Высокий щуплый жрец, чьей бородой вполне можно было подметать пол, хотя с виду лет он был весьма средних, заставляет Ригинлейв открыть рот и показать язык. Он что-то мешает в своих колбах, после чего с глубокомысленным «хм» отступает в сторону, давая толпе собравшихся почтительно дождаться его выводов, прежде чем предлагать свои. С точки зрения княгини все эти выводы одинаково бестолковые, потому что все они сводятся к одному и тому же. К тому, что она итак сама знала: и она сама, и ребенок здоровы, им ничто не угрожает, а пить зелье из перьев орла, как советовал шаман из вогульского удела в Искоре, ее все равно никто не заставит. И зачем только они собрали здесь такое пестрое разнообразие тех, кто называл себя знатоками женского тела и тайн вынашивания и рождения детей? Можно было бы задать этот вопрос Вигмару и Совету, но первого княгиня не хотела волновать и расстраивать, а члены второго неизменно считали, что притащить ко двору еще одного лекаря, доктора, повитуху – своего рода, хороший тон, забота о благосостоянии их ярла, ее способности выжить и привести в этот мир наследника, которого они все желали, кажется, даже немного больше, чем его законные родители.

Так или иначе, а за пару месяцев при дворе собралось достаточное количество, как довольно дельных участников процесса, который, как казалось Ригинлейв, должен был принадлежать ей одной все те долгие дни, что ей предстояло вынашивать дитя, так и некоторое количество бездельников и шарлатанов, которые были большую часть времени заняты тем, чтобы придумать ребенку имя, которое точно позволит ему успешно родиться, или посчитать по звездам, насколько великая его ждет судьба. Конечно, великая! Он ведь будет конунгом Ругаланна в будущем, а еще сыном любящих и заботливых родителей. Ведь если бы они не были такими, Ригинлейв вообще не стала бы всего этого терпеть, а прогнала бы их всех к чертовой матери, оставив при себе только местного жреца из храма Фригг и маленькую, тихую, улыбчивую, темноглазую ромейку с оливковой кожей и ярко-рыжими волосами. Первого требовали оставить обычаи, знания и ругаланнская вера, а вторая нравилась ярлу своей удивительной образованностью, знанием нескольких языков и осведомленностью о деталях, которые мало волновали мужчин, но имели огромное значение для женщин.

Юлия, так ее звали. Смешливая, легкого характера и забавная, она почти сразу завоевала симпатию ярла тем, что не советовала ей заниматься всякой ерундой, не налагала на нее бесконечное количество ограничений, а в споре со жрецом, что прибыл из дремучих Дубровиц, открыто заявила, что стремление запереть княгиню в покоях на следующие полгода, заставив ее молиться Богам, лежать и ничего не делать, лишь навредит ей и ребенку, а вовсе никак не поможет его выносить и родить. Она же утвердила окружающих в мысли, что умеренные прогулки верхом, да и пешком тоже, не принесут никакого вреда, как не принесет и близость с князем, по крайней мере, в ближайшие месяцы. И то ли слова ромейки соответствовали собственным ощущениям ярла, то ли ей просто хотелось в это верить, то ли сама Юлия была бесконечно убедительна, но к ее словам женщина прислушивалась. И видимо не зря, ведь до сих пор все было хорошо и даже лучше.

- С уверенностью могу утверждать, моя княгиня, что и Вы, и наследник пребываете в добром здравии, вам ничего не угрожает, а ребенок развивается, как и должно, - что-то поколдовав над своими колбами, наконец, заявил ругаланнский жрец, вызвав бесконечный галдеж, разговоры и активную жестикуляцию между всеми присутствующими. Ригинлейв выразительно посмотрела на жреца, зевнула и подумала о том, что лучше бы она потратила этот час на сон, а не занималась этой ерундой. И все же, если это было гарантом спокойствия Вигмара и совета, то раз в неделю можно было и потерпеть. Хотя Ригинлейв готова была поклясться в том, что такие заключения она и сама успешно могла бы сделать, не тратя на это своего драгоценного времени.

Между тем, в разговорах активно выделялся один особенно возмущенный голос, и голос этот, кажется, принадлежал альбионцу, которого, не иначе как в насмешку, прислал Ормар, едва его оповестили, что кузина беременна. Этот, с позволения сказать, врач, был особенно всем недоволен, вечно возмущен и надут, как лягушка, утверждая, что все здесь все делают не так и непременно погубят и мать, и ребенка, и весь Ругаланн. Вот и теперь он активно жестикулировал и громко ругался, но из его тарабарщины Ригинлейв ровным счетом ничего не понимала, а потому, поднялась со стола и позволила рабыням поправить ей платье и перевязать пока еще наличествующую талию расшитым поясом.

- Говорит, что ничего не может быть хорошо и в порядке, покуда у ребенка мать-безбожница, которая не только не принимает единого Бога, но и предается грехам чревоугодия, похоти, гордыни, гнева и алчности, вместо того, чтобы в родовых покоях готовиться к своей роли матери и жены. Обещает ад страдания, - переводит Юлия, отлично зная настроения Ригинлейв не этот счет, так что обе они не сдерживают смешков, а затем и тихого хихиканья. Что такое ад и грехи Ригинлейв понятия не имела, да и не собиралась узнавать. Так что, поправив рукава платья, она решила оставить присутствующих самим разбираться со странными умозаключениями. Дел сегодня было предостаточно и без этого.

