Март приближался неумолимо. Зима подходила к своему завершению, и хотя в Ругаланне в этом месяце редко можно было почувствовать приближение весны, жрецы не уставали напоминать, что природа пробуждается, в ней зарождается новая жизнь, которая вот-вот явит себя, как являла всякий раз в неизменный цикл, повторявшийся год от года. Ригинлейв любила весну. Не так сильно, как любила осень, но все-таки вместе с приходом чуть более теплых дней, а равно с постепенным торжеством солнца улучшалось ее настроение, ее желание выходить из замка, даже гулять по крепостной стене, глядя на еще не оттаявшее озеро, где они с Асбьорном и Асхильд совсем недавно осваивали коньки.

Хольмгард становился все более населенным и все более живым по мере приближения официальной их свадьбы. И хотя кольцо на пальце Ригинлейв, но что важнее – близость мужа напоминали ярлу о том, что она уже замужем, она не пыталась умалять значимость грядущего мероприятия, которое пройдет пусть и без церемонии, что уже свершилась в Фоборге, но все равно будет иметь огромное значение для всех тех, кто желал убедиться в том, что их княгиня и впрямь вышла замуж по своему выбору и ничуть об этом не жалела. В случае брака правителей вся эта проформа имела большое значение. Большинство гостей, конечно же, уже были в курсе того, что брак был заключен ранее, но той части, которой эта информация не достигла, будет предъявлен соответствующий документ, подписанный не только Вигмаром и Ригинлейв, но и достаточным количеством титулованных свидетелей, чтобы не сомневаться в его подлинности. Это должно было заткнуть даже потенциальных противников брака, но вообще-то после казни предателя с Морозного острова таковых не находилось. И потому, княгиня  могла позволить себе спокойно и мирно жить с супругом под высокими сводами родовой крепости Хорфагеров, и получать от этого удовольствие, потому что возможность Вигмара быть рядом воистину казалась женщине неизменным даром Богов.

Суета больше не тревожила. Организацией занималась Рангрид. Готовила покои для наиболее высокопоставленных гостей, вежливо отвечая благодарностью на присланные подарки. Распоряжалась пиром и украшением зала. Делала официальные заявления. Подготавливала лагерь прямиком у города для всех тех, кто либо не имел такого высокого положения, чтобы обрести покои в крепости, либо вообще не был приглашен на свадьбу, но все равно приехал засвидетельствовать свое почтение. Многие люди, особенно из числа простых бондов, были рады за княгиню и ее супруга вполне искренне. Ригинлейв отвечала взаимностью – она несколько раз посетила лагерь вместе с мужем, принесла ответные дары, угостила всех вином от их с Вигмаром имени и вообще старалась быть предельно любезной и открытой. Празднование готовилось грандиозное, женщина не желала никого обижать, никого оставлять незамеченным, ни с кем ссориться. Этот брак сделал ее счастливой. Так почему бы ему не сделать счастливой и других людей в Ругаланне, давая им возможность выдохнуть, ведь ярл вышла замуж не за иноземца, не за очередного ставленника Беловодья, да и делала это, судя по всему, по любви и собственному желанию.

Настроения Вигмара женщина старалась скрашивать изо всех сил, меньше привлекая его к делам с гостями и принятию новых даров, и больше проводя времени наедине, за разговорами, планами, размышлениями и просто праздными беседами, которые они вполне могли позволить себе, сидя у очага. Это было странным, что они знали, во многом, глубинную суть друг друга, ту, что проявилась в битвах и мятеже, в совместных набегах далеко в прошлом и у походных костров, но совсем не знали чего-то простого, не делились воспоминаниями, которые были ценны, не имели понятия, как ответить на вопрос о любимом цвете, любимом времени года, любимом месте в Ругаланне. Это могло казаться неважным на фоне глобальных событий, но это все еще оставалось значимым на фоне их брака, их желания узнать друг друга и стать еще немного ближе.

Ригинлейв была в хорошем настроении. И испортить его не могло даже скорое прибытие Великого князя, с которым в последний раз они расстались не на безупречной ноте в силу того, что нынешний правитель Арконы не просил – требовал, чтобы часть войска женщины осталась в Ирии на зимовку. Но трусость самозванца не должна была стоить покоя ее воинам, которым Ригинлейв уже успела пообещать возвращение домой, а потому, ответ ее был совершенно определенным и однозначным. Нет. И все они вернулись домой, несмотря на гнев, который Владислав испытывал. Беловодец не мог диктовать ей условия. Знал это. И немало этим тяготился.

И все же, на свадьбу он ехал вместе с сестрой княгини. Не сказать, чтобы они были когда-то особенно близки с Устиньей, но Ригинлейв относилась к ней, как к сестре, а не как к никому ненужному бастарду, коим она, во многом, и являлась. Когда-то, понимая, что наследовать все-таки будет девочка, законная дочь Горма, часть советников отца рекомендовала убить девчонку-бастарда, чтобы не допустить даже намека на смуту. Ругаланну были известны прецеденты, когда ублюдки забирались очень высоко, а позиции законной дочери и без того были шаткими из-за того, что она была дочерью, а не сыном. Ригинлейв тогда умоляла отца проявить милосердие. И он, как ни странно, проявил. То ли боялся, что и единственная законная дочь может умереть, то ли испытывал к Устинье жалость и привязанность. Точно не скажешь. Ведь милосердие и доброта были отнюдь не главными качествами ярла того времени.

Как бы там ни было, а Ригинлейв была рада видеть сестру. Владислава – не так, чтобы очень, но сестру – да. Та давно не была в Ругаланне, сильно изменилась, став Великой княгиней, и это беспокоило ярла. Она надеялась, что с визитом в родной край женщина вспомнит, кем она является  кто ее настоящая семья. Но надежды эти, конечно, могли и не оправдаться, потому что Устинья легко поддавалась чужому влиянию, была легкомысленна и себе на уме, и если бы не хорошее ее образование, она бы и по меркам Ругаланна считалась дурой, не говоря уже о мерках некоторых других частей Арконы. Поэтому она вполне могла проникнуться своим новым супругом и забыть, кто она есть не по титулу, но по сути. И потому, да, Ригинлейв ожидала и желала увидеть свою маленькую сестричку, за которой когда-то присматривала и которую не позволяла обижать в играх. Это успокоило бы ее сердце и подарило ему мир хоть на какое-то время.

Женщина не успевает спросить, почему Вигмар так негативно настроен к этому визиту. Владислав ему не нравился, хорошо, так бывает, но врагами они не были, а с Устиньей едва ли оказались знакомы. Так в чем же было дело в действительности? Поговорить об этом, возможно, надлежало немного позже. Потому что теперь Ригинлейв встречала великокняжескую чету вовсе не как своих сюзеренов, а как семью. Как бы там ни было, а они ведь ею и являлись.

- Здравствуй, Великий князь. Добро пожаловать в серебряные чертоги Хольмгарда. Я надеюсь, что тебе здесь понравится, мой двор и дом окажутся гостеприимными, а сам ты найдешь удовольствии в нахождении здесь и общении со многими добрыми людьми, приехавшими на мою свадьбу, - она сдержанно улыбается, а затем жестом указывает, что ларцы могут внести в главную залу – там принимали все подарки, все они, за редкими исключениями, имели для женщины малое значение, - Мы с супругом с радостью принимаем твои дары, и благодарим тебя за них. Вы, вероятно, уже знакомы, но не так, чтобы очень близко, - женщина раскрытой ладонью указывает на мужа, а затем берет его за руку, - Мой супруг, Вигмар Соларстейн, хэрсир Йерринга и теперь еще и князь Ругаланна, - пусть это и было номинально, но Ригинлейв хотелось, чтобы все знали, что она вовсе не ставит и не стремится ставить мужа ниже себя.

- Устинья, сестра, я так рада тебя видеть, - Ригинлейв, наконец, искренне улыбается, ступает к женщине и обнимает ее. Странно было видеть сестру такой. Не то высокомерной, не то запуганной, одетой по беловодской моде, на вкус ярла слишком вычурно и чрезмерно роскошно, но это ничего не меняло. Это все еще была ее сестра, - Познакомься с моим мужем. Вигмар, это моя сестра, Устинья, Устинья – Вигмар, - она дает им обменяться короткими жестами, игнорируя любую напряженность, потому что это была семья княгини, а семья была для нее чрезвычайно важна. Но все же, перестав смущать сестру объятиями, женщина вновь возвращается к мужу и берет за руку. Она и сама не знает, почему, но сейчас ей так было спокойнее.

- Матушка подготовила для вас покои с видом на озеро. Устинье раньше нравился этот вид, - но ей никогда не давали комнат выше второго этажа и никогда они не выходили на озеро. По этой причине она нередко ночевала у сестры, повторяя, как и ей бы хотелось иметь такую же комнату. Теперь Ригинлейв такой шаг казался символичным. Ведь Устинья больше не была просто бастардом ярла. Она была Великой княгиней, - Слуги вас проводят и предоставят все необходимое. Они выполнят любое ваше требование. Мы с мужем через час будем ждать вас в малой трапезной, в северной части замка. Только мы вчетвером, - хоть какое-то время  и возможность, чтобы побыть с семьей.

Женщина терпеливо дожидается, пока князь и княгиня уйдут, провожает их до самого конца коридора взглядом, а затем, когда голоса их, наконец-то, стихают, пихает Вигмара локтем в бок, чуть нахмурившись, но скорее обиженно, чем зло, - Ты что?! Причем тут дети Локи и почему ты такой неприветливый? Знаю, тебе не нравится Владислав, но он ведь приехал поздравить нас со свадьбой. И моя сестра тоже, - она вздыхает, - Я знаю, ты устал и большое количество людей тебя утомляет. Я и сама чувствую то же, но прошу тебя, не будь таким брюзгой, - она смотрит на супруга почти с мольбой, а затем целует его в щеку, - Пойдем сразу в трапезную? Выпьем вина, пока будем ждать их. Я сегодня тоже немного устала.

Подпись автора

Несмотря на поведение Вигмара и его немотивированное ничем, с точки зрения княгини, неодобрение Владислава и Устиньи, настроение Ригинлейв не ухудшилось. Она испытывала беспокойство по поводу сестры, тревогу за ее будущее, а если быть точнее, за будущее той, какой она ее знала, но этим, пожалуй, можно было озаботиться когда-нибудь в будущем, если вопрос встанет таким образом. В конце концов, Устинья теперь была Великой княгиней, было вполне естественно, что она менялась, осознавая себя в новой роли, и возможно, Ригнлейв и вовсе не стоило в это лезть. Она хотела хороших отношений внутри своей семьи, хотела бы, чтобы все они могли поддерживать, если не дружеские, то приятельские отношения, но даже если изменения, что произошли в сестре, а равно еще успеют произойти, все-таки разведут их по разные стороны, то так тому и быть. Главное, чтобы Устинья была счастлива.

Возможно, в иных обстоятельствах княгиня и заподозрила бы неладное хоть в поведении сестры, хоть в поведении мужа, присмотрелась бы и задала обоим вопросы, но сейчас у Ригинлейв не было ни одной причины, чтобы что-то подозревать и в чем-то сомневаться. Она доверяла Вигмару всецело и безоговорочно, она рада была прибытию сестры. Почему ей следовало думать о чем-то плохом? Почему вообще все время нужно было думать о чем-то плохом, даже если плохое и не должно случиться вовсе? Совсем скоро был день их свадебного пира, все уже почти было готово, так много людей вполне искренне радовались их браку. И Хорфагер нравилось думать, что Устинья радовалась тоже. Ведь Ригинлейв была счастлива и довольна. Так с чего бы сестре не испытывать радость за нее?

Княгине не стоило больших усилий отбросить все свои страхи по поводу сестры. Если и будет что-то, то они обсудят это вдвоем, после, когда останутся наедине и когда все свадебные торжества подойдут к концу. Сейчас же им всем нужно немного мира и покоя. Особенно в преддверии весьма скорой вероятности начала очередного акта войны, которая казалась уже бесконечной, или близкой к тому. С этими мыслями ярл и зашла в малую трапезную, где привычно и собирались члены семьи малым кругом, когда не было никакой нужды использовать главный зал замка, где пиры вмещали в себя множество людей. Тихое и уютное убранство комнаты с большим очагом успокаивает последние тревоги Ригинлейв и та охотно берется за кубок, отпивая вина и готова выслушать и тревоги мужа тоже, хотя с ее точки зрения, для них и не было никаких причин.

- Уверен, что хочешь поговорить об этом в свете свадебных торжеств? – женщина чуть растерянно улыбается, не понимая, зачем вообще Вигмар поднимает эту тему сейчас, когда эта ссора, размолвка, что рисковала развести их по углам чуть ли не навсегда в связи с утратой доверия Ригинлейв слову мужчины, уже почти забылась и не имела никакого значения. Почему это все еще беспокоило супруга? Почему не давало покоя? Вот ведь она, здесь, прямо сейчас. Живая, дышит, пьет вино, смотрит на него, готовая слушать до конца, хотя все эти разговоры о причастности Владислава кажутся странными и нелепыми. Зачем ему ее убивать? И почему, в таком случае, он до сих пор этого не сделал, хотя бы просто приказав отравить ее кубок с элем еще в Ирии? Но княгиня не хочет спорить. Только не теперь. Только не когда весь ирийский кошмар остался в прошлом.

Она делает еще глоток вина, затем ставит кубок на стол и подходит к мужу. Кладет руки ему на грудь и неторопливо целует в губы, отлично зная, что здесь им никто не помешает и не перебьет ни поцелуй, ни их разговор своим неожиданным вмешательством, - Видишь? – оторвавшись от мужа  заглядывая ему в глаза, спрашивает женщина, - Я здесь, рядом с тобой. Живая. Никем не раненная, не отравленная, не убитая. И твоя жена, готовая разделить с тобой все будущее, что отвели каждому из нас боги. Ты такое мог представить тогда, в Ирии? – она тихо смеется, качая головой, - А все-таки это произошло. И ничего дурного не случилось за прошедшие недели и месяцы. Кто бы на меня ни покушался, он не преуспел, я вернулась в Хольмгард живая и невредимая, хотя и лишенная, казалось, последних сил, - но сейчас все было иначе. Зима оказалась очень беспокойной, но все-таки она открыла в Ригинлейв второе дыхание.

