя в ее памяти всполохи ярких образов нужных для правдоподобности.
- Отныне, если ты узнаешь от князя о его переписке с "другом" или он поведает при тебе о планах в отношении княгини-матери, ты испросишь моего внимания и будешь принята в этих покоях. Твоя верность Яровиту с тем не пострадает, и ты останешься как прежде его наложницей. Однако Владыка с благодарностью принял твой дар и о том будет сообщено князю. - чуть сжав шею девушки, колдун наполняет разум ее чувственным подтверждением. Это не составляет труда для того, кто мог создать иллюзию смерти столь реальную, что человек задыхался реальностью поселенных образов и умирал от перенесенных лишь в разуме страданий.
Их беседа не оказывается короткой, как то и требуется для правдоподобности. Увы ничего серьезного узнать Вацлаву не удается, и он знает, что это не обрадует Сольвейг. Ведь вновь они не получат ответа на вопрос - кто в реальности есть их враг. Теперь уж точно их а не только беловодских княжичей претендующих на престол.

Он неторопливо входит в широкую княжескую библиотеку и садясь подле Сольвейг улыбается, замечая, что та выглядит куда лучше, чем накануне.
- Я желал бы обрадовать тебя и вложить в твои руки факел, но пока не могу сказать ничего определенно. Вчерашнее кхм общение выдало мне еще одно обстоятельство. - ему не нужно говорить обо всем, он пропускает Сольвейг,  делясь с нею всем, что смогу выведать у наложницы.
- Я снова напишу в Белый город и попробую узнать, кто же оказался столь рачительным другом Гардарике ну или врагом тебе, северная ведьма.  ведь Яровит не желает оттеснить твоих сыновей от трона, лишь тебя видя как угрозу власти его и тех, кто называет себя союзником.
- сам я пока не могу вернуться в Китеж с тем, чтобы выведать изнутри... если только... ты не посчитаешь это нужным.  - он не думает, что Сольвейг желала бы избавиться от его присутствия. Да и помощь та, о которой она просила не оказана до сих пор.
- Мне придется просить тебя привести Огнедара... я должен буду открыто "читать" его, чтобы не возникло сомнений, что вывод Владыки основан на знании, а не на расположении к матери княжичей.

- Знаешь ведь, он считает, что я под твоими чарами, так же как был его названный брат... почему ты осталась с Владимиром? - внезапно спрашивает Вацлав глядя в глаза  Сольвейг, он все еще касается ее руки, но отступает  в ее разуме, этот ответ он желает услышать. - Получив то, что желала, почему не покинула его... ты родила ему двоих сыновей и была с ним... была бы и теперь, если бы он не погиб... и не пришла бы ко мне - он удерживает свою боль в стороне, хотя та режет отчаянной обидой тщательно возведенные преграды.  Внезапно, колдун убирает ладони и поднимается подле стола, будто передумав и не желая слышать ответ. В библиотеке появляется гонец с письмом, жест Владыки обретает иной смысл - ответ Велизара - быстр. Он принимает письмо читает сам и отдает в руки жены.
- На моей... нашей стороне еще как минимум один колдун, и это не мало, однако так и не открывает того, кто против нас... оставим то, что не касается княжичей и тех осложнений, что создает нам Яровит подозрениями и нерасположенностью к тебе - кивает Сольвейг Вацлав. О не возвращается к столу, не касается жены и кажется страшится услышать ответ на спешно  озвученный вопрос. Как будто  и впрямь может узнать, что счастливая жизнь со смертным князем была для его Сольвейг лучшим выбором, и чувства к нему стали поводом к рождению сыновей, горячо любимых теперь с кончиной их отца.

Его ум знает о связи, которую не разрушить, но сердцу слишком мало этого знания, оно источает черную горечь, преданное в своей любви будто в отместку.