Хольмгард гудел с самого утра. Так было по всем годовым праздникам, но известное дело: Самайн, Йоль и Белтайн занимали особенное место в череде дней и событий. От того столица и превращалась в жужжащий улей. И если в Белтайн она расцветала яркими красками, приветствуя жизнь и рождение, то в Самайн она чествовала смерть, ушедших предков и последний урожай, который, как и скот, предстояло освещать жрецам на всех холмах вокруг Хольмгарда, едва только наступит темнота и зажгутся священные огни праздника. В эти дни город неизменно преображался. Не только потому что горожане начинали надевать все более теплые одежды, не только потому что амбары заполнялись до предела, не только потому что ставни начинали открываться все позже, а лавки – закрываться все раньше. Но и потому что старый город начинал полниться историями, которые так хорошо было рассказывать у разожженного очага за подогретым вином, полниться легендами и памятью столетий, полниться тем, что во времена тепла и света могло казаться намертво забытым.

Ригинлейв любила священную пору Самайна. Любила подолгу стоять на крепостной стене, глядя за тем, как туман спускается с холмов, как на пасмурном небе лишь время от времени проглядывают звезды, слушая песни и охранные гальдры, что то и дело запевали в храме или в домах горожан. Ей нравился аромат жертвенного хлеба, как нравилась и предпраздничная суета. Обычай чествовать смерть иным мог казаться странным, но княгиня была из тех, кто знал, что жизни не бывает без смерти, а тьмы без света. И предчувствуя приближение праздника, женщина в очередной раз не отказала себе подняться на стену, разглядывая крошечные фигуры горожан, что суетились и торопились в своих приготовлениях, ведь каждый час отмерял мгновения до наступления темноты и окончания светлого полугодия.

- Госпожа, я убеждена, что ни Вам, ни ребенку ничего не грозит, но все же, прошу Вас, возьмите и оставьте при себе этот амулет до наступления рассвета, - Юлия почтительно склоняет голову, а затем протягивает деревянную плашку с начертанными на нем словами на языке, который не был известен женщине, - Это оберег. Он защитит Вас от любого зла. Можете проверить его у жреца, я не желаю ничего дурного, лишь…

- В Хольмгарде завелось какое-то зло? Нам что-то угрожает? – хмуро вопрошает Ригинлейв, глянув на ромейку с подозрением. Если да, то почему никто из жрецов до сих пор не уведомил княгиню?

- Нет, моя княгиня, конечно, нет, - она качает головой, явно не желая волновать женщину, а затем добавляет, - Время сейчас такое… День, когда духи свободно гуляют среди людей. Вы уязвимы для них. Предосторожность будет не лишней, - тихо говорит девушка, и помедлив еще мгновение, Ригинлейв все-таки берет подарок из ее рук и прячет под платьем. Ей все вокруг все время говорили, что предосторожность для нее теперь будет не лишней. Пожалуй, вся эта свора лекарей и теперь бы взорвалась негодованием от одного только того, что княгиня поднялась на стену – немыслимо высоко, немыслимо сложно, немыслимо опасно. Женщина так не считала. И полагала это место лучшим, чтобы встретиться с мужем до завтрака и немного прогуляться с тем, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Так что, едва завидев его фигуру у западной лестницы, Ригинлейв сделала вполне определенный жест рукой, - Ступай, ты свободна, я позову тебя, когда понадобишься, - коротко улыбнувшись, распорядилась ярл и неторопливо направилась к Вигмару. Вряд ли дел у него было сильно меньше, чем у всех в городе в связи с надвигающимся праздником, но также вряд ли, что он отказал бы жене в прогулке.

- Если хочешь знать, супруг, - насмешливо встречает его Ригинлейв ироничными интонациями, - То скажу тебе то, что нам итак обоим известно. И я, и сын в полном порядке и нам ничто не угрожает, так что я снова зря потратила целый час, - она смеется, затем берет Вигмара за руки и целует его в щеку, - Доброе утро. Обещай, что выбросишь альбионца из окна в следующий раз, когда его увидишь. Не то он сведет меня с ума.

