Ситуация развивалась стремительно и намного быстрее, чем Ригинлейв того ожидала. Да, она не любила пытки, предпочитая им даже магию менталистов, она не хотела пытать Ингвара, но она была почти уверена, что им придется это сделать. Впрочем, тот факт, что она ошиблась, как и названные имена, говорили о том, что заговор этот не был ничуть силен в своих корнях. Подельники легко сдавали друг друга, не щадя своих связей и договоренностей, а среди имен не было ни одного хэрсира. Странно, но даже Лейринг, чертов ублюдок, не приложил к происходящему руку. Ни одно из названных имен не вело к нему даже косвенно. И вряд ли он был настолько осторожен, чтобы суметь скрыть свою заинтересованность в свержении Ригинлейв, которую он бы и хотел, быть может, свергнуть, но боялся, вместе с тем, как огня. Прочие же мелкие фигуры стоили крайне малого. В любом княжестве находятся недовольные и чересчур амбициозные, в любом княжестве есть те, кто готовы присоединиться к любой авантюре. И вообще-то Ормар был из их числа, даже странно, что он не оказался запачканным в этом мероприятии. Хотя Рангрид и любила говорить, что у Ригинлейв нет никаких причин, чтобы не доверять кузену, несмотря на то, что шибко приятным человеком он не был, сама женщина не особенно верила кузену и едва ли удивилась бы, назови кто-то, кто угодно, его имя. Но и его имени там не было. Зато следы вновь вели к Морозному острову. И это было обидно. Обидно не княгине, но наверняка их хэрсиру, потому что девочка была слишком мала, чтобы держать своих подданных в железном кулаке, не контролировала происходящее, а решения взрослых все равно падали тенью на ее имя и имя ее дома. Что было, конечно, до крайности несправедливо.

- Ормар и Лейринг. Хэрсиры… - тянет княгиня, глядя на Ингвара таким взглядом, чтобы он сразу понял, чем ему грозит попытка солгать, даже если из лучших побуждений, коими он, без сомнения, считал защиту своей семьи, но прежде всего – доброго имени отца, который был безоговорочно верен Горму, а затем и его дочери. И это не было слишком сложно. Карающая длань Святогора с трудом дотягивалась до островов, а провизию они успешно закупали каждый год, когда столица отказывала им в помощи.

- Нет, - качает головой юнец, да так яростно, что в пору было заподозрить его во лжи, - Лейринг… Про него много говорили. И Великий князь на него рассчитывал. Великая княгиня называла его хорошей перспективой, но с ним даже поговорить не удалось, а его советник ответил, что с проблемами Ругаланна и недовольством ярлом будет разбираться Ругаланн, а не чужестранцы… - откуда он знал это? Выдумал? Лгал? Лейринг все-таки был замешан? Ригинлейв испытывала сомнения. Но если мальчишка говорил правду, значит, он слышал и видел достаточно. А быть может, ему многое рассказала сама Устинья. И в этом случае, он был свидетелем достаточно ценным, чтобы не убивать его и не вешать день в день. А если сослужит им добрую службу, Ригинлейв даже найдет в себе силы, чтобы его простить. Сообщив, разумеется, его отцу, что сыновей следует воспитывать получше, потому что сейчас у него выходит не очень.

И Боги свидетели, у Ингвара был шанс выжить, а может быть, даже осмыслить свою жизнь с совершенно иной стороны. Но страх его перед отцом, перед позором рода, перед ответственностью за свои собственные ошибки, оказался сильнее. Признаться, Ригинлейв, как и Вигмар, предположила, что он набросится с ножом на нее. Это было уже не смешно. Это было даже немного грустно, потому что вообще-то княгине не шибко нравилось, когда на нее покушались ее же подданные. Но как ни странно, сын хэрсира не атаковал ни ее, ни заслонившего ее мужа. Вместо этого он, следуя древней традиции, бросился на меч, избавляя себя от позора, или думая, что избавляя, потому что с точки зрения Ригинлейв, вера Устинье и Владиславу – ошибка, за которую предки примут тебя идиотом и никогда не посадят за один стол с самими собой. Отчасти, это было грустно, но на самом деле, княгиню больше тревожило то, что им пытались испортить свадьбу самоубийством. Она слишком устала тревожиться о чужой жизни, чужой чести и чужом будущем.

- Печальный конец, - заключила ярл, протянула руку и коснулась плеча мужа, шумно вздохнув. Ждать ульфхеднаров долго им не пришлось – они ворвались внутрь, как только услышали Вигмара. Лекаря ждать долго не пришлось тоже, но рана была слишком значительна. Ригинлейв не выдавала никаких распоряжений, кроме одного: сохранять тишину, спокойствие и не трубить о произошедшем на каждом углу. Свадьба должна была продолжаться, как если бы ничего не случилось. Даже если она была омрачена смертью. Конечно же, тело должно было быть выдано отцу Ингвара, когда придет время, и княгиня распорядилась унести его, сохранить и подготовить к погребению. Хотя вряд ли хэрсир, узнав всю историю, пожелает на этом самом погребении присутствовать. Слишком побоится запачкаться в той грязи, в которую с головой окунулся его отпрыск.

- Бьорн, очень тихо найди Халбранда и позови его в наши с мужем покои. Не привлекай никакого внимания и сделай так, чтобы никто и ничего не заподозрил, - очень ровно распорядилась Ригинлейв, растерянно глядя на лужу крови на месте, где еще недавно сидел несостоявшийся заговорщик. Нужно было пригласить служанку, чтобы она это убрала, но не болтала, и по счастью, такая возможность существовала – те немногие женщины, что были вхожи в покои князя и княгини, умели держать язык за зубами.

- Ты уже успел отправить жреца обратно в храм? – спрашивает женщина у мужа, наливает себе полный кубок вина и делает пару крупных глотков, - Прикажу, чтобы Халбранд разыскал и арестовал всех, кого назвал Ингвар. За жрецом вместе с ульфхеднарами отправятся другие жрецы. Надеюсь, что их всех привезут достаточно быстро, чтобы успеть допросить и узнать все необходимое до конца свадьбы, - в конце концов, огромное количество гостей повышало статистическую вероятность того, что всех виновных они схватят здесь, и отправят туда, где им было самое место.

- На Морозный остров нужно отправить пару форингов, пару жрецов и с десяток хирдманнов. Там правит девчонка, слишком юная, чтобы держать своих подданных в железном кулаке, как делал ее отец. Она научится, но на это уйдет время, - Ригинлейв раздраженно потирает шею, рассеянным взглядом, глядя на мужа. Ситуация требовала немедленного принятия самых радикальных решений, но дело было в том, что чрезмерный радикализм мог привести к равно противоположным результатам. Все мерзавцы просто попрячутся по своим норам, лишив их возможности поймать их за змеиные хвосты.

Халбранд не заставляет себя ждать. Княгиня объясняет ему совсем малое, но просит в короткие сроки найти и Гримкеля с Морозного острова, и Вебранда, и Хродмара, арестовать их, не создавая шума, и запереть поглубже в темнице. А заодно отыскать служанку, чтобы она прибрала в покоях князя с княгиней, но продолжала держать язык за зубами.

- Знаешь, по-моему, эти покои прокляты, - смеется Ригинлейв, глядя на мужа, - Давай, сменим их, как только закончится торжество? – предлагает она, подходит к Вигмару, обнимает его и устало кладет голову ему на плечо, - А когда все это закончится, мы, наконец, обретем мир в собственном доме.

Подпись автора

Может быть, Вигмар был прав и нравы Морозного острова таковы, что они не примут никого из столицы и не станут им подчиняться. Может быть, они и впрямь враждебно воспримут волю ярла, хотя вообще-то, признаться, Ригинлейв было плевать, как они ее там воспримут: любой, кто поднимет руку на посланных ею людей, лишится вовсе не рук, а своих жизней. Может быть, Морозный остров на долгие годы встанет ей поперек горла, то и дело плодя бессчетное количество заговорщиков, от которых она уже успела устать, но что важнее – успела понять, что они есть безоговорочное свидетельство того, что рука княгини не так тверда, как были руки ее отца и деда.

А может быть, навязанная воля столицы быстро и недвусмысленно даст им понять, что Ригинлейв утомлена сепаратистскими настроениями, которые, к тому же, не имели никакого смысла. Не имели, потому что северные острова просто неспособны были выжить без столицы или хотя бы каких-нибудь других добрых ближайших соседей. Устроить блокаду этого острова было несложно – торговцы вообще крайне редко имели большое желание забираться так далеко на север. А запретить кораблям с Морозного приближаться к любой другой части Ругаланна, в сущности, задача не такая уж большая, и ее-то могли обеспечить верные слову ярла хэрсиры, если не хотели прогневить Ригинлейв. Иными словами, будь княгиня своим отцом, она бы после первой выходки заставила весь этот остров попередохнуть с голоду. У них ничего не росло. И скот у них плодился неохотно. Сколько людей пережили бы зиму? Сколько детей были бы унесены в лес? Сколько стариков бросились бы с высоких скал? А ведь Морозный остров и без того был не шибко мгночисленен. Так что, с точки зрения княгини, выбора у представителей самого северного острова, был небольшой. И на их месте Ригинлейв приняла бы любые условия. Потому что неизменное преимущество коварства состояло в том, что в эту игру могли играть двое.

