Сольвейг не всегда могла объяснить даже самой себе упрямое стремление защищать сыновей от всего, что даже потенциально могло быть для них опасным. Владимир с улыбкой, но осуждающе качал головой. От всего мира не защитишь, да и не потребуется. Дети эти – величие Арконы, ее будущее, княжичи целого великого княжества. Какая защита им может быть нужна? От кого? Кто бы вздумал причинить им вред и не пал перед силой, что давали им титулы и весь континент?
То была не глупость. То была беспечность человека, выросшего во власти и под властью, сильнее и больше которой попросту не было ни в одном краю. То была беспечность смертного, который и представить себе не мог даже в самом страшном сне, какие опасности таила в себе Аркона, не различая титулов, имен, возраста и пола. Мог ли подумать Владимир хоть когда-нибудь, что их сыновьям угрозой будет сам Китеж, перед которым мужчина преклонялся, как требовала того божественная воля? Мог ли Владимир представить себе, что так любимая им Аркона станет той самой угрозой, над которой он прежде насмехался?
А Сольвейг могла.
Взгляд ее был острым, но разум и предупредительность – намного острее. И покуда руки ее лежали на плечах сыновей, она видела всякую угрозу, которая им, в силу возраста, пока еще не была понятна, ясна и близка. Пройдут годы, прежде чем они смогут любую из этих угроз устранять еще на подступах. Но до тех пор их мать должна была стать самым главным их щитом. И она становилась. Всякий раз, когда хоть тень опасности касалась носов их сапог, она была рядом, чтобы ее уничтожить. А Вацлав, пожелай он того сам, мог быть отнюдь не тенью опасности, но самой настоящей грозовой тучей, бурей, усмирить которую не хватило бы сил никому, кроме Сольвейг, покуда она была женщиной любящей и любимой, а равно знающей супруга лучше, чем кто бы то ни было еще в Арконе.
Так могла ли она не стоять за спиной Ратибора, даже имея от Вацлава неизменную клятву помочь ее детям, а не навредить? Могла ли она и теперь, не сомневаясь в супруге ни на секунду, не быть покровительством и защитой младшего сына? Прежде колдунья ловила себя на мысли, что если потребуется, она станет защищать мальчиков и от их отца тоже. Теперь она защищала их от целой Арконы. И это было неизменным ни в столице, в тронном зале, ни в просторных, но чужих покоях Гардарики.
- Свита князя Яровита, его соглядатаи, шпионы и слуги всегда будут держать нас под надзором, это тебе известно, - она коротко усмехается, отправляя эту усмешку, разумеется, именно в сторону князя Гардарики, а не в сторону заботы и тревоги Вацлава. Если и думала прежде Сольвейг, что тревожился он напрасно, то после проклятия, наложенного на нее некромантом, сомнений в правоте супруга не осталось. Да, этот край, эти люди, этот город были для нее опасны. Как был теперь опасен и любой другой, ведь большинство князей на стороне ее сыновей презирали колдунью, из-за чьей крови они теперь лили собственную. Женись Владимир на ком угодно другом, всего этого бы не было. И они ставили ей это в вину. В Беловодье и княжествах, подобным ему, женщина всегда была виновата, ответственность всегда лежала на ее плечах. Это, в сущности своей, было парадоксом, объяснения которому невозможно было найти. Женщина не имела права ни на что, но несла ответственность за все без исключения. Это могло бы раздражать Сольвейг, оскорблять ее, покуда она, как северянка и жрица, была свободнее большинства женщин Арконы, но вековая мудрость ее позволяла ей попросту не обращать внимания на все то, что о ней болтали. И она могла бы и вовсе позабыть об этом, если бы молва, однажды, не стала настоящей угрозой, защитить от которой только Вацлав и смог.
- Но не тревожься. Эти покои впредь защищены силой доступной мне магии. Здесь никто и ничего не услышит, не увидит, не узнает. А как только престол вернется к моим мальчикам, в Ирии нам будет нечего опасаться, - и все, кто сделал так, что сейчас опасения оказывались вовсе не напрасными, за это заплатят. Сольвейг не хотела и не намеревалась впутывать в это сыновей, но в этом у них с Вацлавом, по счастью, и не было необходимости вовсе. Власть их над умами смертных была едва ли не всеобъемлюща. Кто знает, почему вдруг князь Яровит вскоре после воцарения Огнедара на престоле Арконы решит повеситься на осине недалеко за городом?