Подпись автора

Несмотря на утренние мучения и бесполезные старания таких же бесполезных лекарей и повитух, настроение у Ригинлейв было вполне себе праздничным и хорошим, так что она охотно была готова поддержать любые шутки мужа, в том числе те, которые обещали альбионцу оказаться украшением на Самайн, а вовсе не уважаемым членом общества, к которому готова прислушиваться каждая беременная женщина в округе. На деле ему, конечно, ничего не угрожало, но пожалуй, следовало отпустить бедняжку домой по весне, потому что нравы Ругаланна были ему чужды, а его советы – чужды самой княгине. Как ни странно, но после посещения Альбиона она заметно смягчилась, приняла, как данность, что с народом далекого континента они отличаются разительно и больше не желала лишь из-за этого впадать в раздражение и уныние, а равно мучить человека, которому север был не близок, как и его нравы и обычаи. Пусть себе плывет обратно и передаст Ормару наилучшие пожелания и благодарность за заботу о благосостоянии кузины. К тому же, что она и впрямь пребывала в добром здравии, в добром расположении духа, вопреки многочисленным предупреждениям всех уважаемых женщин при дворе, твердивших, что первая беременность – сущий ужас и кошмар. До сих пор ничего кошмарного Ригинлейв в своем положении не нашла, а Рангрид не уставала повторять, что все женщины в ее семье рожали успешно и без фатальных последствий, так что и дочери, в этом смысле, должно было повезти. И признаться, княгиня куда охотнее принимала добрые предзнаменования и предсказания, нежели пессимистичные размышления о том, что многие женщины не переживают своего первого ребенка. Этот опыт и без того был для нее новым и волнующим, так к чему были лишние тревоги и злые слова?

- Вот уж действительно, подвешенный на ворота, он, по его же словам, верующий в единственного истинного бога, должен отпугнуть абсолютно всех злых духов, ведь вера его сильна, а господь – всемогущ, - она смеется, качая головой, дивясь тому, как религиозны были альбионцы при полном отсутствии готовности брать на самих себя ответственность за свою судьбу и будущее, в том числе, охрану от злых духов и зла, над чем сейчас активно трудились жрецы, готовящиеся не только и не столько к Самайну, сколько ко всему темному полугодию. Как ни странно, но даже на них повлияло известие о том, что ярл носит ребенка, ведь теперь им казалось, что Хольмгард должен быть защищен вдвойне, не только, чтобы никакое зло не проникло и не могло навредить наследнику и его матери, но и чтобы этот самый наследник знал, что его ждут, а к его появлению готовятся. Вздор, если так подумать, но княгиня позволяла всем вокруг сходить с ума, как они сами того пожелают, если только они оставляли ее саму в покое и не лезли со своими советами и предостережениями, - Отправим его домой по весне, пусть надоедает Ормару. Точно тебе говорю, кузен нарочно выбирал самого нудного и вечно бубнящего лекаря. Так что отправим его обратно, а в довесок и Хильмара Хмурого – пусть доводят до ручки его, а не нас, - смеется женщина, находя обмен такого рода «любезностями» частью обычного общения с Ормаром. В некотором смысле, общение это замещало его отсутствие и напоминало об ироничных подколках, которые нет-нет, а становились обыденностью жизни Вигмара и Ригинлейв, пока хэрсир Ладе был в Ругаланне.

- Конечно, хочу! – соглашается княгиня, - Слугам ничего нельзя доверить. Или повесят неровно, или сделают это так, что будет некрасиво. А котозмей – победа, которой мы гордимся и которую хотим прославлять. Твоя победа, - она улыбается, глядя на мужа вовсе не без гордости. Она и впрямь испытывала гордость за его победы даже там, где сам Вигмар либо не готов был их признавать, либо неизменно желал разделить их с женой. Но сказы об Англии, о том, как князь стал королем там, о глупых альбионцах и славных победах, одержанных там, были сказами, в первую очередь, именно о Вигмаре. И Ригинлейв совсем ничего не имела против этого. Даже напротив, охотно платила скальдам, чтобы прославляли победы мужа. Она знала, что это было важно для любого ругаланнского мужчины, но еще она знала, что супругу будет приятно. А Ригинлейв хотела, чтобы ему было приятно. И хотела, чтобы он тоже собой гордился.

Письмом от Асбьорна женщина живо заинтересовалась, с позволения Вигмара, тотчас же взяв его в руки. Отношение ярла к племянникам было известное: она любила их, как собственных детей, заботилась о них и тревожилась всякий раз, когда для этого был хоть какой-то повод. Вполне естественно, что на Самайн она ожидала увидеть обоих в Хольмгарде, равно как и на Йоль. Заготовленные сладости и подарки были тому явственным свидетельством. Вот только Асбьорн сообщал, что они не приедут, а Асхильд дополняла многочисленными рассказами о том, что же там такого интересного происходит в Ростунгхейме. И дочитав до конца, Ригинлейв чуть нахмурилась. Причин для этого было две. Во-первых, эти дети отличались активностью и тягой к приключениям ничуть не меньше самой княжеской четы, из-за чего за словами о «делах хэрсира» могла крыться какая-нибудь небезопасная детская глупость, которая в перспективе будет стоит им многого, как минимум, нескольких седых волос. А во-вторых, потому что Ригинлейв все еще беспокоилась о том, что они не сообщили детям о ее беременности с глазу на глаз. Вероятность того, что новости не дошли до Ростунгхейма была очень низкой, но до сих пор никакой внятной реакции не последовало. Так что либо племянники были не особенно рады, либо и впрямь очень заняты, либо как-то так вышло, что они все-таки не знали. И меньше всего Ригинлейв хотелось думать, что дело было в том, что они переживали из-за того, что с появлением у них кузена, внимание к ним самим станет эпизодическим или исчезнет вовсе. Это не было правдой, но дети склонны были надумывать себе всякого, а потому, пожалуй, не лишним было прояснить.