- Я – ярл. И я решаю, слишком много там моих людей или недостаточно много. А если кто-то вздумает этому воспротивиться, то следующая зима для Морозного острова станет последней, - и лед в голосе Хорфагер был ничуть не тоньше льда, что покрывал весь Морозный остров. Удивительным образом в Ригинлейв, порой, просыпались худшие качества ее отца. Вот она изо всех сел изыскивает резервы, чтобы не казнить всего одного человека, а вот она уже бесстрастно говорит о том, чтобы погубить целый остров населения. Было в этом, что-то жуткое. Даже для самой женщины, когда она была в силах это заметить.

На предложения Вигмара о браке или о наместничестве, ярл отвечает взглядом укоризненным, почти осуждающим. За спиной Ригинлейв была история, которая огромными рытвинами шрамов прошла по ней самой и по всему Ругаланну. И несмотря на все свои старания, женщина не смогла всецело с этим справиться. А потому, некоторые истории отдавались в ней неизменной болью, дискомфортом и ощущением того, что она вновь оказалась в самом начале: когда на ее плечи упала перспектива управления целым Ругаланном, а из столицы приехал ублюдок, чтобы взять в жены не женщину – девочку, едва ли желавшую в ту пору стать женой, кого угодно.

- Потому что я никогда не пожелаю ни одной женщине в Ругаланне участи, которую когда-то назначил мне мой отец и беловодец, Вигмар. А значит, я не заставлю выйти девочку замуж за того, кто мне угоден и не отдам ее землю в руки того, кто, возможно, возомнит о себе слишком многое и никогда не захочет ее отдавать, - тихо объяснила ярл, впрочем, чувствуя в этих словах причину для насмешки. Если ее первый муж каждую зиму уезжал на юг и сидел в Беловодье до расцвета весны, отсутствуя чуть ли не по полгода, в то время как Хольмгард был не таким уж суровым краем, то любой, кто будет отправлен на Морозный остров, скорее всего, сделает все возможное для того, чтобы убраться оттуда поскорее. А уж окажись там беловодец – не пришлось бы ничего делать. Сам бы помер в первые же зимние дни.

Впрочем, говорить сейчас об этом не хочется. Ригинлейв уж точно. Потому что объятия супруга, его тепло, его близость заставляли забыть обо всех происшествиях последних дней. Княгине было сложно, она чувствовала, что держится из последних сил, но совсем скоро все обещало закончиться. Теперь они с Вигмаром были женаты перед лицом всего Ругаланна, никто не решился бы оспорить этот брак, а что делать с сестрой и Владиславом, княгиня решит, когда все гости разъедутся. В конечном счете, завершить войну уж очень хотелось, а так называемый Великий князь в кандалах был хорошей возможностью для этого. Так что сейчас можно было подумать о них с Вигмаром. О том немногом, что было им доступно, пока весь Ругаланн праздновал и веселился. И тот факт, что супруг впечатлился их прогулкой к эльфам, заставил женщину улыбнуться и поцеловать его в щеку.

- Отличная идея. Прикажу запрячь коней и переоденусь. Не то альвы заберут и мой Брисингамен, - она смеется, пальцами прикасаясь к подарку мужа, что и теперь украшал ее шею. Этим украшением ярл точно не собиралась жертвовать и не намеревалась никому его отдавать. Но распорядиться Ригинлейв не успевает. Стук в дверь, появившийся ульфхеднар, и что-то внутри княгини перевернулось еще прежде, чем мужчина успел озвучить дурную весть. Наверное, потому что женщина понимала, что ни один член ее личной гвардии никогда в жизни не станет беспокоить ярла посреди ее свадьбы, в ее же покоях по каким-то пустякам. Да и поведение ульфхеднара говорило о многом. И все же, когда он произнес то, что произнес, Ригинлейв показалось, что у нее земля ушла из под ног. Звон в ушах встал такой, что никаких других слов женщина просто не слышала. Вмиг побледнев до состояния самого белого ругаланнского снега, она даже перестала дышать. Секунды вязкой патокой растягивались в бесконечность, но вскоре княгине удалось взять себя в руки ровно настолько, чтобы не спрашивая ничего, броситься в полупустую часть замка, где было велено запереть сестру. Редкие пьяные гости, хихикающие служанки, стража – все, кто попадался на пути сейчас не имели значения. Ригинлейв сновала между ними, как ветер, хотя слабость в ее теле была так сильна, что должны были начать заплетаться ноги.

Конечно, княгиня пыталась убедить себя в том, что сестра все равно умрет. Не найдется в Ругаланне суда, который ее оправдает. Но ей упрямо казалось, что до этого еще есть время. Подумать, успокоиться, принять. Оставлять ее в живых было нельзя – даже сама ярл это понимала, но убить свою сестру? Мысль об этом ее тревожила. И вот теперь все оборвалось. И жизни Устиньи. И сердце Ригинлейв.

У входа стоит сразу четверо охранников, но какой от них толк теперь? Что они охраняют? Труп? Женщина замирает на входе, медлит, не может заставить себя войти. Она видела тысячи тел, она убивала сама, она теряла своих воинов. Но все это было несравнимо. Сердце пропускало удары. Княгиня шумно выдохнула, переступила порог. Свет многих факелов осветил неестественно-бледные губы и такое фиолетовое лицо, точно его покрасили нарочно. Пальцы Устиньи все еще царапали горло, а в глазах застыло выражение истового ужаса. И в глазах Ригинлейв тоже. Сестра выглядела, как жестоко удушенная, вот только никто не велел ее душить. И вряд ли, кто-то решился бы на это. Постояв на месте, точно статуя, не меньше четверти часа, совершенно молча, и все еще имея очень условные связи с реальностью, ярл, наконец, развернулась, переступила порог темницы и тотчас же лишилась чувств.

Тьма стала спасением. Спасением от всех кошмаров последних дней. От всего напряжения, что испытывала Хорфагер. От всех чувств, которые она пихала так глубоко в себя, чтобы и тень их не показалась на поверхности. Во тьме не было вопросов, не было тревог, не было страхов. И пробыть в ней почти до самого рассвета, не реагируя на нюхательные соли, которые сменял то один лекарь, то другой, воистину оставалось единственным шансом пережить весь ужас, который охватывал Ригинлейв, и апогеем которого стала смерть Устиньи.

Небо уже успело порозоветь, а гуляния в замке чуть подутихнуть на пару часов, которых будет достаточно, чтобы начать все сначала. К этому времени ресницы княгини задрожали и она, наконец, распахнула льдисто-голубые глаза, тотчас же садясь на постели, то ли под неодобрительное бормотание жреца, то ли под какие-то слова Вигмара. Голова кружилась немыслимо. Поднесенный к губам отвар женщина пьет, не противясь, хотя и морщась от горечи. Мир вокруг начал обретать четкость и цвета, а затем звук. Ярл отчетливо помнила все, что успело произойти. И еще прежде, чем спросить себя, что делать дальше, Ригинлейв приказала немедленно привести главу дворцовой стражи, главу ульвхеднаров и главу тюремного караула.

- Я в порядке, - лжет она Вигмару на выдохе, потому что ярость, что клокотала в груди, теперь была намного сильнее самой женщины. Она не в порядке. И когда Ригинлейв приходится встать на ноги по мере появления всех, кого она вызвала, это виднеется лучше всего. Так что и держалась на ногах она лишь на своем упрямстве и гневе.

- Значит, так вы мне служите?! – и все трое вздрагивают, потому что вряд ли вообще кто-то в замке слышал, чтобы их ярл кричала, - Так исполняете свои обязанности в столице, главной крепости страны и при дворе своего ярла?! У нас теперь убийцы свободно ходят по коридорам и лишают жизни заключенных без суда и следствия, а вы – ни сном, ни духом?! – кричит она, едва не срывая голос, отчего голова вновь начинает немыслимо кружиться.

- Мы выяснили… - самый смелый, глава караула темницы, решает сообщить, что-то, что кажется ему очень важным, но Боги свидетели, зря он раскрыл свой рот.

- Молчать! - и в иных обстоятельствах от этого крика сотряслись бы стены, - Ты будешь говорить, когда я тебе позволю! А если еще раз раскроешь свой рот, пока я не просила, палач научит тебя хорошим манерам! – и не было сомнений, что в текущем состоянии Ригинлейв совсем не шутила.

- Как вы допустили такое?! Как вы посмели думать, что можете это допустить?! В этом замке у вас нет своей жизни, нет других обязанностей, нет ваших имен! Все, для чего вы существуете – служение вашему ярлу и ничего больше! – и это то, что они должны были запомнить намного лучше клятвы верности, которую приносили Ригинлейв  в день своего назначения. Но теперь им нечего сказать. И женщина устало сжимает виски, делая глубокие вдохи, прежде чем бросить хриплое, - Участь ваша будет ужасной.

На несколько мгновений повисает гробовая тишина, в которой слышно лишь как княгиня сама ловит раскаленный воздух губами. Ничего уже не исправить. Все уже случилось. И как ни странно, но где-то на задворках она ощущает облегчение. От которого гнев застит глаза еще сильнее.

- Убирайтесь! – и Ригинлейв взмахом руки отправляет на пол кубки и кувшин с вином, но лишь с тем, чтобы в следующую секунду запустить в Халбранда вазой, - Убирайтесь! Убирайтесь! Вон отсюда! – и следует отдать мужчинам должное, смекалки им было не занимать: они поняли, что ярл сегодня не в настроении и поспешили убраться. И судя по тому, с каким грохотом Ригинлейв захлопнула за ними дверь, совсем не исключено, что Вигмару безопаснее было последовать их примеру.