Впрочем, сейчас ведьма уверена: после первого неудачного покушения едва ли кто-то решится вредить ей снова. Слишком заметно это было, слишком много внимания мальчиков могло привлечь, а ссора между Яровитом и наследниками могла выйти боком первому. Так что, продолжать эту тему, да еще и при Ратиборе, Сольвейг не берется. Вместо этого она наблюдает за тем, как супруг начинает с Ратибором игру, постичь глубокую суть которой мальчику еще сложно, ведь мать учила его магии без попыток натолкнуть его на разного рода хитрости, оставленные магами древности для того, чтобы вытолкнуть из этой сферы дураков, в действительности к колдовству не способных. Помнится, когда-то Сольвейг и сама проверяла знания Вацлава подобным образом. Ведь в Китеже и по сей день были убеждены в том, что «Вирд» существует и в самом деле является руной, которая сообщает божественную волю и пустоту. Лишь причастные тайнам северного колдовства знали, что это ловушка внимания, обман знающего, открывающий, впрочем, доступ к знанию подлинному: в футарке всегда лишь двадцать четыре руны, он представляет собой единство Вселенной и сущего. Пустая же руна разрушает это знание, делая его недоступным дилетантам и случайным колдунам. Вацлав знал это. А Ратибор едва ли когда-нибудь задумывался, потому что в своих занятиях они никогда не уделяли этому вопросу хоть сколько-нибудь внимания. К чему уделять его несуществующим символам, буквально обозначенными пустотой?
- Ее могущество кроется в обмане, Ратибор, - мягко улыбнувшись сыну, Сольвейг присела за стол и без труда вывела полный рунический круг, знакомый и мальчику, и мужчине, - Это рунический круг полного Старшего Футарка. Единая система знания о бытие и всем сущем. Ее постиг Всеотец, пока висел на Древе Предела девять дней и ночей, принесенный в жертву самому себе. Никаких пустот. Никаких тайн. Абсолютное и чистейшее знание, - то самое, которого жаждала и сама Сольвейг, но не могла получить, даже погружаясь в бесконечные пучины познания, то самое, которое вело ее год от года и день ото дня, - Если добавить так называемую «Вирд» в любую часть круга, ты разорвешь цельную систему этого знания. Незнанием. Это будет обман, но вместе с тем и ключ ко всему Футарку. Выкинешь ее и узнаешь все. Оставишь – будешь ходить по бесконечному кругу обмана и глупости дилетанта, который желает познать суть северного колдовства, но не может. Вацлав познал, поэтому ему позволительна эта хитрость, - женщина улыбается. Не без гордости. Вряд ли какой-то другой колдун познал то же самое в Китеже. А супруг помнил. Пользовался. Умел. И делился этим знанием с ее сыном. Пожалуй, это вызывало в ведьме куда больше доверия, чем любое из данных обещаний.
- Давным-давно на острове Туманов так пошутили над странствующим колдуном весьма посредственного знания. Он желал быть знатоком рун, не будучи знатоком северной магии. Ему дали знание рунического круга, но утвердили в мысли о существовании абстрактной пустоты и божественной воли, выраженной в пустой руне. Он назвал ее «Вирд» - «судьба». И понес это «знание» по континенту и за его пределы. Колдуна звали Ральф, он сгинул где-то в горах Искора. А его незнание сослужило добрую службу всей северной магии, сокрыв ее от не ведающих. Поэтому Вацлав прав, - она касается одобрительным взглядом супруга, а затем обращается к сыну вновь, - В этом знаке заключена великая сила. Потому что он – ключ к подлинному знанию, которое воистину бесконечно и познание которого начинается с отрицания ошибочного. Тебе стоит поблагодарить за этот урок. Он очень ценен, - она коротко касается плеча сына, а затем откладывает от себя пергамент и перо.
- Да, дорогой. Я правда учила китежского жреца. Еще до того, как Вацлав стал членом Великого круга. Больше года я обучала его в Ругаланне, куда он прибыл с миссией проповедника, - Сольвейг вновь обращается взглядом к мужу, словно спрашивая, считает ли он нужным обозначить всю правду, но затем взгляд ее становится чуть тревожнее, так что им обоим становится ясно, что этого не считает нужным делать она сама. Ни к чему Ратибору, по крайней мере сейчас, было знать, что произошло между ними тогда.
«Время для всей правды придет. Но пусть немного позднее, прошу тебя», - мысленно обращается женщина к супругу, не желая беспокоить пылающее и яростное сердце сына историями давних их тревог и противоречий. С него станется пойти уничтожать Белый город немедленно, предварительно отхлестав Вацлава хворостиной или чем-то потяжелее.
- Китеж причинил мне много зла и много страданий, много беспокойств и много тревог, но Вацлав был, возможно, одним из лучших моих учеников до тебя, Ратибор. И он многому успел научиться еще до того, как стал частью Великого круга. С тех пор нас связывает много общего. И это одна из причин, по которым он согласился нам помочь, - и Боги свидетели, Солвьейг, как никто, знала, что помощь эта неоценима.
- Подпись автора