- Может быть, отправим им подарки с гонцом? – пусть не сладости, которые теперь и впрямь имело смысл раздать, но украшения для Асхильд, рог и новый лук для Асбьорна, - И может быть, нам стоит навестить их раньше Йоля? – предлагает женщина, - Можно даже сразу после праздника. Хочу сама сообщить им о кузене, а заодно убедить в том, что этот ребенок не станет конкурентом по отношению к вниманию, которое мы будем уделять им. Надеюсь, что причина их нежелания приезжать в Хольмгард именно дела Асбьорна, а вовсе не их встревоженность новостями об ожидании наследника, - потому что меньше всего Ригинлейв хотела бы хоть чем-то обидеть племянников, заставить их переживать или любым иным образом негативно повлиять на их душевное состояние. Еще до замужества женщина пообещала, что они позаботятся о детях Вигмунда и Эйдис, и она намеревалась следовать этому обещанию безоговорочно.

- И да, давай после завтрака и украшения ворот порадуем детишек в городе. Детям замковых слуг я уже велела раздать небольшие подарки и сладости вчера, думаю, что дети в городе тоже будут рады получить немного внимания, - она коротко, но тепло улыбается. Ригинлейв и впрямь любила детей, но еще любила заботиться о подданных, не забывая о них ни на праздники, ни в случае беды. Обычно благотворительностью от имени ярла занималась Рангрид, а потому в городе и теперь раздавали еду беднякам, старикам, вдовам, калекам и сиротам, но княгиня охотно поучаствовала бы в жизни Хольмгарда и самостоятельно тоже. Это доставило бы ей немало радости, - Идея отличная, давай так и поступим, - и неважно, что это вновь лишило бы их тишины и покоя. Порой, это было не самым необходимым. Особенно в праздники.

- Погуляем еще немного по стене? Я люблю наблюдать город отсюда, - она поглубже кутается в свой меховой плащ, показывая, что одета довольно тепло для этого и еще четверть часа на свежем воздухе никак ей не навредит.

Завтрак в беседке тоже проходит очень мирно. Никто не смеет их отвлекать, хотя нет-нет, а рядом показывались слуги. Уж больно много дел у них было сегодня, а равно был приказ Рангрид, по которому за питанием ярла должны были следить очень тщательно. Кажется, все вокруг ожидали, что она вот-вот запросит кабана, тушеного не меньше, чем в меде поэзии, но за исключением особого пристрастия к засахаренным лимонам, что наблюдалось за ней и прежде, хотя чуть в меньших объемах, вкусовые пристрастия ярла никак не изменились. И хотя большинству людей вокруг неизменно хотелось впихнуть в княгиню еще кусочек во имя здоровья наследника, и этому порыву окружающих она не поддавалась.

Они с Вигмаром успевают к воротам как раз к моменту, когда притаскивают сундук с головой котозмея. О чудовище ходили разные слухи, так что теперь собралось достаточное количество зевак, чтобы посмотреть на диковину, в том числе, несколько скальдов, которые, вне всякого сомнения, намеревались воспеть увиденное в своих драпах. По приказу княгини принесли сюда и шкатулку с золотой маской Красного Волка. Везти его голову было слишком большой честью, но его маску и меч продемонстрировать всем желающим лишним вовсе не было. Победы воодушевляли и дарили людям веру в лучшее будущее. А это было именно то, чем Ригинлейв желала одарить как столицу, так и весь Ругаланн.

- Голова дракона здесь тоже не была бы лишней, - улыбнулась женщина мужу, наблюдая за тем, как голову другого чудовища примеряют к воротам, - Лучше чуть повыше и левее, как думаешь? – спрашивает она Вигмара, сосредоточенная на процессе, а от того и не сразу обратившая внимание на старика в обносках, вышедшего из толпы. Он двигался странно для обычного человека и повадки его, скорее, напоминали раненое животное. Он приблизился к ярлу с причитаниями на причудливой смеси ругаланнского и арконского и запустил в нее хлебными крошками, которые взял прямиком из своего кармана.

- Встречай гостей, ярл!.. Встречай всех прежних ярлов! Отца своего, и деда своего, и деда его деда, и их жен, и их детей… Темные пути, пути мертвых приведут их нынче в серебряный чертог… Встречай и накрывай столы поминальные, и отцу, и мужу своему, и братьям умершим… Всем! – он вытягивает свой крючковатый палец, противно вереща, а затем падает на землю и начинает по ней кататься. Ригинлейв вздрагивает и отступает на шаг, и как раз в это время подоспевают ульфхеднары, которых о намерении ярла быть у ворот предупредили слишком поздно. Они отгораживают княгиню от старика, а Халбранд касается ее плеча.

- Не обращай внимания. Местный юродивый. Они всегда болтают всякий вздор, - говорит брат, видя, что женщина побледнела. Ригинлейв и впрямь чувствует себя отчего-то вдруг хуже. Легкое головокружение она стряхивает с себя, чуть растерянно потерев шею, а затем кивает, - Ничего страшного. Не обижайте его. Накормите, проводите домой и пусть кто-нибудь из рабов позаботится о нем этой ночью. Оставьте угощение и убедитесь, что ему есть, где ночевать, чтобы не замерзнуть, - а ночи с приходом осени становились все холоднее и холоднее.