Женщина кладет руку на холодное дерево и прижимается горячим лбом к ладони. Она глубоко дышит, справляясь с головокружением и слабостью, но с этим вряд ли может помочь что-то, кроме колдовских отваров. Вскоре княгиня разворачивается и идет к мужу, но не с тем, чтобы запустить в него, что-то тяжелое, а с тем, чтобы обнять его, уткнуться в плечо и зайтись рыданиями так, как не плакала, быть может, вообще никогда в жизни.

Подпись автора

Последний раз Ригинлейв чувствовала такое всеобъемлющее смятение незадолго до своего хольмганга. К тому времени она прошла безгранично много, позволив себе невольные и непрошенные слезы лишь единожды – когда муж избивал ее кнутом, а она, никогда не переживавшая ни такого унижения, ни такой боли, думала, что справится, не проронив и слезинки, но вместо этого кричала и рыдала, и до, и после так, что столпившиеся у входа в ее покои придворные и слуги, сами едва ли могли сдержать слезы. Но перед хольмгангом это смятение все равно достигло своего пика. Ригинлейв не плакала, но она то и дело ощущала немыслимое воодушевление, ужас, тяжесть груза, что тянул ее к земле и крылья, которые ей давали сами валькирии. Она была напугана и вместе с тем полна решимости действовать. Она готовилась к смерти, но собиралась победить. Чувства переполняли ее, и чтобы не дать им выхода, княгиня в ту пору замкнулась так, что за несколько часов до начала до нее не могла достучаться даже Рангрид – слишком высоко было напряжение, что копилось годами.

Как ни странно, но напряжение, которое теперь, кажется, сполна выплескивала женщина, все ее тревоги, страхи, сомнения и потрясения – все это тоже имело лишь отдаленное отношение к событиям недавних дней. Просто за время после хольмганга произошло так много, что череда неприятностей пары недель стала лишь несколькими решающими каплями, а не чем-то значительным, не чем-то, что на самом деле заставило ощущать Ригинлейв, что она больше не может молча сжимать зубы и терпеть. Предательство сестры отдалось в ней глухой болью, тот факт, что и Вигмар оказался в этом замешан – непониманием, тревогой и обидой, но смерть Устиньи была сравнима с ударом кинжала прямо под ребра. Эта смерть казалась неизбежной, но стоило ей произойти – она переселила все пределы терпения ярла, заставляя ее чувствовать такие противоречия и такое смятение, какого не было уже очень давно. Казалось, что даже проклятый туман Ирия не способен был довести женщину до такого состояния, ведь она была измотана и измучена, но все равно держалась. А сейчас не находила в себе никаких сил, кроме как горько рыдать, уткнувшись в Вигмару в грудь, даже не то, чтобы не в силах совладать со своими чувствами – не желая ничего с ними делать.

- Я должна была это предвидеть, - всхлипывая, отвечает женщина неразборчиво, не отрываясь от груди мужа, - Я должна была ее защищать. Я ведь ее старшая сестра… Я должна была защитить ее от Владислава… От влияния Беловодья, от предательства, на которое она пошла лишь только потому что у нее недостаточно ума, - и пожалуй, винить Устинью в том, что она была лишь дурой, а не подлой предательницей, не знающей чести, было очень милосердно – вполне в духе Ригинлейв, - Я должна была защитить ее от смерти… Дать ей хотя бы шанс… Суд… - суд все равно приговорил бы ее к смерти. Не существовало другой альтернативы. Закон мог делать исключения для свободных людей, убивших рабов, для хэрсиров, перестаравшихся со своими бондами. Но ярл был неприкосновенен. Покушение на убийство ярла это смерть, равно как и покушение на убийство близкого кровного родича – позорное изгнание. И ни один суд не взял бы на себя ответственность за то, чтобы оставить в живых такую преступницу. Суд тинга, в таком случае, был бы осужден самими Богами. И в его справедливость впредь не поверил бы даже ни один трэлл.

- Разберись. Найди. Пусть ответят, - подтверждает каждое слово мужа Ригинлейв, неизменно перемежая это со своими всхлипами, - Я верю только тебе. Кто знает, кто тут еще предатель и кто позволил убийцам это сделать? – как ни странно, но мыслей о том, что это мог сделать Вигмар, в женщине все еще нет. И не может быть, потому что сейчас она не подыскивает слов, а говорит правду. Она верила только мужу. Только в то, что он будет с нею честен, найдет убийц, назовет их и призовет к ответу. Кто-то сказал бы, что вера эта была наивна. Может, и так. Но Ригинлейв не хотела больше доверять никому из тех, кого она сама же одобрила на дворцовые должности. Потому что они подвели ее. И возможно, совсем не один раз.

Ригинлейв помнится, что она говорит мужу, что-то еще. Что-то спрашивает о том, кто это мог быть и насколько им самим безопасно оставаться в замке. Не угрожает ли, что-то гостям. Не стоит ли закончить свадебные торжества прямо сейчас, хотя последнее лучше было не озвучивать вслух, потому что они рисковали вызвать гнев Рангрид. Женщина успокаивается отнюдь не сразу, но в конце концов, затихает на груди у Вигмара, и только пустые раскрытые глаза говорят о том, что она вовсе не спит. Так проходит час или больше. Всхлипы сменяются мерным дыханием, но женщина все еще прижимается к мужу, выдавая свое бодрствование только редким морганием. Так их и застает стук в дверь. Ригинлейв вздрагивает, точно от удара, но вместо того, чтобы встать и позволить гостю войти, лишь мотает головой.

- Не надо, не хочу никого видеть, - говорит она скорее для мужа, чем для кого бы то ни было еще, но мать ярла убедить в неправоте довольно сложно, так что она входит внутрь, несмотря на вялый протест ульфхеднара, явно испытывающего благоговение перед хустру. Небезосновательно, но она сейчас это зря. Потому что подобными выходками в ярле сейчас можно было вызвать лишь гнев, а гнева им итак тут хватало пару часов назад и еще будет хватать, когда они найдут убийц.

Пыл Рангрид, однако, спадает, стоит ей увидеть, как дочь подбирает босые ноги под себя и подол платья, жмется к мужу и меньше всего сейчас желает вести какие бы то ни было разговоры с кем угодно. Вообще-то она уже начала приходить в себя, так что сейчас среди прочих чувств превалирует стыд. Никому не должно было видеть ярла в таком состоянии. Даже матери и мужу – все равно было нельзя. Надо было выгнать всех и разнести покои на куски в одиночестве, но теперь думать об этом поздно. Как и о том, почему Рангрид обменивается с зятем тревожными взглядами, как если бы она сомневалась в том, что Ригинлейв все еще способна сохранять адекватность.

- Случившееся - чудовищно, милая, мне очень жаль, - она садится на край кровати рядом с дочерью, но не касается ее, точно не понимая, какой реакции ожидать, - Но быть может, это и к лучшему?.. – Рангрид не продолжает, потому что волчий взгляд Ригинлейв сейчас служит лучшим предостережением, - Я уверена, что ульфхеднары и стража сделают все возможное для того, чтобы найти виновных и наказать их, - и по этой женщине в то самое мгновение ни за что нельзя было сказать, что виновные ей были прекрасно известны и видны в зеркале.

- Вигмар сделает все возможное для того, чтобы найти виновных и наказать их. Уходи, - может быть, если бы хустру видела истерику дочери незадолго до этого, она бы послушалась желания ярла и непременно ушла, но сейчас матери сложно оставить страдающее дитя, а к тому же она совершенно определенно была здесь не с целью утешения.

- Я понимаю, ты устала и скорбишь, Ригинлейв, но ты не можешь оставаться в своих покоях. Гости должны увидеть вас обоих хотя бы на несколько десятков минут к обеду, прежде чем продолжат пировать. Я приказала помалкивать о ночном инциденте, но если вы не появитесь, это все равно вызовет много вопросов. Ты должна подняться и привести себя в надлежащий вид. Это твой долг. Я помогу… - обычно слова о долге хорошо помогали, но сейчас княгиня настойчиво мотает головой, а затем отворачивается, утыкаясь мужу в плечо.

- Уходи, - приказывает она снова, зная, что должна подняться и привести себя в надлежащий вид, но просто не имея сейчас сил, чтобы это сделать. К счастью, Рангрид не настаивает, а лишь шумно вздыхает, поднимается и жестом просит Вигмара выйти с ней в коридор, как только он сможет. И судя по виду хустру, ждать она будет столько, сколько это необходимо.

Ригинлейв вовсе не противится, когда оказывается лежать на кровати в одиночестве, потому что сил просить мужа остаться у нее тоже нет. Ей не больно, ей не страшно, ей не гневливо – не было причин заставлять его оставаться рядом. Вокруг все равно была бесконечная пустота и полное отсутствие сил, чтобы подняться и что-то делать.

- Чертова грязнокровная беловодская сука вовсе не стоит ни единой слезы моей дочери, а тем паче – не стоит таких переживаний. В последний раз я видела Ригинлейв такой наутро после заключения ее брака со Святогором и надеялась не увидеть никогда больше, - лицо Рангрид искажается смесью гнева и тревоги, но она все-таки протягивает Вигмару красивую белую склянку из явно заграничного стекла, украшенную драгоценными камнями. О том, откуда у женщины снадобья, да еще и в таких колбах – можно было задаваться вопросами бесконечно. И на все их будет один и тот же ответ: хустру дружила со жрецами, в том числе, с острова Туманов, так что у нее в арсенале было немало полезных средств. И не слишком полезных тоже.