Подпись автора

<!--HTML--><iframe frameborder="0" style="border:none;width:100%;height:100px;" width="100%" height="100" src="https://music.yandex.ru/iframe/#track/1750831/173656">Слушайте <a href='https://music.yandex.ru/album/173656/track/1750831'>Goodbye My Love</a> — <a href='https://music.yandex.ru/artist/27935'>Tyler Bates</a> на Яндекс Музыке</iframe>

Стоило продолжить беседу иначе, возможно вовсе не начинать ее оборвав на желании говорить с Огнедаром. Этому молодому человеку было понятно о Владыке и матери больше младшего брата, впрочем никто из семьи Беловодских по-настоящему не был осведомлен о том что и каким образом связывало двух ментальных магов. Но то, что быть может осталось в Вацлаве последним зерном чуткого по-человеческим меркам к эмоциям и сердечным привязанностям сейчас говорило не о пользе встречи с княжичем и не о слаженности их действий в Ладоге, дабы добиться известных целей. Сердце колдуна, источенное десятилетиями разлуки и сомнений, отделенное пусть не в сознании, но в сосуществовании от супруги искало иного. Даже спустя тысячу лет колдун с юга сохранил этот огонь, который от одного дуновения разгорался в опаляющее всё вокруг пламя. Так было только если речь шла о Сольвейг, из века в век, только с нею был связан поток неукротимый ни мудростью ни уместностью. Сам Вацлав уже отступился от заданного вопроса, пожелал оставить выяснение,не захотел знать правды, когда она могла оказаться болезненным проворотом кинжала в и без того кровоточащей ране. Но слова прозвучали, сомнение поселил меж ними прохладу расстояния и взгляд  Сольвейг  столь же холодный сколь и спокойный не сулил успокоения, но обещал правду, какой бы она не звучала для мужчины 30 лет проведшего вдали от возлюбленной, зная, что другой зовет ее своей, и каждый день без оглядки и сопротивления с ее стороны вел ее в опочивальню. Вацлав зажмуривается, складывая руки на груди. Он слушает ее, сжимая зубы, не смея перебить. В его разуме бушует отголосок кровавой, огненной бури, что пожирает сердце с каждым сказанным ею словом. Сейчас чертоги его мыслей закрыты от нее, и даже попробуй она оказаться в привычном для себе тихом присутствии в сознании мужа, не смогла бы.

- Вера... верность... служение... - бесконечная жизнь сделала нас глухими к тому, что и впрямь стоит любой жертвы. Для себя я понял, открыл это тогда, когда не стал удерживать твою руку, занесенную надо мной с кинжалом, в нашу брачную ночь... И я не выбирал Сольвейг не после того дня как ты прокляла Китеж и как видно меня вместе с ним, не выбирал между Белым городом и тобой, преданностью Велесу и тобой, нашим сыном и тобой - он знает это больно, но это правда - я ждал... ждал и минувшие тридцать лет и до того, когда ты оставалась рядом, но не верила мне до конца. Я ждал, когда же ты позволишь мне быть с тобой. Я выбрал тебя однажды, в холодную ночь хмельного Йоля выбрал душой и сердцем и предал... и был казнен за предательство много раз. Не достаточно чтобы замолить твой год и один день, недостаточно, чтобы быть не подле тебя, но с тобой - это всё, чего я хотел.  Быть с тобой, но ты боролась за веру сдерживала войны, рожала сыновей от другого и неужели ни разу не прислушалась к тому, что могла услышать лишь ты через сотни верст? Не слышала как истязала меня, не год и не день, 3 десятка лет Сольвейг - эту пытку назначила мне ты, ради веры, ради Одина и служения Троту, который стоит выше всего и всех.