О словах, произнесенных человеком, которого по всей Арконе назвали бы божьим, Ригинлейв старается не думать. Всем известно. Не существовало путей, которые вели мертвых назад в мир живых.

Подпись автора

Странный старик и его бессмысленная болтовня могли бы огорчить Ригинлейв или даже напугать, но как ни странно, ничего подобного она не чувствовала. Легкое неприятное послевкусие от встречи женщина быстро списала на неожиданность – ведь они с Вигмаром были слишком заняты наблюдением за украшением ворот и просто не приметили незнакомца, чем вообще-то должны были заниматься ульфхеднары. Впрочем, судя по лицу Халбранда, он и сам уже понял свою оплошность и успел о ней пожалеть, так что никаких дополнительных комментариев и реакций не требовалось. Слуги быстро увели безумца, и как бы безумен он ни был, княгиня надеялась, что в праздник он не пострадает, а общество раба окажется для него лучше, чем холод, одиночество и голод. В конечном счете, быть милосердной к своему народу, даже к худшей его части, Рангрид учила дочь с довольно ранних лет. От того-то сердце княгини и обливалось кровью все годы мятежа. И от того-то она и пыталась восполнить все то, что не дала своим людям, жителям Ругаланна в правление Святогора. Больше никаких страданий. Во всяком случае, не за дурацкое предсказание, которое было лишь порождением фантазии на основе многочисленных историй и преданий, рассказанных жрецами и повторяемых каждый год. Мертвые не возвращались. Ни темными тропами, ни светлыми, никакими. Они могли лишь стать безвольными куклами некромантов, что точно никак не грозило ни отцу Ригинлейв, ни деду, ни деду ее деда, ни, тем более, ее первому мужу, потому что в таком случае его голове пришлось бы катиться от Китежа до Ирия слишком долго.

- Я в порядке. Это ведь просто безумец. Не слушай его и ни о чем не тревожься. Мало ли, что он болтает? – княгиня улыбнулась и поцеловала мужу в щеку, ничуть не смущаясь зевак, что пялились на них и улыбались любому проявлению нежности, расположения супругов друг к другу и даже их теплому разговору. Не было сомнений, смаковать подробности и разносить сплетни о появлении князя и княгини в городе, будут еще долго. Не так-то много нетривиальных развлечений было у горожан, - Нет-нет, давай сначала раздадим сладости, как и хотели. Это – хорошая, добрая традиция. И хороший повод показаться подданным. Будь у нас время, я бы съездила и в ближайшие деревни тоже, - но это ничего. Когда они поедут к Ростунгхейм, непременно прихватят и сладостей, и подарков, заедут в несколько поселений по дороге, порадовав и жителей хольмгардского княжества, и жителей Йомсборга, - И кстати! – она легко, смеясь, пихает мужа локтем в бок, передавая ему свое игривое и веселое настроение, - Хэрсиру Йомсборга тоже не мешало бы проявить заботу о своих подданных, угостить их сладостями и подарить подарки в связи с окончанием сбора урожая и скорым приходом зимы, - выгонять мужа присутствовать на ритуалах благословения урожая она, конечно, не намеревалась, но в целом, за жителей Йомсборга тоже радела хотя бы иногда. К тому же, теперь это всегда было дополнительным поводом посетить стройку и увидеть, что там еще удалось построить эльфийскому архитектору, творящему с Мелфьордом что-то поистине невероятное.

- А потом обязательно зайдем в храм и возьмем немного огня. Заодно узнаю, сколько часов нам придется торчать на холме в этот раз, пока весь урожай и скот благословят, - и как бы неприятно ни было это признавать, но время от времени у Ригинлейв неизменно возникал порыв отмазаться от нежелательного и скучного дела, сославшись на плохое самочувствие из-за своего уязвимого положения. Ну, правда, зачем она была нужна им на этом холме? Все равно всю работу выполняли жрецы, а княгиня только изображала из себя воплощенную власть Одина на земле, улыбалась и время от времени говорила поздравления, - Не хмурься, - смеется она, обнимая мужа и целуя его в щеку, - Безумец просто сказал ерунду. Не будет никаких мертвых и никто из мертвых не придет в Хольмгард в этот Самайн. Ни в один ведь не пришел. Почему в этот должен, - она заглядывает мужу в глаза, улыбается, а затем одобрительно кивает, - Так хорошо, отличная работа.