- Вот, добавь три капли в ее питье, дай выпить. Она уснет на пару часов, а когда проснется, ей будет намного лучше. Но не переборщи. Десять капель убьют взрослого мужчину, - она вкладывает колбу в ладонь Вигмара и внимательно на него смотрит, - Мы ведь оба понимаем, что смерть этой подлой змеи – благословение, что даровал нам Игг? И сейчас наша задача – не дать ей испортить ваше будущее прямиком из могилы. А значит, Ригинлейв и ты должны быть готовы показаться гостям, и лучше не только в пиршественной зале, но и в городе, и за его стенами. Людям весело, и они ничего не знают, но желают видеть и прославлять своих князя и княгиню. Не надо лишать их подобного удовольствия. И не надо давать распространяться каким угодно слухам. Ты ведь согласен со мной? – и с убедительностью Рангрид не согласиться, пожалуй, было несколько затруднительно, - Доведем начатое до конца. А когда Ригинлейв придет в себя, она будет нам благодарна.

Подпись автора

Рангрид слушает зятя внимательно и вдумчиво. Пару раз ей хочется перебить его. Хочется сказать, что лучший способ для Ригинлейв прийти в себя – дать ей дело, занять ее обязанностями, нуждами Ругаланна и долгом перед подданными. Погрузившись в нужду, а не в жалость к себе, ярл придет в чувства куда как быстрее. Да, чувства эти окажутся не пережитыми, а вновь забитыми в угол, как нередко случалось с Ригинлейв, сносившей, кажется, вообще все на свете, даже не дрогнув, но зато Вигмар стремительно получит то, чего желал: прежнюю жену – спокойную и выдержанную, знающую, что делать и как себя вести. Да, как бы жестоко эта мысль ни звучала в голове матери – удобную всем, включая саму себя. Но самое главное – удобную Ругаланну, чего привычно желала и сама княгиня тоже.

Признаться, после лет заботы о дочери, чья фигура стала для Рангрид неразделима с фигурой ярла, хустру перестала ставить на первое место человека, женщину и единственного живого ребенка. В годы после смерти Горма Ригинлейв всегда обращалась к матери за делами государства, представала перед ней правительницей, реже – воином, никогда – дочерью. И к стыду Рангрид, она начала забывать о том, что несмотря ни на что, заботиться нужно в первую очередь именно о дочери. Ведь ей давно стало казаться, что забота о ярле и ее делах и забота о Ригинлейв – это одно и то же. А потому, отношение Вигмара в первые мгновения не только ввело ее в ступор, но и вызвало странный глухой протест. «Ты не понимаешь» - так она хочет сказать. Ведь супруг был с княгиней с совсем недавних пор, он не знал эту женщину так, как ее знала родная мать. Он просто не понимал. Ошибался…

Но чем больше Вигмар говорил, тем лучше Рангрид осознавала, что и в его позиции есть определенная доля истины и правоты. Да, он заботился не о ярле, а о жене, о женщине, которую любил. И именно жена была для него первична. Такое его восприятие могло очень скоро вдребезги разбиться, причинив самому мужчине немало боли и разочарования, потому что ярл в Ригинлейв был неискореним. И Рангрид хочется предупредить мужчину об этом, хочется сказать, что ему стоит поберечь и себя тоже. Не из стремления посеять ростки эгоизма или сомнений в Вигмаре. Из материнской заботы о его чувствах и чаяниях. Но пожалуй, сейчас это едва ли было к месту. К месту было только одно: понять, что хэрсир любил в ее дочери не ярла, или не только ярла, а в первую очередь, человека и женщину. И именно человек и женщина, а не ярл вызывала в нем сейчас такие острые переживания и чувства. Так можно ли было сердиться на зятя за то, что он испытывал глубокую привязанность к Ригинлейв? Даже если из-за этой привязанности он отвергал советы тещи и делал то, что считал нужным? Пожалуй, можно. Но в Рангрид было достаточно мудрости и понимания, чтобы испытать чувства прямо противоположные: еще большее расположение и уважение к решению, которое могло не быть правильным для Ругаланна, но быть может, станет правильным для семьи Вигмара и Ригинлейв.

- Не за что просить прощения, Вигмар, - Рангрид коротко и сдержано улыбается, - Разве тебе следует извиняться за то, что ты заботишься о жене? И разве может мать желать лучшего своей дочери? Ригинлейв очень повезло. Делай, как знаешь. И ты прав. Пока ты заботишься о жене, я на пиру и празднованиях позабочусь о ярле и добром имени вашей семьи, - говорить больше было не о чем, а дочери и впрямь не следовало долго оставаться одной. Потому, тотчас же погрузившись в мысли о том, как будет лучше обеспечить участие ярла в празднованиях без самого ярла ее супруга, Рангрид весьма решительно направилась прочь от покоев.

Когда Вигмар возвращается, княгиня все еще лежит на кровати, растерянно глядя куда-то в сторону. На задворках сознания теплятся мысли о том, что нужно встать и не заставлять никого переживать за нее, о том, что нужно появиться на пиру еще хотя бы раз и о том, что взойти на крепостную стену, показавшись всем празднующим, было бы тоже не лишним. Еще больше мыслей об одном и том же. Об участье Устиньи, о ее смерти, обо всей огромной череде событий, которые сменяли друг друга с огромной скоростью, не давая передышки. Вот только, что если все это – лишь немое свидетельство того, что Ригинлейв не справляется? Того, что она делает, что-то не так? Идет не теми путями, слушает не тех людей, не может держать ситуацию под безусловным контролем, как мог отец? И эти мысли заставляют ее все глубже и глубже погружаться в собственный страх перед своими ошибками и своим малодушием. Ведь где-то глубоко внутри ярл была благодарна убийцам сестры. Самой убивать ее было страшно. И этот страх, теперь уже неоправданный, разъедал Ригинлейв изнутри.

Она не улыбается, чувствуя объятия мужа, но в них ощущает себя немного спокойнее. Как если бы, даже не зная о мыслях женщины, муж говорил ей, что все это глупости. Что смерть Устиньи не определяет ее, как ярла и как человека. Но он говорил о чем-то другом. И окажись на месте Вигмара кто-то другой, Ригинлейв даже не попыталась бы слушать. Но рядом был муж, и хотя бы из благодарности за его участие и близость сейчас, ей надлежало понять, что он говорит и что имеет в виду. И хотя немного заторможенно, но суть его слов до княгини все-таки доходит.

- Я не буду молчать, - обещает Ригинлейв, вымученно улыбается, а затем растирает пару слезинок, которые успели упасть из угла глаза. Почему-то сейчас вдруг самым острым желанием становится не найти виноватого, не оправдать свое правление и даже не быть хорошим ярлом. Самым большим желанием оказывается не огорчать Вигмара. А он был огорчен. И встревожен. И устал. И беспокоился за нее тоже. Все это княгиня знала, просто чувствуя его объятия, просто зная, как он обычно себя ведет. И это было странно и необычно. Он ничего не говорил о своих ощущениях, но Ригинлейв все равно их понимала. И не хотела больше его тревожить, - Снадобья у матери всегда, что надо. Выпью. Должно и впрямь стать лучше. Ругаланну нужен вменяемый ярл, а тебе – жена. Я скоро буду в порядке. Правда, - и княгиня гладит мужа холодными пальцами по руке, которой он обнимал ее. Ради исполнения этого обещания стоило постараться.

Ригинлейв принимает из рук мужа вино и зелье без тени сомнения. Она давно уже не сомневается ни в Вигмаре, ни в снадобьях, что готовили для Рангрид жрецы и что занимали бессчетное количество шкатулок в покоях хустру. У нее, кажется, были склянки на все случаи жизни. И однажды это уже спасло Ригинлейв ту самую жизнь – после наказания кнутом. Вот и теперь она выпивает вино до дна, приподнявшись на локте, отставляет кубок и поднимается, чтобы снять с себя верхнее платье и небрежно бросить его на сундук. Ни одна служанка в ближайшее время сюда не сунется из страха довести Ригинлейв еще до одного срыва, так что порядок они наведут позднее. Сейчас же княгиня ложится в постель и тянет руку к супругу, меньше всего желая, чтобы он уходил, оставляя ее одну.

- Я думаю, что уехать ненадолго – это хорошая идея. И я хочу поехать в Фоборг. Помнишь, то место? Мелфьорд. Рябина уже тронулась? Тогда, снова хочу засыпать под ее шум, а просыпаться и глядеть на отблески рассветных лучей в светлой воде, - как ни странно, хотя их первая свадьба была сопряжена с покушением и место в целом не должно было вызывать у Ригинлейв положительных эмоций, Мельфьорд ей запомнился, нравился и ассоциировался с уединением и спокойствием, ведь их несколько дней никто не тревожил после того, как жрец назвал их мужем и женой. Может и теперь там можно будет обрести мир хоть на какое-то время, а равно все обдумать?

- Но сначала, я хочу кое-что показать тебе. Кое-что особенное, - чувствуя, как веки наливает свинцовая тяжесть, Ригинлейв закрывает глаза, держа мужа за руку, - Это… Это почти по пути. И не займет слишком много времени, - успевает пообещать женщина, прежде чем граница между сном и явью начинает стираться, а затем и вовсе исчезает, погружая ярла в глубокий сон без сновидений.