- Тебе нет нужды за меня бояться, - потому что в противном случае, в тревоге этой можно было себя извести, ведь жизнь ярла всегда, в той или иной мере, была в опасности. Если Вигмар будет тревожиться об этом все время, ему не будет покоя, а княгиня желала, чтобы он жил с нею в счастье и в мире, а не в страхе и сомнениях в отношении всех людей, что их окружали, - Зачем бояться завтра, когда мы живем сегодня? – она заглядывает ему в глаза, гладит по щеке, коротко целует снова, а затем отходит от Вигмара и садится на скамью у очага.

Утверждение мужа, конечно, звучит громом среди ясного неба. И не потому что в нем был упомянут Владислав, а потому что в эту же компанию подозрений отчего-то затесалась и Устинья тоже. С чего супруг взял, что она может быть хоть прямо, хоть косвенно причастна к покушению, Ригинлейв не знает. Для нее это звучит полнейшим вздором, так что, подавив шумный вздох, женщина делает пару больших глотков из кубка, надеясь на то, что сладость напитка заглушит желание заявить «я не хочу слушать этот вздор, пожалуйста, не отравляй радость нашей свадьбы своей паранойей». Это было грубо и это было жестоко, потому что Вигмар исходил из своих тревог за нее. И хотя природа их княгине была неясна, он был ее мужем. А муж и жена делили тревоги поровну. Ригинлейв не собиралась бросать мужчину с ними наедине. Пусть ей и очень хотелось отвергнуть все это и больше никогда не возвращаться к искомой теме.

- Я думаю, что твои тревоги напрасны, Вигмар, - честно, прямо и негромко произнесла ярл, - Но раз они все еще не оставляют тебя, давай обсудим их, чтобы больше не возвращаться к ним впредь. Почему ты считаешь, что великокняжеская чета желает моей смерти и может быть для нас опасна? – сама женщина, очевидно, так не считала. В противном случае, ни Устиньи, ни Владислава в их замке бы не было вовсе.

Подпись автора

Вигмар вел себя странно. И это очень настораживало. За все время, которое они провели в Хольмгарде, у него была возможность не единожды обсудить с Ригинлейв Ирий и происшествия в нем, в том числе и их размолвку, но почему-то он этого не сделал. А теперь вел себя так, будто они снова только вернулись из Пересечена, и мужчине отчаянно не терпелось отыскать несостоявшегося убийц и заказчика. Очевидно, это было каким-то образом связано с Владиславом, очевидно, Вигмар был убежден безоговорочно и всецело в том, что именно он виноват во всем, что случилось. Но неужели это захватило и уязвило его настолько, что сейчас он был задумчив и мрачен настолько, что Ригинлейв и вовсе не узнавала мужа? Это едва ли можно было объяснить его усталостью и утомленностью от обилия людей, в том числе не особенно приятных. Стало быть, он знал, что-то, чего не знала сама женщина? Ей, конечно же, очень хотелось спросить это напрямую, но вместо этого, стараясь не допустить до себя напрасной тревоги, ярл терпеливо ожидала, пока мужчина выразит свою мысль. И чем дольше он говорил, тем мрачнее княгиня становилась.

Несмотря на то, что Устинья была ее сестрой, Ригинлейв не была о ней слишком высокого мнения. Она хорошо к ней относилась, она защищала ее, она заботилась о ней, как и должно было старшей сестре. Но Устинья была бастардом, а Ригинлейв – единственным живым законным ребенком Горма. Устинья была наполовину беловодкой, а Ригинлейв – чистокровной ругаланнкой и дочерью севера до кончиков своих ногтей. Устинья никогда не могла отыскать своего места и не знала, чего хочет, а жизнь Ригинлейв была предопределена с первого ее вздоха. И эти факторы, некогда казавшиеся незначительными, в действительности породили между ними противоречия, которые вряд ли удалось бы когда-нибудь разрешить. Но они обе предпочитали делать вид, что этих противоречий не существует.  И это помогало им обеим сохранять приятельские и приязненные отношения годами. Казалось, что этого вполне достаточно. К большему княгиню никогда не обязывали. Но она позволила себе большее. Несмотря ни на что, она считала Устинью своей сестрой. И выходит, что жестоко ошиблась в этом?

- Что ты говоришь, Вигмар? – женщина хмурится и переспрашивает, как если бы не расслышала, хотя это не так. Она все прекрасно услышала. И то, как сжались пальцы в ладони мужа, говорило об этом лучше всего, - Вы что, с моей сестрой знакомы? – она искренне не понимает, потому что все разом переворачивается в голове. Устинья задумала заговор? Это не было ожидаемым, но как бы женщина ни пыталась скрыть это даже для самой себя, это не было и шокирующим откровением. Нет, заявление супруга не вызвало в ярле ужасающее отторжение, мотивированное святой верой в сестру. Напротив, Ригинлейв отлично ее знала и сейчас полагала, что подобное вполне могло быть реальным. Желание подвинуть старшую сестру, которой отдавали все в обход младшей, с которой вообще считались через раз, пожалуй, могло возникнуть в любом человеке. И виновата в этом была не одна Устинья, что, впрочем, едва ли действительно ее оправдывало.

В голове же не укладывалось иное. Почему она приехала к Вигмару? Они были знакомы? Почему, как давно, почему ни один из них не дал ей этого понять, ведь она только что представила их друг другу? Где именно они познакомились? И с чего после этого знакомства Устинья вообще взяла, что Вигмар станет человеком, который поддержит ее заговор? Знал ли обо всем Владислав? А если не знал, то кто вообще довел до головы Устиньи столь коварные, но бессмысленные идеи? Она не могла стать ярлом Ругаланна. Не понимала этого, вероятно, но все равно не могла. Потому что если Ригинлейв умрет бездетной, грызня, которая начнется на севере, приведет на трон, кого угодно, но только не девчонку-бастарда. Может быть, просто ради того, чтобы примешать к своей крови кровь Хорфагеров, победитель возьмет ее наложницей, начисто игнорируя существование Владислава. Но она – ярл? Это было даже не грустно. Это было смешно.

- Почему ты сразу не сказал?! – удивленно восклицает женщина, воистину не понимая мотивов Вигмара. Что значит «не знал, как сказать»? Да так же, как сейчас сказал. Они ведь были уже достаточно близки и месяц назад тоже. Почему вообще не рассказать все, как только вернулся из Фоборга? Думал, что она ему не поверит? Даже если так, то что? Он должен был предупредить и он предупредил, а дальше было дело за самой Ригинлейв, ее решениями и ее выбором. Но вообще-то княгиня никак не могла себе представить, что сообщи это муж даже месяц назад и она ему не поверила бы. Поверила. Они ведь теперь были семьей. И это не одно и то же с Ирием, где глава ее личной гвардии солгал и ослушался прямого приказа, а потому и слушать его не хотелось вовсе.

- Откуда ты ее знаешь? Откуда она вообще знала, что Фоборг в твоих руках? Почему пришла к тебе? – вряд ли, едва покинув покои княгини в Ирии, Вигмар пошел по замку, рассказывая всем о том, что стал хэрсиром Йерринга. Вряд ли он всем рассказал об их размолвке и недопонимании. Вряд ли Устинья знала о том, что сестра сменила главу гвардии, ведь сама она… Да где она вообще была в ту пору? Кажется, еще в предместьях Хольмгарда изображала из себя ведьму в своей избе.

Новости не то, чтобы потрясают женщину, но тревожат ее. Нет, ярл вовсе не думает о том, что муж мог хоть в прошлом, хоть в настоящем замышлять против нее – это казалось совершенно невозможным даже в свете той обиды, что мужчина мог испытывать в силу их ссоры в столице и назначение хэрсиром. Хотя можно ли было считать дарование титула и земли оскорбительными настолько, чтобы из-за них пойти на предательство? Такое вряд ли случилось бы и не будь Вигмар Вигмаром. А потому, приезжать к хэрсиру, только получившему титул, и пытаться склонить его к измене после щедрости сюзерена, было глупо. Да, Устинья вполне могла оказаться идиоткой, но скорее здесь было, что-то другое. Другой мотив. И Ригинлейв хотела его понять. Как и причину молчания мужа. Не потому что это могло как-то повлиять на их отношения или на восприятие женщины. Но потому что от этого нужно было решать, как действовать дальше. Ведь если Устинья рассчитывала на Вигмара, как на заговорщика, а он отказал ей в поддержке ее амбициозных устремлений, а теперь она предполагала, что он все рассказал Ригинлейв или еще только может рассказать, то он тоже представлял для нее опасность. А значит, эта самая опасность могла угрожать и ему тоже.

Шумно вздыхая, женщина поднимается с лавки, выпивает вина из кубка и проходит из стороны в сторону, думая, как быть дальше, - Если ты спрашиваешь меня, стала ли я считать этих двоих опаснее, чем прежде, то мой ответ – нет. Устинья – ярл, это так же смешно, как Владислав на великокняжеском престоле без нашей поддержки. Но существует вероятность, что на этом она не остановится. А раз так, то это значит, что я зря пригласила сестру на свадьбу, - и это было странное и горькое откровение одновременно.

Подпись автора

Наверное, Ригинлейв следовало что-то заподозрить. Начать расспрашивать больше, задавать вопросы, уточнять и выяснять. Но ничего подобного она делать не собиралась, и даже мысли такой не промелькнуло в сознании. Ярл не подозревала мужа ни в чем. Не думала и не рассматривала его в качестве потенциального предателя, который вдруг решил сдаться на милость правителя, осознав свою ошибку. Ничего подобного. Несмотря на всю странность ситуации, женщина верила в то, что Вигмар ей верен, в то, что он желает ей только добра, в том, что он переживает за нее. И она ни при каких условиях не рассматривала его в качестве заговорщика. Более того, она полагала, что еще какие-либо вопросы не имеют сейчас ни единой толики смысла. Вряд ли супруг, рассказав ей обо всем, что знает, решил утаить какую-то часть с тем, чтобы потом заявить «ты об этом не спрашивала». Он понимал особенность и сложность этой ситуации ничуть не хуже княгини, а потому наверняка рассказывал все, что имело существенное значение. И женщина верила ему, когда он говорил, что не знает, почему Устинья пришла к нему, верила ему, когда он говорил, что не нашел правильных слов, чтобы сказать правду. Почему бы ей ему не верить?

Ригинлейв задумчива, но вовсе не гневлива. Она не смотрит на Вигмара в нетерпеливом стремлении понять, как он вообще оказался впутанным в эту щекотливую ситуацию. Уже оказался. Мучить его подозрениями, вопросами и никому ненужными поучениями ярл не собирается, потому что он взрослый человек и потому что сам знает, как оценивать суть происходящего, а равно, что ему следует делать в будущем, а чего не следует. Принципа, согласно которому ее муж должен быть вне всяких подозрений и грязных историй, Ригинлейв не исповедует. Пока она верит ему, этого вполне достаточно. А женщина верит.  И даже брошенный воспоминанием об Ирии упрек, хоть и кажется сейчас неуместным, но не вызывает в княгине ни гнева, ни раздражения. О том, что их отношения кардинально изменились с тех пор, говорить все равно не имеет никакого смысла. Либо с течением времени Вигмар почувствует это сам и изменит линию своего поведения, либо нет – и никакие разговоры и объяснения этому не помогут.

История знакомства Вигмара  и Устиньи тоже едва ли захватывает Ригинлейв. Ничего примечательного в этом не находится, и расспрашивать, узнавая подробности, кажется излишним. Помогла и спасла ему жизнь? Следовало поблагодарить сестру за ее целительские умения и знания трав, что тут еще можно было добавить? О причинах, по которым об этом никто прежде не рассказывал, ярл тоже ничего не спрашивает. Ей не только не интересно это знать, она понимает, что со своими мыслями о войне и сохранении Ругаланна она вполне могла прослушать такую историю и просто не обратить на нее никакого особого внимания. Время было не то, чтобы запоминать байки о чужих знакомствах и даже о чужих подвигах. В ту пору Вигмар не был ей мужем, а значение Устиньи на фоне судьбы всего Ругаланна стало еще меньше. А кроме того, не исключено, что эти двое вообще могли запросто пересечься в Хольмгарде в любой из дней. Мало ли Вигмар бывал в столице, мало ли захаживал ко двору, мало ли Устинья ходила по рынку и лавкам, чтобы наткнуться на ее хэрсира? Иными словами, все это вообще не имело бы никакого значения, если бы только затем она не решила вдруг прийти к Вигмару с предложением о свержении своей старшей сестры. Воистину, это был очень странный выбор. И если девчонке кто-то подсказывал, этот кто-то подобрался слишком близко, если смог не только рассказать о Фоборге, но и пояснить, что это было весьма сомнительное назначение, данное скорее в наказание, чем в награду. Нужно быть либо близким к ярлу или хэрсиру, а лучше им обоим, либо до крайности проницательным человеком. Потому что все остальные вокруг думали не о том, что такое пожалование есть повод полагать, что между Вигмаром и Ригнлейв пробежала черная кошка. Все остальные вокруг думали о том, что такое пожалование есть повод полагать, что княгиня очень высоко оценила вклад Соларстейна в их дело.

- Что сделано, то сделано. Я не сержусь. Тебе не за что извиняться, - спокойно выдает через некоторое время молчания Ригинлейв, подняв глаза на Вигмара и одарив его короткой улыбкой. У нее не было причин на него злиться. Может быть, другой ярл увидел бы в умалчивании и поведении мужчины признаки измены, но Хорфагер не была склонна видеть измену везде, где что-то пошло не так, как она ожидала. Отец сказал бы, что это глупость. Что все, о ком довелось узнать, подлежат, как минимум, наказанию, а Устинья, так и непременно казни. Но Ригинлейв не была Гормом. Она была другим ярлом. И хотела им быть. Хотела доверять тем, кого любит. Хотела не жить в вечном страхе перед потенциальной изменой – мнимой или реальной. Да, может быть, когда-нибудь это ее погубит. Но сейчас женщина не собиралась сомневаться в Вигмаре. Хватит и того, что она уже сомневалась в своей сестре.