Хольмгард не был местом, где законного ярла боялись и сторонились. Она нечасто баловала подданных своим непосредственным присутствием, и тем паче, редко обходила целые улицы пешком, но и дети, и взрослые радовались, видя своих князя и княгиню, поздравляя их то с Самайном, то с наследником, то вообще с давно прошедшей свадьбой. Ригинлейв не против. Она поздравляет людей в ответ, охотно угощает их и попутно велит разрешить локальные сложности, чтобы никто в ночь Самайна не вошел ни обиженным, ни тревожным, ни лишенным крыши над головой и угощения. Вообще-то в Хольмгарде, конечно, в большинстве своем не было затруднений, знакомых жителям отдаленных деревень, но все-таки Ригинлейв хотелось, чтобы все было хорошо. И чтобы праздник был праздником не только для нее. Так что, в какой-то момент женщина даже сподобилась присесть на крыльцо одного из домов в окружении целого круга из детей, протянула руку мужу, чтобы сел рядом и рассказала историю об их с Вигмаром победе над драконом много-много лет назад. И приключения, и романтика, и новые подробности личной жизни князя и княгини – все это привело окружающих в восторг, так что, Ригинлейв оставалось лишь смеясь, поцеловать мужа и пойти дальше, раздавая сладкие подарки на каждом углу.

Ей приходится сослаться на важные дела, чтобы, наконец, закончить прогулку, затянувшуюся больше, чем на два часа. Они еще должны были зайти в храм, да и в самой крепости найдется, чем заняться. Так что, произнеся короткую поздравительную речь, Ригинлейв помахала рукой горожанам, вынудив большинство из них начать расходиться по своим делам. Рядом осталась лишь небольшая кучка детей. И еще прежде, чем княгиня повелела ульфхеднарам развести их по домам, чтобы самые маленькие не успели потеряться, одна из очаровательных белокурых девочек подергала Вигмара за плащ и жестом попросила того наклониться, явно намереваясь что-то ему сказать.

- Вигмунд говорит, что не сможет навестить тебя сегодня, но он благодарен за все, и просит передать, что то, что ты искал всю свою девятую осень лежит под большим ясенем на юг от пристани, - и произнеся это, как ни в чем не бывало, девочка последовала за ульфхеднаром, что уводил детей вниз по улице, намереваясь развести их по домам.

Подпись автора

Ригинлейв не встает у мужа на пути, когда он бросается к девочке, хотя удивление на ее лице возникает вполне явственное. Что такого успел сказать этот ребенок, что привел мужа в состояние не то гнева, не то крайней степени возбуждения? Княгиня вовсе не опасалась за малышку, потому что знала, что Вигмар никогда не причинит ругаланнскому ребенку никакого зла, как знала и что он вовсе не безумен. Больше нет. А потому, она лишь подошла ближе с тем, чтобы посоветовать супругу быть чуть менее напористым, потому что дети могли испугаться подобного, особенно, когда чрезмерная прыть исходила от самого князя. Но как бы там ни было, а конфликта не случилось. Если девчонка и собиралась плакать, то едва завидев целый орел, она тотчас же переключила свое внимание на монету, вряд ли понимая в полной мере, что ей подарили, с точки зрения ребенка, целое состояние, на которое можно было накупить игрушек и сладостей, сколько захочешь. На желание Вигмара узнать больше, она, однако, ничего не ответила, и муж казался растерянным. Ригинлейв сделала еще несколько шагов к нему и положила руку на плечо в немом жесте поддержки. Она понятия не имела, в чем было дело, но видеть мужчину растерянным и даже огорченным, ей не хотелось. И обнять его теперь, казалось самым верным решением, так что княгиня именно так и поступила, а для верности поцеловала Вигмара в щеку.

Ярл не настаивает на рассказе. Если супруг хотел, что-то обдумать или прийти к каким-то выводам сам, то он имел на это полное право. Торопить его и требовать объяснений его поведению женщине казалось неприемлемым и жестоким – настолько Вигмар сейчас выглядел потерянным ребенком. Но стоило ему начать говорить, как Ригинлейв внимательно выслушала все повествование. Значит, девчонка знала о брате князя, а равно и о событиях далекого прошлого? Или не знала, а ее кто-то научил? Проверить, где шарики сейчас, у них не было никакой возможности, а значит, она могла взболтнуть, что-то, что было известно лишь одному Вигмару просто, чтобы лишить его покоя. Не бросится же он в Ростунгхейм проверять, как там обстоит дело с этими самыми шариками. Но кто была эта девочка и зачем ей так поступать? В том, что ребенок не имел злого умысла, княгиня была уверена. Вряд ли она вообще понимала, что говорит. Не сомневалась Ригинлейв и в том, что муж ничего не напутал и не надумал, не разыгрывал ее, не лгал и не сошел с ума. А значит… Да. Значит, здесь совершенно определенно, что-то было не так. И женщина, наученная годами опыта, отлично знала, что это самое «не так» маловероятно заключалось в каком бы то ни было мистическом объяснении или тайне. Нет, так действовали люди. Но кто? И чего они хотели?