Ригинлейв просыпается уже ближе к закату, но вряд ли это смущает гостей, судя по звукам веселья, изредка доносящимся с улицы, и едва ли это смущает саму женщину. Она еще какое-то время тихонько лежит, чувствуя объятия мужа и боясь его разбудить. Прислушивается к самой себе и ощущениям. Кажется, зияющая дыра в груди и впрямь стала менее ощутимой, а желание смотреть в стену неделями и вовсе осталось где-то далеко и уже не занимало Ригинлейв целиком и полностью.

Княгиня не знает, сколько они так лежат, но едва чувствует, что и муж проснулся тоже, поворачивается к нему, смотрит в глаза, а затем легко целует в скулу, точно молчаливо благодаря его за то, что он все это терпит, хотя вовсе не обязан, - Ты еще не передумал ехать? Пошлем прислугу вперед, сразу в Фоборг, чтобы к нашему приезду все было готово и они могли убраться, а сами потратим на пару-тройку часов больше в дороге. То, что дело к ночи, это даже к лучшему.

Подпись автора

Тревога и предупредительность Вигмара, его бережность и его расположение – все это было тем, что выдавало в нем чуткого и заботливого супруга, которого Ригинлейв не то, чтобы не ожидала увидеть, но о котором она, быть может, прежде не задумывалась. Она любила его и без этого, но теперь она ощущала благодарность и приятное удивление от того, как терпелив и снисходителен Вигмар оказался к ее слабости и внезапно острым эмоциям, все еще резавшим без ножа, но сейчас ощущавшимся куда как слабее. Это говорило о его отношении гораздо больше, чем любые слова о любви. Но вместе с тем вызывало в княгине смущение от того, что супругу вообще пришлось увидеть ее такой и вынести все это.

- Как я могу себя чувствовать с таким любящим и заботливым мужем? – она улыбается и целует мужчину в губы, пальцами с нежностью гладя его по щеке, - Только очень хорошо и прекрасно. Спасибо тебе за чуткость и заботу. Я люблю тебя, - она чуть смущенно улыбается, глядя на Вигмара. Поездку они отменять не будут. Ригинлейв чувствовала себя уже лучше, но стены Хольмгарда давили необходимостью заняться расследованием, похоронами, ответить на вопросы самой себе. Сейчас женщина была к этому не готова. И не могла бы сказать точно, когда будет. Но одно то, что она говорила с Вигмаром, хотела его видеть, желала куда-либо ехать и чего-либо желала вообще – все это было хорошими знаками, в том числе и для ощущений самой княгини.

- Пусть соберут в дорогу, сейчас пока не хочется есть, - честно отвечает Ригинлейв, садится, а затем и встает с кровати. Времени терять не хотелось, - И вели ульфхеднарам отпереть восточный коридор и вывести лошадей к мосту в город. В коридоре темно, крысы и пауки размером с крыс, но он выведет нас прямиком к крепостной стене, а оттуда мы беспрепятственно сможем выехать в объезд лагеря для гостей у города. Может быть, нас даже никто не заметит, - ведь меньше всего женщине хотелось бы сейчас, когда она чувствовала себя неуместно-уязвимой, быть под многочисленными чужими взглядами, целовать мужа не потому что ей этого желалось, но потому что от нее требовали, быть приветливой, когда меньше всего желания были сопряжены с улыбками, благодарностями и долгими речами. Пусть Хольмгард празднует, пусть празднует весь Ругаланн, но для Ригинлейв праздник состоял в возможности побыть с супругом вдали от тяжелых дум, потрясений и тяжести, что легла на плечи каменным грузом.

- Ты когда-нибудь был на «Тролльем языке»? – спрашивает женщина, а затем выдает смешок, подумав о том, что в контексте их зимних приключений вопрос мог звучать вовсе не так, как должен был, возможно, настолько, что у Вигмара были основания подтвердить свои подозрения в том, что его жена слегка повредилась умом, - По восточному тракту первый же поворот на север – туда ведет плохая каменистая дорога, с которой справится не всякая лошадь. Крестьяне, да и многие воины опасаются этого места, как ты понимаешь, из-за множества глупых суеверий, связанных с названием, - и по увлеченному рассказу княгини, и не скажешь сейчас, что Ригинлейв была потеряна или дезориентирована, - Но когда я была маленькой, и еще был жив Сигурд, - которого, наверное, если Вигмар и помнил, то едва-едва, ведь и сам был ребенком в ту пору, - Мой старший брат. Он неоднократно возил меня туда, отвергая все суеверия и страхи. В действительности, «Троллий язык» - не то гора, не то холм, недостаточно высокий, чтобы считаться полноценной горной вершиной, но достаточно высокий, чтобы возвышаться над Хольмгардом и лесом перед ним. Он имеет длинный и довольно широкий каменный выступ, с которого город и предместья видно, как на ладони. А еще, звездное небо с него видится таким, будто до звезд можно дотянуться руками. Но если и этого недостаточно, то там самые лучшие рассветы и закаты во всем Хольмгарде. А из опасностей – только риск переломать себе ноги, если не будешь достаточно внимательно смотреть под них. Хочешь посмотреть? – потому что если не хочет, то Ригинлейв, конечно же, не станет настаивать, и они смогут сразу же поехать в Фоборг. Кажется, после их решения о браке, Вигмар по наущению жены и в ее сопровождении посетил столько ее любимых мест в предместьях столицы, что вполне мог утомиться. А значит «Троллий язык» они легко посетят в любой другой день.

Нет никаких причин задерживаться, так что выпив немного вина, княгиня сама берется за одевание, пока муж отдает нужные приказы. Ригинлейв довольно ловко справляется сама, а у Вигмара просит только зашнуровать ей платье на спине. Ярл покрывает плечи шерстяным плащом и перехватывает его серебряной фибулой. Меч занимает свое привычное место на поясе, и к моменту, как они выходят в коридор, ульфхеднары уже исполнили возложенную на них задачу. Коридор темный, влажный и время от времени по нему и впрямь бегают крысы, зато он надежен, как был прежде. Идти по нему до крепостной стены через весь город, так что это занимает какое-то время, зато их точно никто не замечает – ни до, ни после того, как их скромный отряд движется к лошадям, оставленным у моста через ров, ведущего в город через высокий свод восточных ворот.

Ригинлейв медлит пару мгновений, но стоит ульфхеднару ее окликнуть, перестает, и седлает своего коня. Она набрасывает на светлые волосы капюшон, но едва ли в этом есть какая-нибудь нужда. Лагерь, город и замок гудят радостью, празднованиями и весельем, так что на случайных путников никто не обращает никакого внимания. И уж точно никто не может предположить, что это княгиня и князь покидают Хольмгард, пользуясь случаем и возможностями.

Вскоре весь шум остается позади, а лошади неторопливо выходят на восточный тракт. Ригинлейв не сдерживает вздоха облегчения, обменивается взглядом с Вигмаром, - Даже легче, чем я думала, - говорит она супругу, имея в виду, конечно, что они так быстро и так легко смогли вырваться из кольца гостей, даже не привлекая к себе никакого внимания. И эта свобода от условностей, церемоний и обязанностей отдается в княгине облегчением и радостью. И она не стесняется выразить это усталой, но все-таки улыбкой, больше не полной ее тревог и ее боли.

Подпись автора

Раньше Ригинлейв часто казалось, что бытность ярлом и есть вся ее жизнь. Что больше в этой жизни нет ничего, и быть, в общем-то, не может, потому что она положила годы на то, чтобы вернуть себе свой титул, свое достоинство и будущее Ругаланна. Это казалось естественным и нормальным распорядком вещей и событий. Это не требовало усилий, обсуждений, быстро вошло в привычку, ведь эту женщину учили быть княгиней едва ли не с рождения. И даже брак, казалось, не мог ничего изменить. Он не был заключен по расчету. Согласившись выйти замуж за Вигмара, Ригинлейв впервые думала не о Ругаланне, а о самой себе и своих желаниях. И все же, ей казалось, что это ничего не изменит, не привнесет в обыденность и привычку ничего нового.

Но часы, а затем и дни, которые они с Вигмаром проводили сначала на «Тролльем языке», а после на Мелфьорде, были бесконечно далеки от бытности ярла вообще. Потому что здесь они занимались чем угодно, но только не делами государства. Не следовали нуждам подданных, не выстраивали распорядок дня сообразно бесконечной череде встреч. Любовались закатами, а иногда и рассветами, валялись на шкурах столько, сколько хотели, никуда не торопясь и не беспокоясь о том, что спать до полудня это непозволительная роскошь, ходили на рыбалку, как если бы – и никому не удастся убедить Ригинлейв в том, что это на самом деле так! – это было хоть сколько-нибудь весело, а равно болтали обо всякой ерунде, или вспоминая, что-нибудь приятное и далекое от тех проблем, что должны были их обременять и непременно обременяли бы, останься они в Хольмгарде.

Это было странно и необычно. Да, Ригинлейв понимала, что возможным такое времяпрепровождение оказалось лишь только потому что заботы на себя взял Вигмар, получая то письма, то просто короткие устные сообщения из столицы, откуда до Мелфьорда было не так далеко. Она догадывалась, о чем были эти сообщения, и знала, что ей надлежит принять участие, хотя бы попытаться его проявить, но впервые женщине этого не хотелось, и она позволяла Вигмару делать то, что он считает нужным и принимать решения, которые будут наилучшими для них всех. А в том, что так оно и будет, княгиня не сомневалась ни единого мгновения. Быть может, в иное время, это и могло бы ее обеспокоить, но сейчас она не чувствовала ровным счетом никакой тревоги, медленно, но верно приходила в себя, и хотя редкие мысли о судьбе Устиньи, заговорщиках и неизбежной церемонии погребения и тревожили ее, это ощущалось уже не так сильно, как в те мгновения, когда Ригинлейв пришлось взглянуть в остекленевшие глаза своей предательницы-сестры.