- Владислав почти наверняка об этом знает. И не исключено, что это его идея, но точно этого знать мы не можем, - хочется сказать, что, конечно же, можем, ведь сама Устинья до такого бы не дошла, но не имея прямых доказательств, Ригинлейв не торопилась делать никаких выводов. Вообще-то у Владислава были возможности добиться ровно такой же цели, не предлагая свою жену в качестве переговорщика в северном краю, где за такие предложения ее могли распороть от подбородка до брюха. Не все славились такой верностью, но даже Лейринг не принял бы участия в таком дерьме. Либо Устинья была не особенно дорога Владиславу и он просто ее использовал, что вовсе не было исключено, либо он был таким же болваном, как она сама, либо он все-таки ничего не знал, а сестра решила помочь ему сама, от широкой своей северной души и явно переоценила собственные способности.

Женщина на какое-то время застывает у окна, чуть хмурясь, скрестив руки на груди, и о чем-то думая. Но в конце концов, она кивает, будто бы даже для самой себя, а затем поворачивается к Вигмару и спрашивает, - Что ты ответил ей, там, в Фоборге? – потому что если он послал ее ко всем чертям, то даже странно было, что Устинья решилась приехать на их свадьбу, а если не послал, то почему? – Она ведь здесь сейчас. Если ты отправил ее к черту, то ты в большей опасности, чем я. Она глупа, она тебе этого не забудет. А если не отправил, то она может продолжать рассматривать тебя, как очень хитрого союзника, что втерся ко мне в доверие и все еще высоко оценивает ее предложение, - и Ригинлейв следовало бы рассматривать его так же, но она не хотела и не могла, - Пожалуй, с казнью мы повременим ровно до того, как поймем, насколько глубоко проник этот, с позволения сказать, заговор. А значит, пока нам придется помолчать об откровениях, которые известны нам обоим, и делать вид, что все в порядке, - не так Ригинлейв представляла себе этот свадебный пир. Не так это должно было быть. Но если Богам было угодно испытать ее, то ярл была готова. Ей не привыкать.

Подпись автора

Иногда Вигмар казался Ригинлейв заигравшимся мальчишкой. Тем самым, который думает, что он знает лучше других, как надо, который не слушает запреты взрослых, который не чтит установленные нормы морали, нравственности и традиций просто из вредности. Ему плевать на субординацию, на грани правильного и неправильного, он просто делает то, что считает нужным, не надеясь ни на какой конкретный результат. Если выйдет – замечательно, если нет – получить хворостиной не так уж  страшно, можно и потерпеть. Делает он это со свойственной детям жестокостью, потому что дети еще не понимают, что они могут задеть кого-то своими поступками, кому-то вольно или невольно навредить, кого-то оскорбить или обидеть. Им нет дела до чужих представлений и чувств. Главное – оказаться правыми, доказать, суметь, достигнуть. Любыми путями. Не считаясь ни с чем. Ведь победителей не судят, а в своих глазах эти дети всегда победители. Даже если затраченные средства в десятки раз превышают цель.

Соглашаясь выйти замуж за Вигмара, Ригинлейв знала, на что именно она соглашается. Знала, что супруг будет делать глупости, лгать ей, считая, что делает это во имя ее блага, попирать ее власть не своей претензией на нее, а своим безразличием к ее, княгини, указаниям, знала, что он не будет шибко считаться с ее чувствами. Они ведь это уже не единожды проходили. Знала и все равно согласилась стать его женой, потому что любила его, верила ему, готова была смиряться с возможными недостатками и идти на уступки. И сейчас ровным счетом ничего не изменилось. Вот только Вигмар, кажется, забывал, что в качестве ресурса для своей очередной мальчишеской игры он использовал моральные силы жены, ее терпение, ее доверие и ее к нему расположение. Нет, в княгине не возникло вдруг подозрения, что муж действительно был на стороне заговорщиков. Она никогда не ошибалась в людях, тем более настолько. Но она в очередной раз подумала, что он заигрался. И что сама она не хочет участвовать в этом. Особенно перед своей свадьбой. Это было сродни тому, чтобы запачкать руки в грязи.

- Ну, и как? Позволило? – совершенно ровным и бесстрастным тоном спрашивает Ригинлейв, заведомо зная ответ. Все было бы намного проще, если бы Вигмар за это время и впрямь успел втереться к ее сестре в доверие, что-то узнать, а теперь козырять этим перед ярлом. Такую прозорливость она бы одобрила. А это… Да, будь у княгини чуть побольше ума, она непременно увидела бы в этих играх измену. И Вигмар непременно бы за нее заплатил. Но женщина не видела. Потому что не хотела. И потому что в ее картине мира предателем мог быть, кто угодно, но только не этот человек. Не тот, кому она вверила свою жизнь и кого назвала своим супругом.

Можно было бы предположить, что Вигмар на этом остановится. Но даже разворачиваясь вновь к окну с тем, чтобы тонуть в пейзаже, от которого и годы спустя захватывало дух, а не в понимании, как далеко зашел супруг в своих изысканиях, женщина уже знала, что останавливаться он не намерен. И в иных обстоятельствах это могло бы вызвать гнев, но сейчас вызывало скорее усталость и поверхностное раздражение. Надо было распорядиться притащить Устинью сюда силой, заявить, что все знает и заставить рассказать все, что она способна была рассказать. А еще лучше доверить ее допрос кому-нибудь из ульфхеднаров. Пара сломанных костей все равно ей уже не понадобились бы. Исход жизни сестры был заведомо известен, с того самого момента, как Вигмар все рассказал.

В сущности, у Ригинлейв не существовало ровным счетом никакой нужды узнавать, кто надоумил сестру, кто направил ее устремления подобным образом. Потому что хотя у самой у нее не хватило бы на это мозгов, круг заговорщиков, таких же дураков, как она сама, был бесконечно, почти ничтожно мал. В него либо входил Владислав и его ближайшие приспешники, либо нет. И на этом все. Приди девчонка к Ормару, ее голова уже красовалась бы на пике. Хэрсир Эгедаля? Хоть и обижен всеми и вся, никогда не станет рыть себе могилу. Асбьорн? Даже говорить смешно. Морозный остров? Представитель их был так себе, как известно, но род хэрсиров этих земель предан идее «в Хольмгарде всегда должен сидеть Хорфагер» чуть ли не сильнее, чем сами Хорфагеры. Лейринг? Слишком труслив, да и нынешнее его поведение было слишком заметным для заговорщика. Дальние северные острова? Слишком рискованно, потому что их, в случае чего, даже казнить не придется – просто перестать делиться и торговать с ними зерном, вымрут в одну зиму все разом. Вся надежда девчонки была на Вигмара, его авторитет и его связи. Она полагала, что он сможет добиться лояльности еще у кого-то, если захочет. В этом она была права. Пожалуй, он мог бы. Если бы хотел. Но представить подобное Ригинлейв не могла. И даже не пыталась.

«Ты знаешь, чьими руками она станет действовать, Вигмар?» - хочет спросить женщина, но все еще молчит, дослушивая мужа до конца. Ей хотелось сейчас уйти, но она знала, что не имеет на это права. Побег от проблемы – не ее решение. Она хотела сейчас отдать приказ о казни Устиньи, а потом поехать в какой-нибудь Брускеруд, поплыть на остров Туманов, лишь бы мужчина не лез в это, не мешался в этой истории, не пятнал свое имя ни прямой, ни косвенной связью с заговорщиками. Но как и всякий мальчишка, он только лез дальше, царапал ногтями доверие и любовь Ригинлейв, но упрямо делал и говорил то, что считал нужным. Отчасти, именно за это женщина его и любила. Но почему-то это все еще тревожило ее, портило ей настроение и заставляло все глубже уходить мыслями в себя.

Что он хотел от нее услышать? Одобрение, разумеется. И если Ригинлейв не хотела повторения ситуации в Ирии, ей следовало согласиться и сделать вид, что так и должно быть. Она не хотела, конечно же. Как и в Ирии, ей это было совсем не нужно. Но запрети она это Вигмару сейчас, потому что как и тогда, не хочет погружаться в эту историю, он все равно сделает по-своему. А она не сможет в очередной раз выдать ему удел и надеяться, что хоть там его мятежная душа обретет покой, а энергия найдет применение.

- Скажу, что ты волен делать то, что считаешь нужным. Я не стану тебе запрещать или мешать, - отзывается женщина, лишь коротко взглянув на супруга, - Это изначально был твой план, ты рассчитывал, что-то выяснить и к чему-то прийти. Хорошо. Действуй, как знаешь, - спокойно, хотя и очень задумчиво ответила Ригинлейв, - Но я – княгиня, Вигмар. Я не стану прятаться по углам из-за двух заговорщиков, - и пожалуй, эту фразу можно было расценить по-разному, имела ли в виду женщина в качестве второго заговорщика Владислава или самого супруга, - Участь Устиньи решена. Если ты хочешь узнать у нее, что-то, если считаешь, что такие шаги могут к чему-то привести – хорошо. У тебя будет время, чтобы сделать то, что ты задумал. После расскажешь мне все, что посчитаешь нужным. Твоего слова мне будет достаточно.

Подпись автора

Ригинлейв хотела бы передумать в отношении совместного обеда, но она отлично знала, что сейчас не самое лучшее время для того, чтобы замкнуться в осознании проблемы, а затем тихо решить, что с этим делать, никого не ставя в известность. Женщина была очень привычна именно к такому способу разрешения проблем еще со времен замужества за Святогором. Вокруг все время были люди, которым она не могла доверять, и уж точно не могла открыться, а потому, приходилось молчать и терпеть все в одиночку, продумывая план, который до сторонников еще лишь предстояло донести. Впрочем, если бы могла, Ригинлейв и тогда все решила самостоятельно, не привлекая никого к этому делу. Но теперь так было нельзя. Не только потому что все резко и вдруг переменилось, не только потому что если сейчас княгиня гордо удалится, оставив Владислава с женой в растерянном одиночестве, она вызовет у них подозрения, коих итак должно было быть немало, но и потому что быть семьей, значило часть решений принимать вместе, часть проблем разделять на двоих. Даже если ты ярл. А может быть, особенно, если ты ярл?

Как бы там ни было, а обед проходит вполне себе мирно и спокойно. Мысли Ригинлейв далеки от смены и подачи блюд, ест она неохотно, пьет тоже, и это, вероятно, заставляет думать сестру, что вся их пища давно уже отравлена. Людям свойственно равнять других по себе. Но если бы Устинья знала ярла хоть немного, она знала бы и что воткнуть ей нож меж ребер, глядя прямо в глаза, было бы для княгини в разы проще, чем подло ее травить, налагать проклятия через местного жреца, или даже нанимать убийц. Нет, бастарда ждала казнь – открытая, честная, после суда, который свершит над нею созванный тинг. И никакой Владислав не сможет этому помешать. А зная, что и его эта история может задеть прямо ли косвенно, с большой долей вероятности он позволит Ригинлейв сделать все, что она пожелает, лишь бы сохранить ее лояльность. Но если он виновен, Боги свидетели, его вряд ли кто-то сможет спасти. И не потому что Хорфагер убьет его своими руками. А потому что она не станет мешать чужим.

Несмотря на то, что решение кажется ярлу принятым, после ужина она не может унять собственную тревогу и чувство вины. Она знает, что уже принятое решение верно. Знает, что у супруга нет никакого мотива лгать по поводу Устиньи. Даже если он хотел, чтобы женщина, наконец, поверила в то, что Владислав причастен к произошедшему в Пересечене, Вигмар точно не стал бы выдумывать сложные схемы, обманывать жену и так длительно интриговать. Нет, Ригинлейв никогда не заподозрила бы его ни в каком дурном мотиве. Она верила его слову. И раз Устинья желала ее смерти, значит, она должна была заплатить своей жизнью за это. Таков был закон. И отправившись на конную прогулку вскоре после обеда, женщина изо всех сил пыталась убедить себя в этом. Пыталась убедить себя в том, что она поступает правильно. И защищает не только себя, но и Ругаланн. И все же, несмотря на безапелляционное решение, спокойное, взвешенное и ничуть не эмоциональное, Ригинлейв чувствовала себя так, будто она собирается совершить, что-то дурное, что-то непозволительное, что-то, за что ее осудили бы и предки, и Боги.

Голос отца в голове говорил, что иной раз сомнения это вовсе не плохо, но только не в этот раз. Что любой, кто покушается на жизнь ярла, покушается на Ругаланн. И пожалуй, в их случае это было правдиво. Слишком многое и впрямь было завязано на самой женщине. Горм никогда бы такого не позволил. Он бы не стал ничего выяснять. Никакое кровное родство и личные привязанности бы его не остановили. Устинья болталась бы в петле еще до обеда, а отец бы даже не пришел на это посмотреть. Да, потому что нашел бы, с кем еще разделить тот самый обед. И он же теперь в ее разуме утверждал, что подобные сомнения – слабость. А дни слабого ярла сочтены. И если она воистину не хочет стать последней из Хорфагеров, то немедленно вернется в замок и прирежет мелкую гадюку, а затем и ту, что покрупнее – самозванца. Наверное, отец бы так и сделал. И Ригинлейв говорила себе, что она тоже так сделает. Что она, как отец. Настоящий ярл. Она не разочарует ни его, ни предков в Вальгалле. И все равно, это решение, даже принятое, тревожило женщину, не давало ей покоя, и тревога эта никуда не девалась ни в конной прогулке в лесу, ни во внутреннем дворе после возвращения, ни в горячей ванне, которую женщина пожелала так стремительно, что слуги даже поначалу растерялись, отлично понимая, сколько времени на это уйдет.

К счастью, ярл никуда не торопилась. Она знала, что Вигмар сегодня пойдет разговаривать с Устиньей. Он говорил ей об этом. Он сам ее предупреждал. Она сама дала на это согласие.  И все же странная ревность шевелилась на задворках не то сердца, не то сознания. Почему ее муж войдет в покои ее сестры в вечернее время? Почему будет говорить о своем предательстве в отношении нее? Почему будет с другой этим вечером? И почему Хорфагер это раздражает даже больше, чем тот факт, что ее собственная сестра желала ее смерти ради своей власти. Власти, которая даже возможна для нее не была.