- Знаешь, я думаю, что нам стоит поехать в Ростунгхейм прямо завтра, - проводить ночь Самайна в пути было плохой идеей, - Возможно, племянник не преувеличивал, когда говорил, что в Йомсборге есть дела, которые требуют внимания. Девчонку, вероятнее всего, кто-то надоумил. Кто-то, кто знал о шалости Вигмунда. И он явно делает это, чтобы вывести тебя из себя. Поедем к племянникам и со всем разберемся, - она решительно кивает, полагая, что это будет наилучшим выходом для их текущей ситуации. Не только потому что Ригинлейв почти безоговорочно верила не в злые силы, которые нашептали ребенку это, а в злых взрослых, которые надоумили ее говорить глупости, но и потому что четкий план и понимание дальнейших действий, а равно и рациональное объяснение происходящих странностей – то, что делало эти события не такими пугающими и тревожными. Они со всем разберутся. Обязательно. Но сначала отпразднуют Самайн, явят себя народу и убедятся в том, что Хольмгарду ничего не угрожает. Хватит уже со столицы бедствий. Кажется, с момента начала правления княгини слишком многое уже успело случиться со всем Ругаланном, но особливо – с серебряным чертогом. И покуда большинство считало, что это потому что Ригинлейв – женщина, она намеревалась упрямо доказывать обратное.

- Пойдем, - говорит княгиня и ступает вверх по улице в направлении храма. Красивое величественное строение полно огней и людей, полно жрецов и магической силы, и тревоги Ригинлейв теперь отступают. Настроение ее, несмотря на странные совпадения, все равно очень хорошее. И жители города с добрыми пожеланиями, а равно и жрец лишь делают его лучше. И с чего только вообще княгиня начала переживать? Она вежливо благодарит служителя Богов за дарованный им огонь, разумеется, не намереваясь брать его сама – по счастью, Ригинлейв как раз для этого таскала с собой бесполезных ульфхеднаров. Вот только до них пламя тоже не дошло. Ведь послушница, которая должна была его передать, вдруг решила поделиться своими откровениями, не иначе, как возомнив себя не то вельвой, не то просто смеющей обращаться к ярлу, когда ее не просили. Но как бы там ни было, а откровение это почти сразу вызвало шок. И нет, вовсе не потому что Ригинлейв подумала о возвращении Святогора. Ничего подобного ей даже в голову не пришло. Сказанное она восприняла в исключительном качестве – в качестве оскорбления. А как еще ей следовало это понимать, если девчонка заявила, что вечером Ригинлейв станет женой для двух мужей?!

- Что ты несешь?! – успевает воскликнуть старший жрец храма, ужаснувшись словам, которые могли теперь стоить послушнице жизни, ведь она во всеуслышание заявила, что ярл может изменить мужу сегодня. Казнить могли и за меньшее. Но Ригинлейв среагировать не успела. Потому что глиняный горшок с огнем упал прямо к ее ногам, поджигая платье. Благо, что реакция Вигмара оказалась достаточно стремительной, чтобы не успеть навредить женщине и не успеть даже толком ее напугать. Это, однако, было последней каплей, так что, стоило огню совсем потухнуть, княгиня сделала несколько шагов по направлению к послушнице и выдала ей такую пощечину, от которой девчонка не только опешила, но упала прямиком на пол. Из глаз ее тотчас же потекли слезы, а сама она глядела по сторонам в поисках защиты. Вот только защитников не находилось – все слышали, что она сказала, все видели, что она сделала.

- Как ты смеешь говорить такие вещи про своего ярла? – в ярости рычит Ригинлейв, что вообще-то было довольно пугающим зрелищем, ведь довести эту женщину до состояния такого гнева было невозможно. Вот только послушница своими словами задевала не только княгиню, как человека, но и княгиню, как жену, а Вигмара – как ее мужа. И она не могла полагать, что ей это сойдет с рук, - Вышвырните ее из Хольмгарда, пусть убирается. Если увижу ее здесь завтра, велю заклеймить рабыней и продам в Видин, - бросает женщина через плечо, встречая только молчаливое согласие. Нравилось это жрецу, или нет, а играть в игры с ярлом здесь никто не решится.

Под причитания девицы, всхлипы и мольбы, Ригинлейв разворачивается и стремительно выходит из храма. Новый огонь точно возьмут ульфхеднары, потому что женщина не намеревалась находиться внутри больше ни единой минуты. И лучше бы жрецам впредь думать о том, кого они берут в храм послушниками, - Сложный сегодня день, все точно с ума посходили, - выдыхает княгиня, слыша за спиной шаги Вигмара, - Обещаю. Ничьей женой я больше никогда не буду. Ни сегодняшней ночью, ни какой бы то ни было другой.

Подпись автора

Слишком много сумасшедших для одного дня. И слишком много странных совпадений. Нет, Ригинлейв все еще не видела в них никакой мистики, магии или провидения. Она видела в этом только чужую злую волю, чью-то насмешку, чей-то план, призванный добавить им беспокойства, напугать и заставить искать то, чего не было, или было, но совсем не тем, что ожидалось первоначально. Она видела в этом всем человека, а вовсе не влияние мертвых, Богов или даже самого Самайна. И хотя методы были странные, от заговоров, иной раз, сам не знаешь, чего ожидать. Устинью Ригинлейв прежде никогда бы не заподозрила ни в чем, а та ухитрилась оказаться совсем не той, за кого себя выдавала, равно как и произвести действия, которых ярл от нее не ожидала. Вышло, что вышло. И здесь тоже могло быть всякое. Было ли целью навредить ребенку, заставив княгиню то и дело нервничать, переживать, потерять сон и покой, тем самым доведя ее не до рождения, а до смерти? Пожалуй, слишком чудно. Или целью был Вигмар, которого обилием происшествий кто-то рассчитывал вновь вывести из себя, заставив работать проклятие? Быть может. С этой точки зрения полезнее было не прогнать послушницу, а заставить ульфхеднаров выбить из нее правду. И этой мыслью княгиня и удовлетворилась. Потому что никто не мог вредить ее семье безнаказанно. Никто.