Странно, но возвращаться в Хольмгард не хотелось. Женщина любила город, любила крепость, любила свой дом, но здесь, в шатре и среди шатров, из которых то и дело сновали слуги, делая их с Вигмаром пребывание в малознакомом месте предельно комфортным, она ощущала себя в безопасности. Воспоминания о покушении стерлись, во многом, потому что после него последовала их настоящая свадьба, затмившая собой любые неприятные впечатления тех дней. А Хольмгард был полон и воспоминаний, и предателей, и заговоров, и опасности. Странно было думать о том, что не можешь почувствовать себя в безопасности в самом безопасном месте на земле и свое же доме, но Ригинлейв все чаще натыкалась на странную, нелогичную, необъяснимую почти мысль: может быть, стоит попросить Вигмара пожить в Фоборге какое-то время? Вряд ли это будет очень удобно и очень соответствовать их княжескому статусу, но зато, быть может, так строительство продвинется быстрее? И пообещав себе поговорить об этом с мужем утром, Ригинлейв довольно скоро заснула, обняв его и не ощущая никакого беспокойства.

Утро тоже выдалось размеренным. Проснулась княгиня поздно, умылась, дважды поменяла платье, потому что с первыми двумя, что-то было не так, хотя за ними ездил несчастный гонец, вряд ли осознававший ценность нарядов ярла. И крутясь у импровизированного зеркала в виде серебряного блюда, Ригинлейв развлекала себя тем, что выбирала украшения, которые, конечно, тоже вполне могли не подойти и мало обрадовать этим слуг и все того же гонца. Она знала, что муж и теперь знакомится с корреспонденцией, но единственная мысль, которая ее теперь занимала: какой же он молодец, что научился читать и писать так быстро, да так ловко, что запросто вел переписку с Рангрид, а ведь Рангрид была тем еще знатоком письменности.

- Пусть себе наслаждаются, и пусть мать предложит им взять пару бочонков с вином с собой – они мигом забудут о гостеприимстве Хольмгарда, - женщина беззлобно усмехается, вертя в руках сережку в виде мирового змея. Она знает заранее, что такими вестями Рангрид не ограничится, как знает и то, что в столице их ждут неизбежные и не терпящие отлагательств дела. Ехать туда от этого не становилось более желанным, но выбора, в сущности, у них и не было. А от того и весть о погребении Устиньи вызывает лишь слабое беспокойство где-то на задворках. Беспокойство это, однако, стремительно портит Ригинлейв настроение, так что она просто захлопывает шкатулку с драгоценностями, откладывает украшение в сторону и задумчиво смотрит на себя в отражающую поверхность. Впрочем, недолго. Так недолго, что трудно успеть заподозрить в Ригинлейв непредсказуемую реакцию на грани буйного помешательства.

- Многие обвинят меня в смерти Устиньи. И многие скажут, что я – убийца собственной сестры, ведь она умерла в моей темнице. Не стоит давать злопыхателям еще больше причин для сплетен и досужих домыслов. Я должна присутствовать на погребении, - хотя решение это дается женщине нелегко, она заключает это совершенно ровным тоном, голосом, который не успел дрогнуть ни единого раза. Один ей в свидетели, больше всего Ригинлейв хотела бы остаться на Мелфьорде еще, как минимум, полную неделю. Но она не могла. Они не могли. И Рангрид своим письмом лишь подтвердила это.

- Чудесные были дни. Мне было хорошо здесь, - княгиня улыбается, подходит к мужу и целует его в щеку, - Велю слугам собираться. Выйдем завтра на рассвете, - и решение это тяжелым грузом повисает на сердце, но быть ярлом значило всегда знать, где заканчивается «хочу» и начинается долг правителя.

Обратно они плелись на день дольше, чем должны были, и это оказалось кстати, потому что последний хэрсир, счастливый донельзя, успел уплыть только днем ранее, оставив, наконец, Хольмгард пустым. И все здесь снова стало, как всегда. Слуги приводили замок и город в порядок после долгих празднований, Рангрид командовала выбором и сменой покоев для князя с княгиней, умудрившись освободить старую библиотеку под новую спальню Вигмара с Ригинлейв. Жрецы освещали комнаты кровью животных, травами, бесконечным числом заговоров и рунических ставов, вызывая новую волну неверия, а значит, и раздражения мужа. И можно было подумать, что в целом, ничего и не изменилось толком. Разве что темницы пополнились узниками, а на холме за озером соорудили погребальный костер для двух предателей, одного из которых хэрсир закономерно пожелал забыть, повелев распоряжаться его телом так, как ярл сочтет нужным. И ярл была милосердна. Даже к своей предательнице-сестре, впрочем, не удостоив ее визитом до самого утра погребения, когда тело ее водрузили на повозку, что доставила Устинью до места ее погребения.

Ригинлейв отправилась туда же верхом, проявляя должное почтение не Великой княгине, но какой-никакой, а все-таки сестре. Великой княгине проявить уважение позволяют ее мужу, Великому князю, и он воет так, точно и впрямь ему было какое-то дело до жены. Но когда вой его переходит в громогласные обвинения ярла, становится ясно, что это не имеет никакого отношения к скорби вовсе. Женщина ничем не выдает и тени своих эмоций, даже не смотрит в сторону Владислава, а лишь сжимает ладонь Вигмара покрепче, глядя на то, как языки пламени пожирают тела Устиньи и Ингвара. И в милосердии своем, Ригинлейв надеется на то, что оба они обретут в Хель покой, которого так и не узнали при жизни.

Подпись автора

Ригинлейв не произносит ни единого слова все то время, что горит огонь. Сказанного Вигмаром вполне достаточно. Это должно удовлетворить тех немногих, кто мог бы жалеть Устинью, и это же должно было закрыть рты тем, кто желал не правды и справедливости, а наговоров и сплетен. И княгиню вовсе не смущает, что муж говорит от ее имени. Теперь он имеет на это законное право, а кроме того, понимает ее достаточно хорошо, чтобы знать, какое обещание дала бы она сама, какие слова сочла бы уместными, а какие нет. И вложенная в ладонь Вигмара рука – лучшее подтверждение доверия Ригинлейв, ее расположения и ее веры мужу и в мужа.

Они возвращаются в замок уже под вечер, и княгиня просит у мужчины возможности хотя бы еще один вечер провести в уединении их новых покоев за ужином, а не спускаться ко всем в медовый зал, хотя им и следовало это сделать после долгого отсутствия в течение всех праздничных торжеств. Ригинлейв не то, чтобы чувствует себя угнетенной, скорее очень уставшей, и возможность немного поесть, выпить вина и лечь спать, поскорее смывая с себя этот день, была бы в текущих обстоятельствах попросту бесценной. Так они и поступают, и княгиня, к своему удивлению, легко засыпает, и спит до самого позднего утра, просыпаясь лишь от того, что служанка пришла, чтобы напомнить о наличии большого количества государственных дел.

Вигмара к этому времени уже нет, и у Ригинлейв не возникает сомнений, где он. Он исполняет обещанное: ищет убийц. И как ни странно, но именно это дает сейчас ярлу силы для того, чтобы тоже не поддаться желанию до самого вечера лежать в постели в тревожных мыслях, поднявшись ближе к приходу супруга лишь с тем, чтобы не огорчать его, пусть уже не своими тревогами и апатией, но мыслями, которым следовало занимать голову. Ведь Владислав все еще был их пленником, летняя кампания откладывалась, а что делать дальше, было совершенно неясно, но Ригинлейв отдавала себе отчет в том, что ей все равно придется принять решение, которое, быть может, станет судьбоносным для всего Ругаланна.

Но раз Вигмар занимался тем, чем обещал, значит, и Ригинлейв должна была взять себя в руки. Она умывается, завтракает в покоях, а затем спускается в бражный зал и заслушивает прошения, обращения и жалобы, коих оказывается несравнимо меньше обычного. Оно и не удивительно, ведь долгие праздники – золото в карманы всех видов ремесленников, торговцев и слуг, так что жаловаться им приходилось едва ли. Зато если жалобы все-таки поступали, они и впрямь были серьезными. Хочешь, не хочешь, а пожертвовать средства на восстановление моста через Рябину, подъемный механизм моста через ров, а равно отправить хирдманов разобраться с разбойниками на границе с Йеррингом, все равно пришлось бы. Как ни странно, но разбор всех этих обращений очень быстро возвращает Ригинлейв на место ярла, как если бы она и не переживала тяжелого потрясения, не уезжала из Хольмгарда и не нуждалась в помощи, чтобы совладать с собой. В текущих обстоятельствах это было важнее всего.

Последующие дни проходят точно так же. Встреча с советом, с казначеем – отдельно, со жрецами в день Фригг, доклады о состоянии ополчения и расквартированных в Хольмгарде хирдов. С мужем Ригинлейв в эти дни видится все больше по вечерам, но не возражает. Знает, что он занят и что это необходимо. Не тревожит его никчемными вопросами и вообще не спрашивает о ходе расследования, отлично понимая, что как только станет известно, что-то ценное, Вигмар сам ей все расскажет, укажет на убийц, а равно прикажет наказать их единственным возможным способом – казнью.