Клубы бледного пара поднимаются вверх, когда женщина за ширмой сидит в горячей воде вместо того, чтобы приказать растопить басту. Все покои пропитываются ароматом цветов и трав, и Ригинлейв чуть расслабляется, ощущая, как часть напряжения тает в воде, давая возможность отогнать дурные мысли хотя бы о том, что Вигмар сейчас в покоях другой женщины. Как раз в этот момент раздается стук в дверь. И в первое мгновение княгиня надеется на то, что это вернулся супруг, но затем она понимает, что у него нет никакой нужды стучаться, ведь все двери в любом случае открыты для него в каждой части замка. Служанка идет проверить, и вскоре возвращается.

- Великий князь, Ваша Светлость, желает с Вами говорить, - сообщает она в полголоса, не отдергивая ширму, из чего можно было сделать вывод, что Владислав не обладал достаточной деликатностью, не стал дожидаться в коридоре, а стоял прямо в дверях. Что ему было нужно, женщина понятия не имела, но не собиралась узнавать. Потому что во-первых, была в слишком деликатном положении собственной ванны. Во-вторых, потому что больше всего хотела ответить ему «получше следи за своей женой, ведь она сейчас одна в покоях с моим мужем». А в-третьих, потому что визит его был неожиданным и мог таить в себе угрозу.

- Скажи Великому князю, что утро вечера мудренее, и мы поговорим завтра. А сейчас я намерена принять ванну и лечь в постель, - отвечает женщина, но служанка не успевает передать слова Великому князю.

- Я все слышал, Ригинлейв! Вылезай, нам нужно поговорить, сейчас же, - Владислав, конечно, не знал этого, но своим этим поведением он обличал в себе самозванца больше, чем кто угодно еще. Никакого знания протокола. Замашки свинопаса, а не Великого князя. И не носи он на себе этот титул, Боги свидетели, лишился бы сейчас и языка, которым говорил это, и рук, которыми стучал в эту самую дверь.

- Ты гость в моем доме, Владислав. Вот и веди себя, как гость. Или тебя хорошим манерам научит моя стража, - и судя по звукам, эта самая стража уже вытянулась по струнке, готовая к приказам, - Уходи. Мы поговорим завтра, - она опустила руки в воду, откинувшись на бортик, и прикрыла глаза. Но убедили Великого князя не слова, а обнажившиеся мечи стражников. И Боги, она бы даже не стала наказывать их, если бы они случайно проткнули Владислава двадцать восемь раз. Увы, перед обнаженными мечами настаивать он не решается. Что-то бросает себе под нос, но затем дверь закрывается, и за ней еще какое-то время слышатся шаги уходящего самозванца.
Женщина не знает, как долго она ждет, прежде чем в покои заходит Вигмар. Сердце как-то неприятно сжимается в груди, требуя немедленно задать тысячу вопросов, но Ригинлейв сдерживается.

- Оставьте полотенца и можете быть свободны, - распоряжается женщина служанкам, и те кланяются сначала ей, затем князю, оставляют полотенца на столе, другую часть стелют на пол перед ванной, а затем удаляются настолько тихо и расторопно, что можно только подивиться.

- Владислав приходил, - говорит княгиня, не зная, впрочем, зачем, ведь он ничего так и не сказал, - Очень настойчиво желал поговорить. Я сказала, что мы поговорим завтра. Понятия не имею, чего он хочет, но вряд ли чего-то хорошего, - она пожимает плечами, как если бы Вигмар мог это видеть, - А у тебя что? 

Подпись автора

Наверное, всем было бы проще, если бы сейчас Вигмар сказал, что у него ничего нет. Что если Устинья имела какие-то дурные планы в отношении своей сестры, теперь это уже навсегда в прошлом, ведь она одумалась. Но на самом деле Ригинлейв знала, что она не одумается. Что если она ступила на эту нетвердую почву и решила пойти этим путем, значит, назад уже никогда не повернет, потому что пути назад у нее не было. Мгновение, в которое ты подумала, что можешь убить свою сестру, с любой целью, это последнее мгновение, которое отделяет тебя от того, чтобы продолжать называться кровной родственницей. Ярл это знала. Она ведь теперь сама шла по этой дороге. Она сама признала Устинью чужой. Той самой, кому не жалко воткнуть нож между ребер, не испытывая при этом никаких сожалений. И хотя Ригинлейв все еще их испытывала, она точно знала, что она не отступится от принятого решения, потому что это было не только ради нее самой, но и ради Ругаланна тоже. А Ругаланн – ее долг, ее обязанность и ее ответственность. Подвести себя княгиня имела право хоть десятки раз. Подвести свое княжество – ни единого.

- Законы гостеприимства не позволят мне отправить в темницу тех, с кем я пила и ела за одним столом. В противном случае, никто уже больше никогда не поверит моему слову, - тихо отвечает Ригинлейв, шумно вздыхает, а затем окунается в ванну с головой, смывая с волос мыльный раствор. Фактически, сказанное ею, можно было распознать как «не хочу портить свою свадьбу этой грязью», но это и без того было ясно более чем. Они решат этот вопрос, когда часть гостей разъедется, свадебные торжества отгремят свое, а суд сможет собраться в Хольмгарде трезвым. И хотя судить Устинью мнением достойных людей казалось безнравственным по отношению к этим самым достойным людям, и хотя воткнуть ей кинжал было бы правильнее и уместнее, даже теперь княгиня не могла позволить себе этого.

Она выныривает из воды, проводит руками по лицу и волосам, сгоняя лишнюю воду. Хотелось лежать на дне ванной до тех пор, пока не окажется, что все происходящее – одна большая ошибка, но этого Ригинлейв себе позволить не могла. И не только потому что она не была рыбой, но еще и потому что как бы ни беспокоила ее текущая ситуация, она не могла убежать от нее, не могла отвернуться от неудобного факта и игнорировать происходящее. Это и значило быть ярлом.

Княгиня поднимает глаза на супруга, стоит ему зайти за ширму, но в остальном, не торопится ни говорить, ни действовать, ни даже лишнего думать. Пусть расскажет обо всем сам, а с выводами можно было и не особенно торопиться. Времени у них предостаточно. Хотя сейчас это казалось скорее минусом, чем плюсом.

Яд в ладони супруга заставляет Ригнлейв помрачнеть, но не вздрогнуть. Она ожидала чего-то подобного, пожалуй. План был совершенно идиотский, ведь Вигмар сказал, что у сестры нет никаких причин ему доверять. Но для Устиньи, не больно-то искушенной в плетении сети интриг, потому что на севере подобное все больше презирали, это, наверное, было верхом мастерства. И хотя женщине все еще не хотелось верить в то, что ее сестра пошла на подобное предательства, удивления это не вызывало. Наверное, она слишком хорошо знала Устинью, слишком хорошо понимала, как та думает и что видит. А в Ригинлейв она не видела сестру. Только соперницу. Сначала – за любовь и внимание отца, затем – за материальные блага. Интересно, чего же ей так сильно не хватало на месте Великой княгини Арконы, что все еще хотелось прибрать к рукам Ругаланн?

- Значит, яд, - заключила негромко женщина, задумчиво глядя перед собой. Что-то внутри нее оборвалось в этот момент, но внешне княгиня никак не выразила своих чувств, ничто в ее взгляде и мимике не изменилось, - Следует признать, что она взяла у своей беловодской матери намного больше, чем у нашего отца, - добавила она, вообще-то ничтожно мало зная о матери Устиньи. Она была беловодкой, богатыршей, связь их с отцом не длилась слишком долго, а потом они разошлись, не ожидая встретиться когда-нибудь еще. Они и не встретились. Мать Устиньи умерла в родах, а дед не нашел ничего лучше, чем прислать девчонку в Ругаланн, потому что не хотел тащить это ненужное бремя на своих плечах.

- Хорошо, пусть так, - добавила она, умыла лицо и поднялась в ванной, чтобы в следующее мгновение спуститься из нее на застеленный полотенцами пол, - Все хорошо. Спасибо тебе, - за то, что нашел смелость рассказать, за то, что сходил к Устинье, за то, что подтвердил то, что итак знал. Сестра Ригинлейв была предательницей, изменщицей и мерзавкой. И она не ошиблась. Не оступилась. Она шла по выбранному пути дальше, не намереваясь с него сворачивать. Хотя пожалуй, пусть она этого и не подозревала, у нее был такой шанс. Скажи она Вигмару сегодня, что передумала, что все произошедшее было жуткой ошибкой, княгиня нашла бы в себе силы ее простить. Отношения их не стали бы прежними, Ригинлейв вряд ли вновь назвала бы ее своей сестрой, но по крайней мере не прошлось бы думать об убийстве, казни человека, который был с нею одной крови. А это сейчас казалось важнее всего.

Женщина принимает из рук Вигмара полотенце и заворачивается в него, завязывая над грудью. Пожалуй, думать тут было больше не о чем. Вся ситуация была видна, ясна и открыта. Нужно было принимать решение о суде, а еще нужно было припугнуть Владислава тем, что он закончит точно так же, как его жена, если еще раз хоть подумает в ее сторону, что-то плохое, не говоря уже о том, чтобы играть в заговорщика. Если это он, то будет знать, что ему лучше остановиться. А если нет, будет шанс дважды подумать о том, чтобы подобным образом действовать в будущем.

- После свадьбы, когда большая часть гостей уедет, я выдвину обвинения против Устиньи, - тихо говорит Ригнлейв, не поднимая глаз, как если бы ей было отчаянно стыдно за свое решение, - После чего ее заключат под стражу. На суде весеннего тинга ее участь решат судьи, - о том, какое решение они примут, и спрашивать было нечего, - А затем Боги. Хорошо бы до тех пор подкупить одну из ее служанок, чтобы докладывала нам. А быть может, потом можно заставить ее выступить свидетелем на суде, - и хорошо бы, чтобы эта служанка была не рабыней, потому что слово рабыни против слова свободной ругаланнской женщины, а с точки зрения некоторых – еще и Великой княгини, это ничто. Захочет ли Вигмар выступать обвинителем, Ригинлейв не знала. Об этом они поговорят позже. Сейчас женщине не хотелось.

Сейчас ей вообще мало, что хотелось, потому что происшествия подобного рода угнетали ярла. И вместо того, чтобы изводить себя этим снова и снова, она вздохнула, сделала шаг к мужу, слабо обняла его и прижалась щекой к груди.

Подпись автора

Наверное, нужно было много всего обсудить. Наверное, нужно было засыпать Вигмара сотней вопросов, уточняя все самые мелкие детали. И наверное, какой-нибудь другой ярл, быть может, чуть более разумный, именно так бы и поступил. Но Ригинлейв оставалась собой. Ситуация казалась ей ясной, она не желала знать никаких подробностей. Она желала, чтобы это все поскорее закончилось. Закончиться оно, однако, без ее участия совсем никак не могло, а потому, решения все равно придется принимать, хочет ярл этого или нет. Решения эти, однако, никак не угрожали Вигмару, не ставили его верность под вопрос, не требовали от него подтверждений того, что он не был предателем. Он не был. И пусть это было хоть сколько угодно раз глупо, ничто и никто не смог бы убедить Ригинлейв в обратном. И тот факт, что своим порывом, прижавшись к его груди, она позволяла себе демонстрировать непозволительную, быть может, слабость, говорил об этом яснее всего. Она верила ему. Она знала, что он не предатель. Она любила его. И в эти минуты ничего важнее не существовало. А то, что будет завтра и позже, пусть там и останется, равно как и Владислав с Устиньей далеко за пределами этой комнаты.

Вигмар был прав. Сегодня следовало отдохнуть, а завтра еще раз хорошенько все обдумать. И в отношении сестры, и в отношении Владислава, и в отношении будущего всей Арконы, потому что самозванец, как бы Ригинлейв ни желалось обратного, был с этим будущим тесно связан. В противном случае, он бы совершенно точно последовал за своей женой, потому что хотя женщине не желалось этого видеть, вероятность его заинтересованности в ее убийстве была чрезвычайно велика. Да и не верилось ярлу в то, что ее сестра сама способна проворачивать такие дела без санкции своего супруга на то. В юности она сама не могла решить, какое платье надеть, а теперь такое? Вздор. Женщина не верила в это. Но заключить Владислава в темницу и казнить его, теперь казалось непозволительным излишеством. Потому что он был Великим князем Арконы. И хотя и от Великого, и от князя в нем было чрезвычайно мало, это ничего особо не меняло. Свергни они его, кто сядет на трон? А если никто и вскоре сыновья Владимира займут его вновь, что тогда станет с Ругаланном?

- Пойдем, - тихо соглашается Ригинлейв, обнимает мужа за шею и коротко кивает. Да, утро вечера мудренее и им нужно было сделать так, чтобы это оказалось не просто поговоркой, потому что пока княгиня чувствовала себя очень растерянной. Нет, пожалуй, даже потерянной. Речь шла о члене ее семьи. Не самом важном, не самом нужном, не самом ценном, но все-таки члене семьи. А это значило для женщины очень многое, даже несмотря на то, что член этой семьи покушался на ее жизнь и до сих пор не оставил своих намерений. Бывало ли в жизни женщины решение сложнее? Пожалуй, что нет. Святогор заслуживал смерти, безусловно. Все, кто выступил на его стороне – тоже. Устинья… Что ж, могла ли Ригинлейв казнить ее лишь за то, что она была идиоткой?

Оказавшись на кровати, княгиня переодевается в ночную рубашку, заботливо уложенную комнатной девкой на краю. Будь обстоятельства иными, одежда вообще едва ли пригодилась бы Хорфагер, но сегодня она не расположена к иной близости, кроме уже предложенной мужем. Она и впрямь нуждается лишь в том, чтобы устроиться у него на плече и чувствовать сейчас опору в одном только этом. Ни в чем ином ее ярл теперь не находила, хотя отец непременно сказал бы, что и это слабость тоже, ведь опора ярла, его вера, надежда и будущее – это один только Ругаланн. И его не только не нужно, но и нельзя было делить ни с кем другим. Но Ригинлейв, кажется, разделила небольшую часть. И это вовсе не сделало несчастной ее, а равно не угрожало ни княжеству. Это не угрожало вообще никому, кроме страхов женщины, коих за годы ее правления и даже просто ее жизни, успело скопиться совсем не мало.