- Во мне не осталось больше плоти и души не тронутых шрамами, и если ты спрашиваешь почему я желаю покинуть Китеж теперь, я отвечу... потому что и там в каменном мешке, где возможно лишь касаться гладких стен я не нахожу больше покоя и умиротворения.  Ярослав, выбравший свой путь сам, больше не нуждается в моей опеке, я поддержал его, не желая оттолкнуть лишиться и его с тем, что не смогу принять его выбор так ранящий тебя. И теперь ни в Китеже ни рядом с тобой мне нет места Сольвейг, я снова сделаюсь скитальцем потому что ты  не принимаешь мой выбор. Твоё желание быть верной Троту и только всеотцу посвящать каждый день своей жизни знакомо для меня и для любого жреца, кто сердцем искренне уверовал в своего бога. Но так случилось, что однажды моей верой стала ты.... мой злой и жестокий северный бог, и несмотря на все мои тебе молитвы, подношения и истовое служение теперь ты предаешь меня в том,как запросто говоришь о боли, что я нес в себе день за днем.... я мог прийти, но взять тебя это снова было бы не то, что желает мое сердце по странному стечению обстоятельств все еще живое. Ты никогда не выбирала меня, не выбирала нас и не выбираешь теперь, я снова только подле тебя, когда я Владыка призванный в помощь сыновьям Владимира.
- Я всегда любил тебя и в день, когда ты прокляла меня и в день, когда родила сына от другого, и теперь  - я вижу что моя любовь и мой выбор - оковы для тебя, которых ты не желаешь

Он замолкает резко. Сказано слишком много, больше чем он желал, больше, чем она хотела слышать. Отшатнувшись Вацлав отирает лицо, влага холодит ладони, он не заметил слез. Не здесь.
- Проси сына до появления в тереме Яровита найти меня в саду, я должен сказать ему то, что позволит нам в глазах Яровита и наушничающей свиты его остаться незапятнанными  обманом. Владыка должен прилюдно узреть силу веры княжича, подтвердить его верность Алатырю, чтобы Белый город от моего слова дал добро на его воцарение, а князю ладожскому нечем было попрекнуть ни тебя ни меня.  - Вацлав понял, что нрав Огнедара куда жестче, чем у Ратибора и он самоуверен достаточно, чтобы воспротивиться обману, спасительному, но для княжича быть может удушающе отвратному.
Если Яровит и двор удовлетворятся увиденным, Великому Кругу будет объявлено слово члена Совета - подтверждение права Огнедара и его уже нельзя будет попрать сомнением. Они не посмеют отказать мне, ни один из них не пойдет против... теперь ни один. Но когда я не вернусь, последствия случатся и хотя я полагаю ничего в наследовании трона Ирия это уже не изменит, мне придется готовиться к отмщению.
- Я желал бы видеть на своей стороне больше соратников, но тебя просить не стану, сохранить сыновей в безопасности вдали от уже иного столкновения будет нелегко, но ты ведь и не с таким справлялась. - руки опускаются безвольно, тихо. Он смотрит на женщину, которую желал бы назвать своей всецело, и открывает ей разум зеркалом отражающий каждое слово - здесь боль разлила безбрежный океан и волны ее шумят с накатом и разбиваются о скалы никак не отступая. Там нет больше истовой веры в Велеса и нет иного образа, кроме её. И он знает, что Сольвейг нечем ответить вера в Трот сильнее чувства.

- Скажи ты теперь, что вспоминала обо мне держа на руках одного за другим двоих сыновей,  обнимая Владимира как супруга, не ища со мной встречи ни разу за 30 лет и я бы поверил, но ты не солжешь, ругаланнцы не лгут - улыбка на его губах....  только улыбка, ни оскала ни злобы ни обиды. Знаешь один урок ментальной магии я так и не постиг, как не старался, я не могу отрешиться от чувств, отринуть их и дать разуму полноправную волю и мне все еще больно.
Почему он говорит все это сейчас, когда она еще оправляется от болезни, когда они в чужом городе, и им предстоит немало в этом нелегком пути возвращения трона законными наследникам князя?  Почему звучит так безисходно? Неужели не надеется услышать ее ответ?

В том то и дело что все еще хранит крошечную надежду может быть однажды она выберет его....

Отредактировано Вацлав Змей (2023-07-25 00:40:41)

Подпись автора