Княгине невдомек, что убийца все это время рядом с ней. Ведет повседневные дела, как если бы ничего не случилось, поддерживает ярла на совете, обещает помочь средствами из личных для достройки школы при храме в Хорсенсе. Невдомек ей и то, что даже узнай она правду, никогда бы не допустила, чтобы эта правда оказалась достоянием общественности, никогда бы не посмела применить наказание, никогда бы не вынесла это на суд. Но навсегда потеряла бы то бесценное доверие, которым преступник пользовался по праву всех своих достоинств, всей оказанной помощи и лишь после – по праву родственной связи.

Рангрид не смущается и не тревожится о том, что сделала. Даже если бы ей самой пришлось взойти на костер после своего решения и поступка, она знала, что оно того стоило. О чем она жалеет, так это о том, что Владислава охраняли лучше и подобраться к нему до сих пор не удалось. Ведь будь оно иначе, ублюдок тоже корчился бы в муках, повторяя за своей женой. Никакого суда, никакой казни, никаких дилемм. Ригинлейв огорчится, но ненадолго, благо, что дел у нее было предостаточно и без оглядки на предателей и ублюдков, с которыми вообще никогда не следовало связываться.

От того хустру и спокойна все то время, что Вигмар ведет расследование. В ней нет страха не потому что она хорошо замела следы, а потому что она ни о чем не пожалеет, даже если правда окажется известной не только ей одной. И в день, когда зять без лишних предисловий переступает порог ее комнаты, нарушая приличия, но не нарушая логики собственных действий, Рангрид вовсе не пугается и испытывает паники, которой вполне следовало бы ожидать от любого другого преступника, попавшегося на своем грязном деле.

А в том, что она попалась, никаких сомнений. И красивый флакон с драгоценными камнями – лучшее тому подтверждение. Болван, которому было поручено дело, даже не додумался забрать его у слуги. Но теперь это уже неважно. Хустру быстро прячет бутылочку в одну из многочисленных шкатулок, где одно зелье от другого не отличишь, если на разбираешься в них досконально.

- Одной. Одной капли вполне достаточно. У этого зелья всего один недостаток: оно имеет ярко-выраженный горький вкус, даже растворенное в большом количестве питья или еды. Но беловодская тварь была слишком голодна и слишком глупа, чтобы отказываться от праздничного ужина. Так что, он стал для нее последним, - Рангрид не насмехается, но она и явно не испытывает ровным счетом никаких сожалений. Она сделала то, что должна была, и сохраняла уверенность в том, что если кто-то и был способен ее понять, то это Вигмар. И он понял. Потому и отдал ей флакон обратно, не намереваясь оставлять его при себе в качестве доказательства.

- Иногда Ригинлейв чересчур мягкосердечна и милосердна. Она бы не смогла убить Устинью, даже после суда, - и хотя в словах женщины не слышится сожаления, она не знает, откуда в ее дочери это. Уж точно не от Горма, - Долг таких, как мы – защищать ее. И принимать, порой, за нее решения, которые она не может принять сама. Так что, со своей точки зрения я сделала лишь то, что требовала от меня ситуация и справедливость, но… - Рангрид тяжело вздыхает и поднимается на ноги, глядя на зятя, - Тебе и самому известно, что Ригинлейв видит понимание справедливости иначе, а потому, будет ждать от тебя имени убийц, - никакой нужды играть в игру «я готова стать жертвой закона и справедливости» не было. Они оба знали, что в этот раз закон и справедливость подождут, - Тебе есть, кого назвать, не обманывая ее доверия, но и не разбивая ей сердце вновь?

Подпись автора

Рангрид спокойно взирала на зятя, слушая все его предложения и предположения с должным вниманием, но неизменно чувствуя его тревогу из-за Ригинлейв. Из-за обмана, к которому придется прибегнуть ради ее же интересов, блага и спокойствия. И с этой точки зрения, обилие действий, свидетелей и цепочек доказательств было тем, что вредило самому Вигмару и его планам, путая его же самого больше, чем кого бы то ни было еще. Он словно не осознавал, сомневался в своей безоговорочной силе в этой ситуации. А сила эта заключалась в том, что Ригинлейв верила мужу полностью и всецело, а значит, никакие доказательства ей будут не нужны вовсе. Она не станет ничем интересоваться и ничего проверять. Рангрид это знала. Она не спросит Вигмара ни об одном его действии, не поинтересуется, почему именно эти люди виновны, она даже не придет на суд, потому что суд этот станет для нее тяжелым испытанием терпения и выдержки. Никакой нужды у зятя выстраивать стройную и понятную картину не было. Ему просто следовало быть уверенным в доверии жены. А Рангрид знала, что доверяет ему Ригинлейв чуть ли не совершенно. И в иных обстоятельствах это могло вызвать в матери ярла подозрения и сомнения. Но в текущей ситуации и с этим человеком, никаких сомнений не было вовсе. Она лишь убеждалась в том, что не ошиблась на счет Вигмара и сделанных на его счет выводов.

- Ригинлейв устроит любая справедливость, устроенная твоими руками, - отвечает женщина, давая несколько мгновений, чтобы обдумать эту мысль, - Вигмар, она поверит любому твоему слову, любому виновному, которого ты назовешь и любой причинно-следственной связи, которую ты обозначишь. Ты можешь даже не стараться. Нет никакой нужды никого опаивать и имитировать самоубийство. Просто назови ей имя убийцы, предложи провести суд без ее участия, она согласится и будет бесконечно тебе благодарна. Для суда выбей под запись любые показания – пытками, зельями, чем угодно еще. Предоставь доказательства – когда обвинителем выступает кто угодно от имени ярла, их даже смотреть не станут. Вынеси именем Ригинлейв смертный приговор, на следующее утро прикажи палачу привести его в исполнение. Если опасаешься за душевные терзания жены, вечером увези ее на остров на Царском озере, она обожала бывать там в детстве, а через пару дней, по возвращении, сообщи, что правосудие свершилось.

Рангрид вздыхает и разводит руками, давая понять, что большего тут и не нужно, а ее дочери вполне хватит последовательного соблюдения всех формальностей, демонстрирующих, что в Хольмгарде не убивают людей без суда и следствия, что здесь главенствует закон, а не произвол, особенно, когда речь шла о ярле.

- Верни ей чувство безопасности в родном доме и уверенность в том, что даже если злодеяния случаются, они всегда караются по закону. Покажи, что являешься сторонником тех же ценностей и тех же методов. Она тебе поверит, успокоится, будет мирно спать по ночам и перестанет терзаться смертью сестры. Ты получишь ее любовь и благодарность, и вскоре вся эта история забудется, как страшный сон, - с этими словами Рангрид плещет из кувшина вина им в кубки и поднимает один, словно отмечая успешность их плана и принятых решений.

Да. Ригинлейв бы всего этого не одобрила, рассердилась бы за ложь и неизвестно как отреагировала бы на поступок матери. Такой уж она была со своими, порой, чересчур идеалистическими представлениями о мире, законе, справедливости и порядке. И кажется, из-за беззакония, которое творил Святогор, она утвердилась в мысли о том, что сама должна сделать все наоборот, возвести закон и справедливость в абсолют, и никогда не запачкаться ни в чем, что не было достойно ярла. В иных обстоятельствах подобное могло бы быть похвальным, но в нынешних… Что ж. Ригинлейв очень повезло, что вокруг нее собрались люди, которые не боялись загребать жар и пачкать руки вместо нее.

- Если же считаешь мой вариант слишком рискованным – делай, как знаешь. Но поверь мне, я знаю свою дочь, вижу, какими глазами она на тебя смотрит и знаю, что степень ее доверия позволяет тебе делать все, что ты сочтешь нужным, - хотя Рангрид понимала, что именно это обстоятельство и тяготит Вигмара. Предать доверие Ригинлейв, когда она верит тебе безоговорочно, казалось чем-то недостойным. А потому, недолго думая, женщина добавляет, - Это ради нее. Ради ее же блага. Ради возможности не тяготиться тем, что теперь ей не угрожает и не стоит ее внимания. Мы все сделали правильно. А ты – особенно. И тебе тоже нет никакой нужды терзаться муками совести, - женщина убедительно смотрит на Вигмара, затем в жесте почти материнской поддержки сжимает его плечо, а затем открывает очередную свою шкатулку и достает оттуда пузырек с мутной серебристой жидкостью, - Вот. Пара капель заставит кого угодно признаться, в чем угодно. Половина флакона – даст возможность навязать ложные воспоминания, а весь – сотрет память намертво, - женщина на всякий случай переливает зелье в обычную склянку с пропитанной воском деревянной пробкой, чтобы если кто и увидел, счел зельем от головной боли, выданным жрецом, - Ни в чем себе не отказывай, добывай любые доказательства, если они тебе нужны и ни о чем не тревожься. Все это – для ее блага.