Уже задув свечи, княгиня долго лежит без сна, устроив голову на плече мужа, а руку – на его груди. Они ни о чем не говорят все то время, что женщина погружена глубоко в свои мысли, которым хотелось бы быть далекими от произошедшего и все еще происходящего, но увы, это совсем не так. Ригинлейв не знает точно, спит ли супруг, когда она тихо произносит то, что ей, пожалуй, следовало сказать раньше, но она почему-то не могла, считая и это слабостью тоже. Той самой слабостью, которой ни за что не допустил бы Горм, потому что он, кажется, вообще никому не верил, кроме самого себя, - Я знаю, что ты не предатель. И я тебе верю, - и княгиня целует супруга в щеку, а затем возится, устраиваясь поудобнее и натягивая одеяло повыше.

Спит Ригинлейв беспокойно, от того и просыпается рано. Вигмар еще спит, и не желая тревожиться его сон, женщина тихонько выскальзывает из постели, выглядывает из покоев и почти бесшумно просит рабыню принести воды для умывания. К счастью, шепот девушка расценивает верно, и делает все очень тихо, а равно не зовет других служанок, позволяя супругу княгини еще немного поспать. За окном лишь недавно рассвело, не было никакой нужды вставать ни свет, ни заря.

Девчонка одевает госпожу, но расчесать волосы Ригинлейв берется сама, сидя у зеркала. Вчерашние тревоги никуда не делись, но все равно стали куда как менее осязаемыми. На душе было гадко, пасмурно и тяжело, но вероятно, что так и должен себя чувствовать человек, который собирался убить кого-то их своих близких. Интересно, Устинья чувствовала, что-то подобное?

За размеренным расчесыванием светлых локонов Вигмар и застает жену, когда просыпается. Она не знает, как долго делает это, но находит занятие успокаивающим, так что давно распутанные пряди вновь и вновь соприкасаются с гребнем лишь по желанию самой Ригинлейв, а не из необходимости.

- Доброе утро, - женщина улыбается мужу, глядя в зеркало, а затем откладывает гребень и заплетает волосы в слабую косу. Не было ни нужды, ни желания в сложных прическах. Все равно из занятий у Ригинлейв сегодня только обещанная тренировка для племянников во внутреннем дворе, - Позавтракаем в покоях? – она не хотела сегодня в трапезной пересекаться ни с Владиславом, ни с Устиньей, а это было слишком вероятно. Пусть наслаждаются обществом Рангрид и чувствуют себя запертыми в одних покоях с диким волком, - Я обещала в полдень потренировать Асбьорна и Асхильд. Плотник изготовил ей пять деревянных мечей на вырост, - женщина смеется, словно намеренно избегая известной им обоим темы. Но им все равно, в конечном счете, не удастся об этом не говорить, - Мне придется судить, а возможно и казнить свою собственную сестру, - глухо заключает женщина через какое-то время молчания, - Смогу ли я? – ответ на этот вопрос вряд ли мог дать Вигмар. Но в действительности он звучал иначе. Имею ли я право?

Подпись автора

Может быть, и не стоило заводить этот разговор. Или по крайней мере, не стоило заводить его сейчас, когда они только проснулись и начинали свой день. Но повисший в воздухе, этот вопрос бесконечно беспокоил Ригинлейв, не мог не беспокоить, а у нее было слишком мало людей, с которыми она могла его обсудить. Пожалуй, доверить подобное кому-то, кроме Вигмара и Рангрид женщина не могла, но даже с матерью следовало быть осторожной, потому что она по разумным причинам всегда недолюбливала отцовского бастарда, но больше всего прочего, из опасений, что этот бастард когда-то будет представлять опасность для ее родной дочери. Нет, мать никогда не была жестока или несправедлива к Устинье. Скорее совершенно безразлична, холодна и отстраненна. Единственный же раз, когда они говорили с нею о бастарде Горма, Рангрид совершенно ровным тоном заявила, что собственными руками придушит девчонку, если такова будет необходимость. Не было никаких сомнений в том, что текущую ситуацию мать сочтет таковой. И хотя не было и никаких сомнений в том, что рано или поздно, но она все равно узнает обо всем происходящем, сейчас Ригинлейв предпочла бы с нею ничего не обсуждать. Потому что хотя Рангрид не из тех, кто будет нашептывать «правильный» вариант, она довольно прямолинейно и жестко заявит, что девчонка должна умереть ради безопасности будущего своей сестры. Ведь даже в темнице она будет опасна для Ригинлейв, будучи всегда знаком и надеждой на другого правителя, если уж так сталось, что нашлись заговорщики, готовые ее поддержать.

В своих словах Вигмар был прав. И если бы княгиня была похожа на своего отца так же сильно, как ему самому хотелось этого, она бы еще сегодня ночью приказала бы своим ульфхеднарам расправиться с заговорщицей, не дожидаясь ни суда, ни следствия, ни утра. Многие из Хорфагеров поступили бы так с бастардом, даже не дожидаясь его предательства. Потому что это был бастард. И потому что бастарды в своем неуемном желании доказать, что они – больше, чем просто побочные дети, нередко переступали допустимые грани, не считаясь ни с чьими нуждами и интересами. Так почему кто-то должен был считаться с ними? Но Ригинлейв смотрела на это иначе. Она осознавала правоту мужа, знала, что он говорит разумные вещи почти во всем, и все же, ей хотелось возражать ему, спорить, говорить, что все не так и что Устинья так не поступит. Но ярл знала правду. Поступит. И поступит намного хуже, чем Вигмар уже говорил. А значит, оставить ее в живых, да еще и на троне Арконы, что изначально было огромной милостью, значило до конца дней своих бояться того, что когда-нибудь руки сестры все-таки протянутся к Ругаланну, потому что она будет мнить, что этот край ее по праву.

- Я должна ее убить, Вигмар, - дослушав супруга до конца, нетвердо и тихо, но все-таки заключила Ригинлейв, - Не считаясь с тем, что она – моя сестра, не считаясь с семейными и кровными узами. Потому что если она один раз увидела во мне врага и пожелала получить Ругаланн в свои руки, значит, это повторится снова. И вероятно, то не один раз. А я не имею права допускать рисков для своей жизни. Даже не ради себя самой. А ради Ругаланна. Ты прав во всем, я это знаю, - и от этого откровения у княгини мурашки бежали по коже. Она говорила правду, говорила то, что было на самом деле, но это ужасало ее так сильно, что ужас этот захлестывал и сознание, и душу, не оставляя никаких надежд на то, чтобы не захлебнуться.

- И хуже того, мне нужен суд не потому что так будет правильно, ведь я и впрямь считаю ее поступок исключительно семейным делом. Мне нужен суд, потому что мне малодушно кажется, что я просто не смогу отдать приказ о ее убийстве и не мучиться этим до конца своих дней. Хотя предатели всегда должны были умирать, как предатели – без чести, без славы, без надежды на спасение. Это мне тоже хорошо известно, но мне кажется, что я не могу так поступить со своей сестрой. А если ее приговорит суд, то я будто бы… - она замолкает, подбирая слова, как если бы боялась встретиться с этой правдой, - Я будто бы снимаю часть ответственности и вины с самой себя. Ведь это не вынесу приговор, это сделает суд, а значит, не я убила сестру, - это было малодушной слабостью, попыткой избежать ответственности. Попыткой такой нелепой и никчемной, точно Ригинлейв боялась чьего бы то ни было убийства в принципе. Но это было не так. Настолько же, насколько легко она вынесла приговор Святогору, не нуждаясь ни в суде, ни в долгих разговорах, настолько же сложно ей было поступить таким же образом в отношении родной сестры.

- Я не обреку ее на десятки лет жизни в темнице. Смерть куда как милосерднее. Я решу ее судьбу в ближайшее время, а пока пусть думает, что все в порядке и я ни о чем не догадываюсь. Если спросит, просто скажи ей, что пока не представилось удобного случая, чтобы подлить мне яд, - и в то, что ее же сестра сочла ее достойной такой смерти, пожалуй, ужасало тоже. Но кажется, Ригинлейв надлежало начать привыкать ко всему тому, что прежде казалось невозможным и отвратительным.

- Приходи на внутренний двор, посмотреть, как мы с Асхильд  и Асбьорном будем заниматься? – предлагает княгиня, когда они заканчивают завтракать, - У меня сейчас встреча с казначеем, потом я переоденусь и к полудню буду во дворе, - не то, чтобы женщина опасалась того, что дети смогут причинить ей хоть сколько-нибудь реальный вред, но все-таки проводить тренировку в платье было бы к ним неуважительным. Так что, распорядившись подготовить ей надлежащую одежду, и поцеловав мужа, Ригинлейв отправилась обсуждать немаловажные в контексте весеннего сбора войск, вопросы. И по счастью, это не заняло времени больше, чем она ожидала, так что ровно в полдень княгиня уже примерялась к деревянному мечу, пока дети еще не успели спуститься.

Племянников ждать долго не приходится. Оба они являются почти вовремя, обоих женщина обнимает, интересуется, все ли в порядке и не нуждаются ли они в чем, хотя она знает, что еще вчера они совершенно точно весело проводили время, бегая по замку с одним из молодых хирдманов Ригинлейв, которому она повелела присматривать за детьми и не позволить им попасть в неприятности. Среди гостей, конечно же, были и другие дети, а потому, ярлу казалось, что ни Асбьорн, ни Асхильд от скуки не страдают, вполне себе счастливы  и веселы, что было бесценно после всех злоключений, что уже успели случиться с ними всеми.

- Этот будет тебе слишком большой, Асхильд, возьми тот, что покороче, - наставляет сестру хэрсир, но та отвечает ему поджатыми губами, упрямо желая непременно взяться за самый длинный меч, - Это ты возьми тот, что покороче. А я справлюсь и с этим! – отвечает она, поглядывая на брата, которому было позволено тренироваться хоть и с затупленным, но все-таки настоящим мечом. Да и незатупленный у него был тоже, что вполне закономерно вызывало беззлобную детскую зависть.

- Как только обучишься владеть деревянным и перейдешь на тренировочные, обещаю, закажем тебе у местного оружейника самый лучший настоящий меч, - обещает Ригинлейв, подмигивает девочке и улыбается, размахивая своим деревянным из стороны в сторону просто забавы ради, - Я тоже начинала с деревянным. Я была младше тебя, он казался мне довольно увесистым, но я, как и ты, мечтала, чтобы у меня поскорее появился настоящий, - рассказывает княгиня, пока Асбьорн, пожав плечами, идет сначала колотить чучело, а затем вступает в потешную схватку с ульфхеднаром Ригинлейв.

- Гляди. Нужно брать меч вот здесь, за рукоять, и держать очень крепко. Со временем, оружие станет продолжением руки – настолько ты к нему привыкнешь, но пока, чтобы не уставать слишком быстро, постарайся не нагружать одну лишь кисть, распределяй нагрузку ровно, по всей руке, - с этими словами, Ригинлейв помогает племяннице взяться за оружие так, чтобы ей было удобно, а затем легко проходится пальцами от ее кисти до локтя, показывая, где нужно расслабить руку, а где, напротив, держаться крепче.

- Ты молодец, все получится, - подбадривает она сосредоточенную Асхильд, - Теперь встань в стойку. Ноги на ширине плеч, меч вперед, чуть подайся корпусом ко мне. Хорошо. Нападай! – и следует признать, что прыти и решительности девчонке не занимать, потому что хотя она пока слабо представляет, как нужно, но нападает охотно и стремительно, вызывая в Ригинлейв азарт наставника, который видит в ученике потенциал. Они занимаются всего около четверти часа, за которые Асхильд уже успела минимум пять раз воскликнуть болезненное «ауч!», когда у выхода на внутренний двор слышатся шаги. Княгиня уверена, что это Вигмар пришел понаблюдать за ними, но когда переводит взгляд, пропуская атаку девочки, видит знакомое, но от того не более приятное лицо Владислава. Мужчина смеется и громко хлопает ладонями.

- Браво! Браво! Воспитываешь юных воительниц, Ригинлейв? – мужчина выходит на поле и быстро подходит к ним. Асхильд тотчас же смущается незнакомца и жмется к женщине, та гладит ее по волосам, давая понять, что бояться нечего. Асбьорн же стремительно оказывается рядом с мечом наперевес, готовый, кажется, защищать и сестру, и ярла.

- Талантливые у тебя воины. Ты нас представишь? – интересуется Владислав, и княгиня несколько раздраженно ведет плечом, потому что знает, что он говорит это не из проявленного дружелюбия, а из желания даже перед детьми щегольнуть своим статусом. Это глупое желание везде тыкать тем, что ты – Великий князь, может довести, кого угодно.

- Асхильд, Асбьорн, познакомьтесь, Владислав Беловодский, - она намеренно не упоминает его титула, но Асбьорн сразу понимает, кто перед ним, склоняется и пихает сестру, чтобы сделала то же самое. Ригинлейв не хочется, чтобы они проявляли такую учтивость самозванцу и подлецу, но сейчас этого сказать она не может. К счастью, дети не распинаются в поклонах слишком долго, - Это – мои племянники, Асбьорн и Асхильд Соларстейн. Асбьорн – хэрсир Йомсборга, Асхильд – его родная сестра, - женщина кладет руки на плечи детям в интуитивном желании их защитить. Владислав улыбается.

- Это большая честь, государь, познакомиться с Вами, - тихо говорит растерянный мальчик. Вероятно, самозванец ожидает большего, но большего он не получит. Не заслуживает. Потому что дети эти были по настоящему своему статусу намного выше него, безродного нахала, посмевшего прыгнуть слишком высоко.

- Мне тоже очень приятно, дети. Ригинлейв, ты можешь гордиться таким отменным воспитанием племянников. Тебе давно пора иметь собственных детей, уверен, их бы ты воспитала не хуже, - княгиня предпочитает думать, что Владислав попросту дурак, а потому с изяществом слона в посудной лавке топчется по больному. И она не собирается реагировать на эту провокацию.

- Гордиться таким отменным воспитанием племянников стоит Вигмару. Это он заботится о них с малых лет и делает все, чтобы дети брата жили, не зная горя, - сухо отвечает женщина, надеясь, что на этом они закончат. Говорить им все равно, по большому счету, было не о чем. Особенно при детях.

- Ах, да. Я пришел поговорить с тобой как раз об этом, княгиня, - понижая голос и принимая весьма скорбный вид, заявляет Владислав, - О твоем муже. Хотя я бы не стал, конечно, его так называть. А если бы знал раньше, что вы поженитесь, предупредил бы тебя заранее, - женщина тотчас же поднимает руку, призывая Владислава заткнуться, не желая слышать ничего из того, что князь мог бы сказать о Вигмаре, но то ли он не понимает жестов вообще, то ли игнорирует намеренно, - Тебе известно, что моя жена, Устинья, и твой супруг, Вигмар, являются любовниками? И уже давно. Еще со времен мятежа, когда они повстречались в пещере впервые.

Это странно, но первое, что испытывает Ригинлейв – стыд за то, что он смеет говорить подобное при детях. Она бросает в сторону самозванца осуждающий взгляд, а затем поворачивает к себе племянников, - Давайте сделаем перерыв на пятнадцать минут, хорошо? Пойдите прямо по коридору от входа, сверните на первом же повороте налево, найдете там Торбранда-оружейника. Скажите ему, что Асхильд нужен меч полегче, а тебе, Асбьорн, лук и стрелы. Ингвальд потренирует тебя в стрельбе, - она ободряюще улыбается племянникам, хотя ей жаль, что они уже успели услышать то, что услышали. Беловодский болван совершенно не понимал, что и кому можно и следует говорить.

Вообще-то у Ригинлейв были причины верить ни единому его слову. И так бы оно и вышло, если бы не одно «но». Ему неоткуда было знать о пещере, в которой скрывался муж во время мятежа, как и о том, что он вообще скрывался. С чего бы беловодцу интересоваться подобным в отношении чужого хэрсира, неизвестного тебе лично? Да и Устинье таких подробностей знать было неоткуда. В большинстве своем, весь мятеж она просидела в Хольмгарде. Да вот только теперь выясняется, что не весь?

- Что ты несешь, Владислав, еще и при детях? – несмотря на свои подозрения, шипит ярл, гневно сверкая глазами. О, Устинья с Владиславом вовсе не просто так стали мужем и женой. Теперь она это видела. Одно коварство на двоих, но что важнее – одни цели на двоих.

- Так он тебе не рассказывал? Что еще во время мятежа они встретились в какой-то пещере, где он скрывался со своими воинами, и стали любовниками? Что ж. Я и сам недавно узнал, в противном случае, не женился бы на ней. И я расскажу тебе, что знаю.

Подпись автора

Вообще-то Ригинлейв не хочет ничего слушать. Она не хочет говорить с Владиславом, не хочет, чтобы он что-то ей рассказывал, не хочет никаких обсуждений и выяснений. Он уже сказал достаточно, чтобы княгиня твердо понимала, какие цели он преследует. И цели эти были полярно далеки от идеи заботы о ярле, о ее браке, о ее муже или даже о ее сестре, пусть она и не была чужой Владиславу, а была и оставалась его супругой, на которой он женился по личной инициативе и желанию – никто его к этому не принуждал, не просил, не предлагал и не уговаривал. Он пожелал этого сам. И, кажется, даже сама Устинья видела в этом признак большой любви и привязанности. Великий князь женится на бастарде ярла? Иначе, как глубокими чувствами это объяснить нельзя. Но теперь Ригинлейв понимала, что дело было отнюдь не в чувствах, а в том, что Устинья была и оставалась человеком, через которого Владислав рассчитывал обрести власть над нею, держать Ригинлейв на коротком поводке и точно знать, что даже если не удастся контролировать ее через эту родственную связь, через нее всегда можно будет сделать ей больно.

- Ты ведь знаешь, что Вигмар со своими людьми скрывался в пещерах на севере во времена подготовки твоего мятежа? – говорит Владислав вкрадчиво и доверительно, чем вызывает у княгини сложности с тем, чтобы сдержаться и не засмеяться в голос. Если бы князь и правда понимал, о чем ведет речь, он бы не задавал таких вопросов. Потому что в пору своего мятежа женщина знала, где располагается каждый из мятежников, кому из них нужен провиант, кому оружие, кому добрые кони, а кому вовремя отправленный с посланием ворон, предупреждающий о том, что беловодский ублюдок идет по их душу. Ригинлейв не нужна была тогда никакая карта, никакие отметки, записи и напоминания придворного мейстера. Все было у нее в голове. А Владислав всерьез спрашивал теперь, знает ли женщина, где скрывался Вигмар? Возможно, не так уж хорошо он был осведомлен. И все же, тот факт, что был, несколько дезориентировал женщину. Потому что знать подробности о пещере, о севере, о хирдманах и о том, как именно Вигмар прятался, все это требовало глубокой погруженности в вопрос. А оной у Владислава взяться было неоткуда. Если только ему не поведал, кто-то. Кто-то, вроде Устиньи. Которая, по представлениям Ригинлейв, вообще редко покидала Хольмгард во время мятежа. Или же – чаще, чем княгине виделось, потому что у нее были дела поважнее, чем слежка за сестрой, не представляющей большого интереса?

- Однажды он был тяжело ранен, а Устинья оказалась проездом на севере. Она помогла ему выздороветь, используя свои магические познания и навыки, и той же ночью они стали любовниками. Связь эта сохранилась на долгие годы, о чем я не знал, когда на ней женился, и узнал лишь недавно, когда она поехала с визитом в Фоборг. Подумать только, моя жена! – следовало отдать должное самозванцу, он был неплохим актером, в этом ему не откажешь. Выглядело и звучало вполне натурально. Может быть, даже слишком. И будь Ригинлейв кем-нибудь другим, она бы непременно поверила в эту напускную тревогу, боль и переживания. Вот только тревогу и ревность сейчас испытывала она сама. А Владислав просто ломал комедию, силясь выставить себя невинной жертвой.

Можно было, конечно, сразу и в лоб заявить лгуну, что она не верит ни единому его слову, хотя бы потому что слова его не укладываются в банальную логику. В мятеж Устинья сидела в Хольмгарде почти безвылазно за редкими исключениями, в каких бы то ни было действиях никакого участия не приняла вовсе. На войне она не была, после войны – сразу же вышла замуж за Владислава. Где здесь были точки для соприкосновения с Вигмаром? Предположить, что супруг сбегал к ее сестре с войны на пару недель, чтобы провести время в ее объятиях, был похож на ревнивый бред, да им, в общем-то, и являлся. Такое никогда не осталось бы незамеченным. Предположение, что она, уже будучи Великой княгиней, регулярно ездила тайком на север, чтобы побыть с любовником, тоже звучало глупо. Едва ли Великой княгине такое было доступно, едва ли это укрылось бы от Владислава, едва ли такое могла бы не заметить сама Ригинлейв. В том числе, потому что они с Вигмаром слишком много и часто пересекались почти весь этот период. Из всего этого закономерно следовало очевидное: Владислав лгал. Непонятно было только, во всем ли, или встреча в пещере все-таки имела место быть. Слишком много подробностей, которых не узнаешь, если не бывал в той пещере сам. Ригинлейв знала. Она бывала. И знала, что это не лучшее место для проявления страсти, потому что условия там позволяли выжить, но едва ли, что-то большее.

- Допустим, что ты прав в своих подозрениях, Владислав, - устало отвечает ему женщина, жестом пресекая возмущения на тему «что значит, допустим?», - Чего ты хочешь от меня после этих обвинений? – интересуется она вполне прямо, потому что рассказывал все это Владислав явно не по доброте душевной и не из беспокойства за родственницу или даже свой брак. Ответить Великий князь, впрочем, не успевает, потому что голос Вигмара прерывает их увлекательную беседу, ставя точку на возможности сказать «казни его». И это хорошо, потому что могло вызвать такую реакцию княгини, что Великий князь мигом бы пожалел, что вообще решил влезть в отношения ярла и ее мужа.

- Вигмар, - приветствует женщина супруга, полагая, что не зря он пришел. Раз уж Владислав был так смел кидаться обвинениями, пусть повторит при том, кого обвиняет. Это хотя бы будет честно. У них в Ругаланне вообще так принято – быть честными друг с другом, насколько это возможно. Не так ли? Но вообще-то этот вопрос женщина желала задать равно мужу и Великому князю, который теперь уже поторопился уйти. Но не смог. Потому что супруг остановил его первым. Ярл, признаться, подготовилась к типичному мужскому конфликту в попытке доказать, кто здесь вожак стаи, но как ни странно, Владислав на него не перешел. А вместо этого развернулся и весьма смело для того, кто до этого не проявлял никакой смелости, заявил:

- Вообще-то, мы говорили как раз о тебе. О тебе и твоих предосудительных отношениях с моей женой. О том, что вы любовники уже несколько лет, и о том, что ты обманываешь свою жену, точно так же, как Устинья обманывала меня все это время. Я намеревался… - он не договаривает, потому что женщина отлично знает, во что это все сейчас выльется. А Боги ей в свидетели, меньше всего она желала, чтобы Вигмар сейчас без долгих разговоров воткнул Владиславу кинжал в глотку. И вряд ли кто-то смог бы ему помешать, ведь мертвецов на тренировочном поле не было.

- Владислав, - она выделяет его имя с изрядным нажимом, - Оставь нас. Уходи и не вздумай болтать о том, что сказал мне или Вигмару сейчас. Мы все решим и договорим с тобой позднее. Мне сейчас нужно поговорить с мужем, - и беловодский гаденыш, конечно же, подумал, что это добрый знак того, что Ригинлейв ему поверила. В этом он ошибался, не обладая должным уровнем проницательности  и понимания того, как вообще выстраиваются отношения между людьми, решившими некогда вступить в брак. К счастью, возражать он теперь не берется. И это очень здравое решение, потому что княгиня, совершенно очевидно, не в духе.

Она молчаливо провожает князя взглядом, убеждаясь, что он ушел. Не торопится вступать с Вигмаром ни в какие продолжительные беседы. Вместо этого берет с земли деревянный меч, брошенный здесь Асхильд, пару раз взмахивает им из стороны в сторону, а затем разворачивается к мужу, - Ты что, спал с моей сестрой? – без долгих предисловий интересуется ярл. Вряд ли, конечно, мужчине оружие в ее руках кажется хоть сколько-нибудь опасным, но все-таки, когда Ригинлейв несколько раз ощутимо тычет им ему в ребра, а затем ударяет в живот, сродни настоящему удару меча, это, должно быть, довольно неприятно.

Подпись автора

Иногда Ригинлейв, вопреки своему статусу, взглядам и силе характера, хотела даже не пытаться ни в чем разбираться, а просто устроить совершенно обыкновенную женскую истерику со слезами, причитаниями, нелепыми угрозами, бессмысленными вопросами и обещаниями, которые никогда не будут выполнены. Казалось, что это было бы куда более простым способом разрешения проблем в отношениях и кризисов, даже если они были несколько надуманными и совсем не тем, чем казались на самом деле. А в этом княгиня была совершенно уверена. Да, пожалуй, сказанное Владиславом, частично окажется правдой – и с этим Ригинлейв придется смириться. Но в то, что муж с сестрой были любовниками и по сей день, ее бы не убедила сама мать Фригг, спустившаяся с этой целью из Асгарда. Потому что она давно знала Вигмара. И могла бы заподозрить в предательстве много людей вокруг себя, но только не его. С куда большей охотой женщина поверила бы в то, что он имел какую-то связь с Устиньей и не рассказывал ей об этом, желая сберечь. Так что, в сущности, единственное, что тревожило княгиню сейчас, это ответ на вопрос «почему нельзя было все рассказать раньше?». Ведь случись оно так, ярлу не пришлось бы слушать самозванца, не пришлось бы считаться с тем, что он может сказать, не пришлось бы делать каменное лицо, терзаясь сомнениями относительно того, что именно в его словах было правдивым, а что оставалось грязной ложью. Хотелось бы поверить в то, что грязной ложью было все, но даже такой идиот, как это, вряд ли стал бы выдумывать из головы. Слишком рискованно. Слишком непредсказуемый результат.

Ригинлейв почти уверена в ответе Вигмара. Он мог бы солгать ей теперь, надолго оставив между ними ощущение недосказанности и сомнений, но почему-то она убеждена в том, что теперь, когда дело зашло так далеко, он не станет так поступать и непременно скажет ей правду. Или, может быть, женщина выдавала желаемое за действительное, будучи совершенно слепой из-за чувств, которые она испытывала к супругу? Об этом ей и вовсе не хотелось думать. Ведь будь на ее месте отец, никакие чувства не помешали бы ему поставить в этой истории окончательную и бесповоротную точку, казнив разом Устинью, Вигмара и Владислава. Ругаланну ничто не должно угрожать, не так ли? Даже чувства ярла. Особенно чувства ярла.

И все-таки, когда муж озвучивает простую и очевидную правду, что-то внутри женщины переворачивается. Была ли это ревность, тревога, гнев? Она не может разобраться сразу, но пожалуй, это было все сразу. И как ни странно, в этот раз княгиня не подавляет в себе эти чувства, а силится ощутить их в полной мере, чего она прежде не позволяла себе почти никогда. Наверное, потому что прежде она и не ревновала никакого другого мужчину, ведь на Святогора ей было совершенно наплевать – он мог совокупляться хоть с самой дешевой шлюхой, хоть со свиньей, лишь бы держался от нее подальше. А Вигмар… Что ж. Удивительно, но Ригинлейв внезапно обнаруживала в себе женщину, которая не готова была простить измену, женщину очень ревнивую, но все еще не безумную в порывах своей ревности. И в этом смысле Вигмару повезло, ведь ничто не мешало бы княгине, в противном случае, отходить его этой деревянной палкой в порыве той самой женской истерики. Или Ригинлейв неправильно представляла себе женскую истерику? Как бы там ни было, а выслушав мужа до конца, и даже не врезав ему за это время ни единого раза, она какое-то время провела, задумчиво глядя в холодное ругаланнское небо, а потом заявила:

- Ой, заткнись! – в чем не было никакой необходимости, ведь Вигмар уже итак некоторое время молчал. Но это было обращено даже не столько к его словам и факту того, что он что-то там говорил, сколько к содержанию. Она ведь не спрашивала его о том, были ли они любовниками с Устиньей сейчас. Ярл итак знала, что не были. Она спрашивала его о том, спал ли он с ее сестрой. И ответ она получила. Понимала, что это было в прошлом, понимала, что Вигмар едва ли в ту пору мыслил о том, что когда-нибудь станет супругом ярла, понимала, что для него это вряд ли имело какое-то значение, даже если он знал, кто именно оказался в его объятиях. Все понимала. Но все равно испытывала странное ощущение неуместной, в общем-то, ревности. И то, что ревность эта неуместна, Ригинлейв понимала тоже. А потому, вместо того, чтобы устроить громогласный скандал, позволила себе лишь вредное, несправедливое, может быть, даже жестокое… - Перед Устиньей своей поклянешься с раскалённым железом в руках, - и сделала это таким тоном и с таким выражением лица, что не вполне ясно было, говорит ли Вигмар все еще с Ригинлейв или с обиженной пятнадцатилеткой.