Подпись автора

Все время, пока шло расследование, пока Вигмар делал то, что от него требовал делать долг и просила жена, Ригинлейв находилась в полнейшей изоляции от всего происходящего. Намеренно или нет, но она избегала любых новостей, обсуждений и домыслов, слухов и догадок. Двор ярла был достаточно занят и достаточно хорошо понимал ситуацию, чтобы избегать перешептываний за спиной, что непременно раздражало бы княгиню, вызывало ее искренний гнев и негодование. Сейчас, в преддверии решений о летней кампании, когда женщина была, как никогда близка к тому, чтобы заявить, что никуда они больше не пойдут, окружающие, в большинстве своем, были заняты молчаливым и тягучим ожиданием, и до судьбы Устиньи никому не было никакого особого дела. Было – до судьбы Владислава, потому что многих дезориентировала сложившаяся ситуация. Ведь если Великий князь сидел в темнице у своего же вассала, у княгини, которая недавно посадила его на трон, то за кого же они будут сражаться? А если не будут, то кто защитит Ирий? А если не защитит, то не значит ли это, что скоро самому Ругаланну придется защищаться? Эти вопросы тревожили окружающих куда больше, чем вопрос «что же стало с убийцами сестры ярла?». Кажется, этот вопрос вообще был важен только для самой Ригинлейв, и ей не надлежало ожидать чего-то другого, хотя бы потому что Устинья и прежде здесь ни у кого не вызывала никаких особых симпатий, а уж после того, как она вонзила кинжал в старшую сестру, никто не видел в ней и несчастную жертву обстоятельств.

Нельзя было сказать, что ярл день ото дня изводила себя мыслями о расследовании и о поиске виновных. С тех пор, как она собрала Совет, на котором заявила, что похода этим летом не будет, а вместо этого с наступлением поздней весны приграничным областям надлежит озаботиться состоятельностью границ, дел у нее было предостаточно, ведь что ни день, то непременно приходили сообщения о плачевном состоянии морских укреплений, о не менее плачевном состоянии форпостов, о разбойниках и о том, как дорого будет со всем этим разбираться. В большинстве своем это были завуалированные просьбы о пожертвованиях из казны ярла, и в большинстве своем хэрсиры получали отказ, потому что Ригинлейв отлично знала, что после разграбления Беловодья и денег, которые заплатил Владислав, как и было обещано, никаких проблем с финансами хэрсиры не испытывают. Жадность и стяжательство никогда не были верными спутниками княгини, более того, она всегда охотно жертвовала на нужды подданных, скорее сама оставаясь с малым, нежели позволяя приходить в упадок Ругаланну. Но идиотку из нее делать не вышло бы тоже, потому что знать грань между заботой о нуждах своих людей и заботой о тяжести их карманов, Ригинлейв научилась еще в правление своего отца.

Как ни странно, но сегодняшний день был первым, когда не пришло никаких писем, жалоб и попыток выбить с десяток золотых во имя общего блага. Напротив, с утра Ригинлейв получила письмо от Асбьорна, в котором он очень серьезно, не по-детски, а что важнее – собственной рукой писал о том, что сам лично отправится проверять морские укрепления, озаботится границей со Славью и изгонит всех разбойников, распоясавшихся за суровую и трудную на события зиму. Кажется, он добавил, что-то о том, что ярл может на него положиться и что Йомсборг и он во главе не подведет Ригинлейв. После тон письма сменился куда более детским, озорным и радостным, а в довесок изменился и почерк, так что княгиня с улыбкой отметила переход пергамента к Асхильд. Та делилась своими впечатлениями о свадьбе, веселье, о своих успехах во владении мечом, о новом форинге, о том, что их, конечно же, никуда не отпустят одних проверять никакие укрепления, а памятуя о побеге Асбьорна за невестой, вряд ли подпустят и к границам тоже. И племянник, и племянница вызвали тепло в груди женщины, и она тотчас же села писать ответ, а вместе с тем послала свою служанку на рынок – туда приехала пара заграничных купцов, которые всегда прибывали с первой оттепелью, и у них можно было купить странные заморские сладости для детей, обрез чудесной шелковой ткани для Асхильд и новые ножны для Асбьорна. Кажется, кто-то говорил, что детей нельзя все время баловать, но Ригинлейв считала, что этих избаловать невозможно вовсе, а понимание того, что дядя и тетка вовсе не забыли о них, хоть и были в нескольких днях пути, казалось княгине необходимостью.

К обеду женщина уже отправила гонца в Ростунгхейм с обещанием непременно навестить детей, как только выдастся возможность, а сама встретилась с корабельщиками, которые давно уже не знали работы: при Святогоре они никому не были нужны, потому что он считал флот Ругаланна вещью совершенно ненужной, а в войну было и не до набегов, и не до спонсирования этой, без сомнения, жизненно-важной отрасли. Теперь же у Ригинлейв были весьма смелые надежды, хоть будущее и виделось ей довольно туманным. Дадут Боги, им доведется еще сходить в набег, а если нет, то ладьи станут для них всех погребальными. В любом случае, женщина желала, чтобы корабельщики в скором времени представили ей результаты своего мастерства, и хорошо бы, чтобы оно оказалось ничуть не меньше мастерства корабельщика из Ростунгхейма.

Иными словами, день был полон, в большинстве своем, весьма приятных занятий. Так что, в свои покои Ригинлейв вернулась вполне довольная, в отсутствие и занятость мужа приняла ванну, и села было читать донесение казначея о том, что он никак не может определиться с тем, сколько нужно выделить на новый мост через Рябину, учитывая, что старый, без сомнения, был великой ценностью, будучи построенным еще при Хемминге Мудром, Хорфагере, прапрапрадеде Ригинлейв а теперь непонятно, строить ли на том же месте, восстанавливать прежний или вообще возвести мост в честь брака ярла. На мост Ригинлейв было совершенно наплевать, так что она была очень рада тому, что вернулся Вигмар, пусть княгиня и сразу отметила, что он не то, чтобы в настроении.

- Написала письмо нашим племянникам и отправила им сладостей и подарки, - улыбнувшись супругу, ответила женщина, а затем дошла до стола и взяла с блюда ярко-оранжевую засушенную сладость и протянула ее Вигмару, - Вот, попробуй. Что за нелепый вкус, да? Но там есть и другие, - она махнула рукой на стол, предлагая мужу попробовать, - Ты голоден? Я могу приказать принести ужин. Или набрать тебе ванну. Или истопить басту, - Ригинлейв видела причину такого состояния мужчины в усталости и непременно желала ему помочь. Но следующих слов было вполне достаточно, чтобы понять, что ни ванна, ни ужин, ни басту с этим не справятся, а обременен Вигмар своими обязанностями, поисками убийцы и даже успехами в этом деле.

Княгиня помрачнела тоже. Отодвинула стул и села за стол. Казалось, что пока они не говорили об Устинье и виновных, их и не существовало вовсе. Но теперь вопрос требовал внимания и участия, и женщина намеревалась все это предоставить, независимо от того, как сложно ей было слушать.

- Предсказуемо, - вот и все, что ответила Хорфагер, глядя ледяными омутами своих глаз на мужа. Это и впрямь казалось ей очень предсказуемым. Участники заговора, стоит всему посыпаться, начинают сдавать друг друга, вредить друг другу и спасать себя любыми доступными способами. Даже путем убийства другого. Печально, что ее сестра пошла по этому пути, что привел ее к бесславной смерти. И печально, что в их жизнях все сложилось именно так. Но в конечном счете, это было точкой в ее истории. И немного обдумав это, Ригинлейв вздохнула, поднялась на ноги и подошла к мужу. Она обняла его и прижалась губами к его щеке, молчаливо благодаря за все приложенные усилия и то, что он для нее сделал.

- Спасибо за все, что ты сделал. Правосудие в отношении Устиньи мало волновало кого-то. Если бы это не было важно для меня, все забыли бы о случившемся уже на следующий день. Но справедливость в отношении нее была для меня значима. И ты ее восстановил, - тихо произнесла Ригинлейв, посмотрела мужу в глаза и погладила его по щеке, - Теперь мой сестринский долг будет завершен. Она найдет покой в Хель, а я буду жить без бесконечного чувства вины, что жгло меня все эти дни, - добавляет Ригинлейв, отходит от супруга и садится на край кровати, поджав под себя ноги. Она все еще несколько задумчива, быть может, даже печальна, но это, конечно, не идет ни в какое сравнение с неконтролируемой бурей эмоцией и истерикой, устроенной здесь пару недель назад.

- Нет, - она помотала головой очень уверенно, - Нет. Я не хочу принимать участия в суде. Не хочу никого из них видеть. Пожалуйста, сделай это за меня. Мне будет достаточно знать, что виновные наказаны, заговор раскрыт, и никому в Ругаланне больше ничем не угрожает, - потому что спокойствие, мир и закон в их княжестве волновал женщину больше всего на свете.

Ригинлейв еще немного сидит на кровати, прислушиваясь к собственным чувствам. Наверное, она должна ощущать радость теперь, но все, что ощущает княгиня – покой. И это намного больше, чем любая радость. Это то, что она не чувствовала уже достаточно давно, но что теперь подарил ей Вигмар.

- Тебя что-то тревожит? – тихо спрашивает женщина, посмотрев на мужа. Она чувствует это. Видит в его поведении, по тому, как он говорит и даже смотрит на нее. Но вместо того, чтобы расспрашивать, Ригинлейв поднимается на ноги, подходит к Вигмару и вновь обнимает его, - Помнишь, как ты сказал? Мы преодолеем любые беды, любые заговоры. Поэтому, не тревожься, не беспокойся и не думай ни о чем плохом, пожалуйста, - она улыбается Вигмару, а затем целует его в щеку. И пожалуй, теперь никаких сомнений в сказанном, у нее нет.

Подпись автора