- Я итак знаю, что вы не любовники. Сомневайся я в этом хоть минуту, Вигмар, я бы не стала с тобой разговаривать вовсе, - уже куда как серьезнее заключила женщина, со всем должным вниманием посмотрев на супруга. Он что, правда подумал, что она поверит в то, что он, поклявшись ей в любви, изменяет ей с ее же сестрой? Что слова самозванца для нее имеют такое определяющее значение, чтобы усомниться в собственном муже? Будь уровень доверия Ригинлейв Вигмару так низок, никогда она не стала бы его женой. С самого начала отказалась бы от этой затеи, поставив Соларстейна вровень со всеми теми, кто желал обрести через этот брак права на Ругаланн и титул ярла.

- Меня интересует, какого черта ты не рассказал мне обо всем это в самом начале? Чтобы я не стояла перед Владиславом, как идиотка, делая вид, что мне очень интересно слушать про несуществующую измену. Хочешь знать, что он потребует взамен? – Великий князь еще не сказал об этом, но Ригинлейв отлично это знала. И даже знала, почему, - Твоей казни! Потому что он отлично понимает, что ты – единственный, кто может донести до меня суть их заговора, и в отличие от Устиньи, тебе не поверил, - осталось сделать так, чтобы он поверил ей самой. И был убежден в том, что у них тут тоже заговор против двух изменщиков.

- Надо было сразу мне рассказать! – раздраженно заявляет ярл, шумно вздыхая, - Болван! – добавляет она и в полсилы, плашмя ударяет Вигмара деревянным мечом по спине, а затем по пояснице, - Поговорим, поговорим, - убеждает она мужчину, обходя его кругом с вытянутой палкой, - Расскажешь мне еще неожиданных новостей о тебе и твоих отношениях с моими родственниками.

Подпись автора

Во всех своих прежних стремлениях, решениях, во всех мыслях и деяниях, во всем пути, который проходила Ригинлейв, она неизменно руководствовалась мотивами разумности, долговременного планирования и рациональности. Она не делала, что хотела, потому что знала, что это будет опасно для Ругаланна, она наступала на горло своей гордости, своей боли и своему отчаянному страху перед обстоятельствами, которые год от года сворачивались в тугой узел вокруг ее шеи. Но когда, наконец, казалось, что нет сил даже для того, чтобы сделать пару вздохов, случился Хольмганг и все закончилось. Все, кроме понимания того, что жить, как прежде, придется все равно. Поступаться собственными желаниями, запихивать эмоции поглубже и руководствоваться только мотивами разумности, прагматичности и справедливости в том виде, в каком Ригинлейв была ей обучена. И сейчас все эти мотивы требовали не выяснять, что-то с Вигмаром, а принять немедленные меры по тому, чтобы все участники этой дурацкой истории пожалели о том, что посмели даже думать о предательстве, посмели, что-то делать за ее спиной, посмели, что-то от нее скрывать. Но замужество за Вигмаром в глазах самой Ригинлейв почему-то вдруг дало ей ошибочное понимание того, что хотя бы иногда она может вести себя иначе. Не быть строгим к себе и к другим ярлом, а быть женщиной, которая может испытывать чувства. Совсем немного. Совсем незначительно. Так, чтобы об этом узнали только они двое и никто больше. Не только любовь и теплую привязанность, которая многократно была и понята, и признана, но и ревность, обиду, гнев, тоску, даже если они не были действительно мотивированными хоть чем-то, не были объяснены рационально и не имели под собой реальной подоплеки.

Да, теперь, упирая деревянный меч в грудь Вигмара, княгиня легко признавалась перед самой собой в простом и очевидном: она ревнует мужа к своей сестре. Да, в том числе, в контексте прошлого, которое было между ними, и которое в иных обстоятельствах могло бы и не тронуть ее вовсе, ведь это было в прошлом. Но тот факт, что они оба скрывали это от нее, тот факт, что Устинья, без сомнения, все еще испытывала к ее мужу какие-то чаяния и надежды, с его слов, ничем не оправданные, тот факт, что он оказался замешанным в этом заговоре вместе с ее сестрой, все это дурным, мерзким шепотом над ухом вторило «а что, если ты ошибаешься?», «а что, если они все еще любовники и в самом деле замышляют против тебя?». В пользу этих вопросов говорило множество обстоятельств, которые следовало сложить в одно и разом объявить этих троих изменниками, а затем казнить их на плахе. Против же, было всего два аргумента. Любовь Ригинлейв. И ее безоговорочная вера Вигмару. Ведь он тоже любил ее. Ведь он не мог предать ее. Этого просто не может быть. И этот аргумент гасил большинство подозрений. Кроме одного. Когда-то в прошлом ее муж нашел ее сестру привлекательной, раз разделил с нею постель. И теперь она снова была здесь. Куда как привлекательнее времени мятежа хотя бы своими одеждами и количеством украшений, которые носила. Так могло ли так статься, что и теперь Вигмар посмотрит на нее так же, как смотрел тогда? Глупая была мысль, но Ригинлейв спрашивала себя, как именно он смотрел? И это было поразительно странным, обращаться к себе с вопросами, что никогда не были доступны ярлу, но которые казались удивительным образом естественными, простыми и уместными со стороны женщины.

- Нет! – пока муж успел перейти в рациональное русло их беседы, княгиня все еще оставалась, где-то там, где-то между пещерой и вчерашним визитом супруга в покои ее сестры, так что требовалось время для того, чтобы она могла рассуждать хоть сколько-нибудь последовательно, вновь став не сестрой, не женой, не обиженной женщиной, а ярлом, - Я не хочу ему подыгрывать. Потому что подыграть ему в нынешних обстоятельствах, значит, испортить нам свадьбу, - ту часть, что еще не была доступна общественности и им самим, - А я не позволю им больше влиять на наши отношения и заставлять меня испытывать ревность и гнев, потому что это вовсе не то, что я хотела бы испытывать, - она шумно выдыхает, наконец, опускает деревянный меч и бросает его на землю, - Их самый страшный ночной кошмар – увидеть, что никто из нас им не верит, и мы едины в своем мнении относительно будущего Ругаланна и будущего нашей семьи. А значит, именно это они и увидят, как только у нас будет достаточно аргументов для суда. И я бы хотела, чтобы их было достаточно до свадебного пира, - а это значит, что Ригинлейв надеется на возможность мужа договориться с какой-нибудь из служанок Устиньи. И Боги свидетели, лучше бы ему не думать, что он может договориться с оной, соблазнив ее! Или, может быть, подыщет ту, с которой тоже разделил шкуру в какой-нибудь пещере незадолго до мятежа?

- Вообще-то, секретов и их масштаба многовато за пару дней, Вигмар, - уже куда как спокойнее говорит женщина, наконец, глядя на мужа, - Так что я все еще сержусь на тебя, - к счастью для мужчины, Ригинлейв в своем характере была достаточно отходчивой, если речь не шла о серьезных обидах и оскорблениях – их она не забывала вообще никогда, - Но это ни на что не повлияет, я все еще тебе верю, - и хотя княгине не нравилось, что ей из раза в раз приходится произносить эту фразу, ведь своему мужу она должна была верить и без того – безоговорочно, свято и всегда, потому что он не дает поводов в нем сомневаться. Идеализированные представления, однако, часто сталкивались с реальностью совсем не так, как того хотелось бы. И с этим приходилось примиряться. Как и со странным, жутким и неуместным, пусть и мимолетным удовлетворением от того, что когда Устинья заплатит своей жизнью за свое предательство, Ригинлейв не придется думать о том, что она может спать с Вигмаром сейчас или даже когда-нибудь в будущем.

- Не хочу тебя ни о чем спрашивать. Хочу, чтобы ты сегодня отправил из Хольмгарда всех рабынь, служанок и просто женщин, с которыми ты когда-либо делил постель, - с Устиньей может не утруждаться, ее все равно скоро ждет постель погребального костра, - И впредь, если мне предстоит встретиться с твоей бывшей любовницей и вечером ждать, пока ты вернешься из ее покоев, будь так любезен, расскажи мне об этом заранее, - весьма выразительно произносит княгиня, чуть сузив глаза, а затем задрав подбородок повыше. Очень помогало от мыслей о том, что супруг мог быть тебе неверен.

- Что до Владислава, - женщина задумчиво скрещивает руки на груди, - Если будет кристально ясно, что он знает о заговоре своей жены и способствует ему, то мне придется признать, что вреда от него становится больше, чем пользы. Но он – не образец храбрости и решительности, так что суд и казнь Устиньи его напугают почти наверняка. Запугать его аналогичной перспективой и надеяться, что этого окажется достаточным, а загорский ублюдок не станет подначивать его повторять подвиги заговорщика. А если нет… - она вздыхает, разводя руками, а затем мрачно заключает, - А если нет, то он отправится в Навь, а нам придется стать князем и княгиней Беловодья.

Подпись автора

Вообще-то Вигмар совершенно зря спросил, какие служанки и рабыни, ведь Ригинлейв просто из вредности вполне могла начать перечислять ему тех, что кажутся ей наиболее симпатичными или пользующимися мужским вниманием. И быть может, окажись на её месте другая женщина, несколько более склонная к семейным скандалам и несколько меньше руководствующаяся чувством собственного достоинства, ссора их могла приобрести куда более обременительные и трудные последствия. Но сейчас Хорфагер уже успело начать казаться, что она сказала и сделала лишнее, что ей следовало менее явственно демонстрировать собственную злость и слишком очевидную, в основном, потому что и не особенно скрываемую, ревность, от которой все прочее вокруг становилось вдруг маловажным. Ведь если Вигмар был ей неверен уже теперь, то перспектива их брака все равно была туманной, а перспектива заговора - неопределенной. Но все дело было в том, что неверен он не был. И положа руку на сердце, мысля об этом отвлеченно от собственных эмоций, Ригинлейв знала, что так оно и есть, что муж любит ее, что он хочет быть с нею, что он не предаст её таким нелепым и глупым способом. Но чтобы понимать это отчетливо, следовало думать головой, а не руководствоваться исключительно чувствами. Чувства же порождали тревогу и обиду, которым не должно было быть места между ними двумя. Хотя бы потому что княгиня не хотела и не намеревалась начинать свою семейную жизнь с недомолвок, обид и злости. Она любила Вигмара. И она готова была прощать ему ошибки. Просто ей нужно было совсем немного времени на это.

Как бы там ни было, а Вигмар был прав. Обвинения в измене он не заслуживал. Ни в государственной, ни в личной, хотя кажется, что в их случае это было в сути одним и тем же. По-хорошему у женщины не было подтверждения тому. У неё было даже множество поводов думать совершенно иначе, думать, что муж и впрямь неверен ей и задумал дурное. Но ярл, несмотря на свою обиду и раздражение, чувствовала и то, что несмотря ни на что, ситуация вовсе не то, чем она казалась. И сердиться на Вигмара и дальше, подозревать его в чем-то, сомневаться в нем, будет одной большой ошибкой. Он не заслужил этого. И как бы много людей ни пытались убедить Ригинлейв в обратном, сейчас она была уверена в том, что супруг не предал её и не предаст. По крайней мере, не в ближайшее время. А как сложится их семейная жизнь в будущем и сохранят ли они ту любовь, что сейчас была между ними, покажут годы. Загадывать так далеко, когда оба они ходили по острию кинжала, было бы, пожалуй, преждевременно.

- Это правда. Такого обвинения ты не заслуживаешь, - тихо заключает княгиня, а затем кивает головой, скорее для самой себя, как если бы эти короткие жесты позволяли ей побыстрее справиться  с ревностью и тревогой, что все еще болезненно сидели где-то в груди, мешая забыть обо всем, что было теперь едва ли сколько-нибудь важным, сосредоточившись на главном: на проблеме Устиньи и Владислава, - И я вовсе не думаю о тебе так, - вздыхает она, глядя на Вигмара уже без полыхающего во взоре голубых глаз гнева. И едва произнеся это, Ригинлейв делает шаг к супругу, позволяя-таки ему себя обнять, хотя ещё пару минут назад одна попытка могла вызвать в ней не только протест, но и очередную волну гнева с неизменным "Устинью свою будешь обнимать". Но сейчас ей хочется, чтобы он обнимал её, а не Устинью и ни одну из любовниц - реальных и выдуманных. И потому Ригинлейв обнимает мужа тоже, позволяя этим объятиям унять остатки её ревности и дурного настроя, а равно и дурных мыслей тоже.

- Я опасаюсь, что Беловодье не получится подчинить без сильной центральной власти и князя в Ирии, даже если разбить его на мелкие части. Управлять им из Хольмгарда может и не выйти, потому что эта земля всегда была главенствующей и самой важной, сепаратистские настроения будут сохраняться очень долго, - это, впрочем, останется неизменным вне зависимости от того, сядут ли в удельных княжествах их хэрсиры, или Беловодье заимеет своих князя и княгиню, - А если оставить тех удельных князей, что есть, то возможно, часть из них удастся подкупить, а часть запугать, чтобы они держали княжество в повиновении и мире... - что не исключало и обратной ситуации. Когда при приближении войска врага они начнут переходить на сторону "законной" династии, если так можно было назвать детей не только от наложницы - такое иной раз прощали и в Ругаланне тоже, но и от мерзавца, который кровью умыл север из-за своей гордыни, глупости и заносчивости.

Разговор  о служанке был сейчас не особенно к месту, но он составлял часть их плана по доказательству вины Устиньи и её дальнейшей казни, которая теперь была неизбежна, и ярл почти в этом не сомневалась. Не сомневалась, потому что после слов Владислава убедилась: слишком вероятно, что эти двое будут стремиться портить ей жизнь вне зависимости от того, как далеко окажутся. Но что важнее того, они будут пытаться портить её отношения с мужем, порочить его доброе имя и распускать сплетни и небылицы о его неверности княгине. В ситуации, в которой оказался Вигмар, презрев все сложности, что неизменно сопровождали его, потому что женился он на ярле, подобного рода помехи могли стать очень опасными, если не сказать больше - смертельными. И Ригинлейв не собиралась этого допускать. Ведь они были семьей, а семью надлежало защищать, даже если и от того, кто мнил себя Великим князем.

- Нет никакой нужды с ней разговаривать. Если она содержит свое слово, мы сдержим свое - она получит землю и золото в Ругаланне, а равно безопасную и сытую жизнь до конца своих дней, - по счастью, с земелей и средствами у них проблем не было. А сделать так, чтобы длинные руки Владислава не добрались до "предательницы" большого труда не составит, - Если совершит ошибку и солжет, то жестоко за это заплатит. В любом случае, если ты не готов будешь выступить обвинителем на суде, то мы используем её слово. И нет никаких сомнений в том, какое наказание ждёт Устинью за её предательство, - и это будет правильно. Теперь Ригинлейв, хоть все ещё и переживала о том, что убьёт родную сестру, мирилась с этим уже куда, как легче, потому что не сомневалась в факте существования заговора, в том, что родная кровь не отреклась от идеи о предательстве, в том, что она может навредить не только самой княгине, а значит, и Ругаланну, но и её семье: Вигмару, Рангрид, Асбьорну с Асхильд. И неважно, прямо или косвенно.

- Но пусть все это будет после свадьбы, - вздыхает женщина, - Не хочу омрачать день, когда весь Ругаланн узнает и примет, что мы с тобой теперь муж и жена, ни её арестом, ни её судом, ни её казнью. И для нее, и для Владислава, это будет слишком большая честь, - как и любая другая, оказанная самозванцу, который начинал забывать, кто именно привел его на Беловодский престол и кто именно обещал Ругаланну, что больше никогда столица не полезет в дела севера. Да, кое-какую истину Великий князь все-таки усвоил - нельзя вторгаться в Ругаланн открыто. Но если он думал, что может делать это при помощи заговоров и мнимых прав на престол, что давала ему жена-бастард, то в этом он весьма жестоко ошибался, - Владислав хотел поговорить со мной ещё о чем-то. Хочу послушать его до конца. Интересно, в чем его замысел и кого он ещё приплетет, желая спасти собственный зад. А ты тем временем можешь убедить Устинью в том, что не торопишься, потому что желаешь, чтобы свадьба свершилось прежде моей смерти, дав тебе права на ругаланнский престол, - в конечном счете, сестра не особенно смыслила в законах и вряд ли могла понимать, что каждый из таких случаев будет рассмотрен в договоре. И в этом им повезло. Интриги дураков - не интриги вовсе. А сами они - все равно, что дети, решившие сыграть в карты с шулером.

Подпись автора

К счастью для Вигмара и их брака, Ригинлейв не имела достаточно опыта и понимания семейной жизни в той форме, в какой ее обычно видели в Ругаланне. Женские хитрости, премудрости, тонкие грани манипуляции мужьями, ревность и бесконечные скандалы, нередко приправленные не только женской гордостью, но и коварством – все это не было доступно княгине, потому что ее учили, чему угодно, но только не этому. Все ее наставники, если когда-то и говорили о ее муже, так только в контексте безукоризненного понимания, что его задача в этом браке – сидеть тихо, никуда не лезть и навещать будущего ярла по ночам достаточно часто, чтобы она могла оставить после себя сына, который сядет на престол. Это, во всех отношениях, сыграло с Ригинлейв злую шутку. Ведь если бы ее не учили подобному чуть ли не с рождения, их брак со Святогором мог оказаться куда как спокойнее и куда как менее болезненным для нее же. Но характер княжны, а затем и княгини, догмы, что были вбиты ей в голову, делали ее первого мужа не просто обидчиком и угнетателем, от которого нужно было избавиться, заявив на тинге, что он – выродок и ублюдок, недостойный быть супругом ярла, но злейшим врагом, которому нужно было противостоять любой ценой. Порой цена была очень высокой, что недвусмысленно демонстрировали и шрамы на спине, и ночные кошмары, от которых женщина просыпалась в холодном поту.

Сравнивать первый брак со вторым, было, пожалуй, попросту нелепо. Они не имели между собой ничего общего. И более того, Ригинлейв четко знала, что в этом союзе она вовсе не желает следовать тому, чему ее учили наставники. Нет, она вовсе не желала видеть своего супруга своим бессловесным приложением, задача которого сводилась к тому, чтобы вовремя закрыть рот. Она видела, чувствовала и желала Вигмара равным себе. Человеком, с которым сможет разделить свою жизнь. Но не имея опыта подобных отношений, в глубине души презирая те методы и те взгляды, что время от времени силилась привить Рангрид, княгиня действовала по наитию. Говорила, что считала нужным и позволяла себе чувствовать то, что чувствовала, а не то, что должна была сообразно самым разным объяснениям и установкам, которыми ее пичкали. Будь оно иначе, этот разговор закончился бы громогласным скандалом с угрозой развестись на ближайшем тинге, или гордо вскинутой головой с обещанием никогда больше не заговорить с супругом. Но Ригинлейв оставалась Ригинлейв, даже когда делала неловкие шаги на пути к тому браку и союзу, каким она хотела его видеть и создать с течением времени. И в этом союзе не было места неуважению, жестокости и обвинениям в ошибках, которые ты даже не хотел совершать. Ярл все еще чувствовала ревность и обиду из-за того, что Вигмар ничего не сказал ей, но эти чувства не влияли на ее отношение к мужу. Они это переживут. И все вмешательства Устиньи и Владислава переживут тоже. Потому что если бы это было им неподвластно, сейчас женщина не обнимала бы Вигмара, демонстрируя свою безоговорочную веру ему и его словам, каким бы глупым это ни казалось со стороны.

- Она не сможет сказать и сделать ничего, что могло бы повлиять на наши отношения. Я верю тебе, я знаю, что ты не обманешь меня и не предашь моего доверия. Если бы не верила, меня бы и вовсе здесь не было. И если бы не верила, не согласилась бы стать твоей женой, - потому что вокруг уже и впрямь было предостаточно людей, которым Ригинлейв не верила и которых не желала видеть подле себя. Некоторые из них были бы счастливы видеть ее своей женой. Любой хэрсир был бы. Но княгиня вышла за Вигмара. И это оставалось самым главным свидетельством ее веры в супруга и в его слова. Хотя ярл и признавала, что им еще многое предстояло узнать друг о друге.

- Спасибо, что согласился стать обвинителем, если это потребуется. Я знаю, что ты этого не любишь и что суд тинга кажется тебе полумерой, в которой нет никакой нужды. Но я хочу в этот раз все сделать правильно, - Ригинлейв всегда этого хотела. И их размолвка здесь же, в Хольмгарде, из-за жреца, которому муж устроил самосуд, была тому свидетельством. Но в случае с Устиньей это желание преобладало даже над желанием, чтобы это все поскорее закончилось. Потому что если ярл хоть на секунду усомнится в том, что она все сделала, как следовало, она никогда не простит себе не правосудия, но убийства сестры.

Договорить им не удается. Асбьорн с Асхильд оказываются рядом быстрее, чем Ригинлейв успевает заметить, но ее это вовсе не раздражает. Во-первых, потому что она была очень расположена к этим детям, воспринимая их, как родных, вероятно, еще со времен ужасов с Грилой. И хотя ярл могла показаться чересчур мягкой с ними, рискуя разбаловать попустительством и баловством, с ее точки зрения, юных Соларстейнов вряд ли что-то могло испортить. А во-вторых, все самое важное друг другу они уже сказали. Вряд ли было, что-то важнее того, что они верили друг другу и того, что змея и самозванец не сумели их рассорить.

За препирательствами племянника и дяди Ригинлейв наблюдает молча, но скрыть улыбки все равно не может. Характер у девочки был, что надо, следовало признать, и вообще-то женщина ею гордилась, а не считала нужным ее за что-то ругать. То, как она вступалась за своих близких, тревожилась за Вигмара, спорила с ним, несмотря на разницу в возрасте, уважение к старшим и необходимость знать, когда следует помолчать, дорогого стоило. Княгиня лишь надеялась, что сердце супруга смягчится, ведь действовала племянница из лучших побуждений. И не желая давать ссоре возможность хоть какого-то продолжения, Ригинлейв улыбнулась и Асхильд, и не то смущенному, не то растерянному Асбьорну, который взирал на происходящее молча, рассуждая о том, следует ли ему поддержать сестру сейчас, или попридержать язык, чтобы не потворствовать семейному конфликту.

- Вам не стоило переживать, мы с Вигмаром вовсе не ссорились, - говорит женщина, и в доказательство своих слов, целует мужа в скулу, - Я не поверила ни единому слову Владислава, и вам тоже не следует, - хотя последнее добавлять не было ровным счетом никакой нужды. Потому что племянники уж точно не сомневались в чести и честности своего дяди. И правильно делали. С точки зрения Ригинлейв, правильно делали вообще все, потому что защищать семью даже в самых сомнительных обстоятельствах, было правильно.

- И я думаю, что Вигмар поддержит меня, - она вопросительно смотрит на мужа, выдерживая короткую паузу, - Если я скажу, что вы правы в своем желании защищать фамильную честь, - Асхильд довольно улыбается, но Асбьорн остается спокоен, как если бы он и без того отлично это знал и не нуждался ни в каких подтверждениях, - Но… - она важно поднимает палец вверх, привлекая внимание детей, - Вигмар прав своим недовольством в том, что вы ослушались прямого приказа. Если вам сказано оставаться за пределами поля, пока не поступит иных распоряжений, вы можете ослушаться этого приказа, только если случится, что-то совсем непредсказуемое и опасное. Вы ведь воины, - она убедительно смотрит на девочку, - А ты, Асхильд, собираешься возглавить мою гвардию в будущем. Умение следовать приказам, а равно знать, когда их стоит и можно игнорировать – очень важно, - она выразительно смотрит на мужчину, а потом тихо смеется, - Вигмар тебя научит. Он об этом все знает. Особенно о том, чтобы игнорировать, - ярл легонько и шутливо пихает мужа в бок.

- Вигмар игнорировал твои приказы, ярл? – очень серьезно и вдумчиво спрашивает Асбьорн, молчавший все это время. Спокойный, удивительно сдержанный и разумный мальчик, он и теперь будто бы желал вынести из слов ярла, что-то важное для себя и своего восприятия повседневности. Ригинлейв не была против и всегда находила время для бесед с племянником, даже если беседы эти были чересчур долгими. Она знала, что такое, не иметь ответов, когда вопросов становится уже больше, чем нужно.

- Да. Во имя моего блага и безопасности, - кивает Ригинлейв, посмотрев на мальчишку, а затем на Вигмара. Теперь она понимала и принимала это. И теперь это ничего не значило. А тогда казалось неуважением и безразличием к ее титулу ярла. Пожалуй, последнее даже было правдиво. Муж и впрямь тогда мало заботился о соблюдении субординации и уважении к ее мнению. Ему безразличен был статус княгини. Небезразлична была сама Ригинлейв, - Иногда нужно проигнорировать приказ, презреть иерархию, старшинство и нормы приличия и морали, чтобы помочь и спасти того, кто тебе дорог, даже если это будет иметь неприятные последствия и даже если сам этот человек будет сердиться. Это бывает необходимо…

Тренировку они, конечно же, продолжают. До тех пор, пока женщина не видит, что Асхильд устала настолько, что едва ли в силах дальше держать в руках меч. Девочка ничем этого не показывает, но Ригинлейв не слепая, а потому, заявляет, что сегодня они уже сделали больше, чем планировали, зовет Вигмара с Асбьорном и предлагает им пообедать всем вместе. За обедом племянники получают похвалу за усердие и успехи, заморские сладости, а после долгой болтовни – непременное обещание завтра или послезавтра отправиться на одинокий хутор на холме по ту сторону озера. Все вокруг знали, что там водились эльфы, существа эти в том месте были чрезвычайно сильны, не боялись людей и за ними можно было легко понаблюдать теплыми летними ночами, но и длинными зимними тоже. Пожалуй, можно было выделить одни сутки на то, чтобы подарить детям ощущение чуда, к тому же, заинтересован был и Асбьорн, проявивший свой восторг чуть менее явственно, чем сестра, но все равно довольно понятно. Ригинлейв обещает. Смотрит на Вигмара, ожидая его одобрения, а после обеда велит прислуге отправиться на хутор и хорошо его протопить, а равно расчистить проезд, потому что с декабря там никого не было, и дом наверняка успел промерзнуть. Привычно туда ездила на некоторую часть зимы хустру Рангрид, отвлекаясь от дел в замке и уединяясь в поисках покоя и мира, но эта зима выдалась слишком насыщенной. Значит, они будут первыми гостями за сезон. И первыми, кто увидит там эльфов в новом году.

С Владиславом княгиня все-таки встречается. Предупреждает об этой встрече Вигмара и обещает все позже рассказать. Но задерживается намного дольше ожидаемого, а когда все-таки пересекает широкими шагами коридор и распахивает дверь в их покои, выглядит так, точно толпа драугов пугала ярла всю ночь, а у нее ни Мьелльнира на шее, ни «Винланда» при себе.

- Вигмар… - глаза ее широко распахнуты, а сама женщина бледна, как январский снег. Руки ее не трясутся, но пятна крови на них все равно не сулят ничего хорошего, - Кажется… Кажется, я что-то сделала не так.

Подпись автора