- Это лучшие из слов, что я слышала на любой праздник, Вигмар, - улыбнулась ярл, уткнувшись мужу в плечо лишь на несколько мгновений. Она хотела бы застыть вот так в его объятиях и провести хоть целый час, потому что так ей было намного спокойнее, так она чувствовала себя достаточно уверенно, так она ощущала себя защищенной, не будучи вынужденной искать способы этой самой защиты. Муж верил в ее любовь, а значит, знал, что ничьей женой больше она никогда не станет. Не только никогда не изменит ему, но даже если смерть разлучит их раньше, не выйдет замуж снова, потому что Вигмар был тем, кто будет в этом самом сердце до самого конца. Быть может, предположение это было наивным и в чем-то глупым, поверхностным и недальновидным, но сейчас Ригинлейв так чувствовала. И любой, кто пытался уверить ее в обратном или бросить тень на эту любовь, вызывал такое отторжение и такое неприятие, что женщине застило глаза. Хорошо, что Вигмар не верил в этот вздор. И хорошо, что он был на ее стороне в разрешении этого вопроса, потому что в противном случае, сегодняшний день мог закончиться совсем не так радужно, как должен был завершаться всякий праздник.

- Ты прав. Давай пойдем во дворец. Кажется, Сигмар делает меня импульсивнее и эмоциональнее, чем я есть, - женщина беззлобно усмехается, качая головой, - Не иначе как, жрец и впрямь не соврал, и характер ребенка проявляется еще до его рождения, - она с улыбкой касается щеки мужа, а затем дожидается ульфхеднаров, которым в этот раз надлежало бы быть повнимательнее, потому что никаких больше неприятностей Ригинлейв не потерпит – отхватят еще и они тоже, причем отхватят вполне заслуженно. Кто вообще им сказал, что раз они находятся в городе и не выходят за его черту, значит, они могут быть беспечны и глазеть по сторонам, оказывая мелкие услуги, вместо того, чтобы оказывать главную: следить за княжеской четой и защищать их по мере необходимости? Пожалуй, Халбранду стоило провести с ними воспитательную беседу. Что же до самой Ригинлейв, то она лишь приказала допросить послушницу и узнать, кто поселил в ее голову этот вздор. И лучше было бы ей говорить правду. Потому что худшего места для рабов, чем Видин, не существовало вовсе.

В замке, между тем, завершались приготовления к священной ночи. Повсюду пахло травами, которыми очищали пространство, а воздух попросту искрился от приложенной к нему магии, обилие которой было заметно в каждом уголке. Не иначе, как Рангрид постаралась, разгоняя жрецов и веля им подготовить замок, как следует. А впрочем, может быть, дело было в ином. С тех пор, как стало известно о беременности Ригинлейв, жрецы стали особенно внимательны и суеверны. Причем как местные, так и та толпа, которую притащили со всех концов земли. И потому, теперь время от времени среди обилия рун и гальдраставов, используемых жрецами Ругаланна, то и дело виднелись какие-то безделушки от тех, в чью магию княгиня верила через раз, а если и принимала их рекомендации и помощь, то только, чтобы не расстраивать Рангрид и Вигмара.

Принять ванну до начала торжества женщина не успевает, а переодеться в праздничные одежды – еще как. Расшитое белое платье и такой же плащ ознаменовывали особенную связь ярла с Богами в эту самую ночь, но что важнее – Ригинлейв нравилось, как она выглядела, так что к моменту, как они с мужем заняли свои места в пиршественной зале, у нее снова было хорошее настроение и доброе расположение духа.

В зале уже успели собраться воины и приглашенные гости, и их настроение было ничем не хуже. Княжескую чету они поприветствовали, как подобает, и Ригинлейв открыто и по-доброму улыбнулась, испытывая чувство благодарности, но вместе с тем и внутреннего трепета перед силой грядущей ночи, перед лояльными людьми и перед темным полугодием, которое им всем предстояло. Упрашивать женщину произнести речь никакой нужды не было. Она кивнула мужу, подождала еще несколько минут, чтобы напитки были у всех в кружках, кубках и рогах, а затем поднялась на ноги и подняла свой кубок вверх.

- Колесо Года совершило свой очередной поворот. Время светлого полугодия подошло к концу. Настало время тьмы, смерти и окончания всего, что когда-то было начато. Это время упадка и утрат, время ожидания и время холода. Это ночь, в которую Бальдр до самого Рагнарека отправляется в царство Хель. Но вместе с тем это время и великой мудрости, гласящей, что никто не уйдет от смерти и что за всяким расцветом приходит упадок, а за всякой жизнью – гибель. Колесо никогда не перестает вращаться. Но и за гибелью следует новое рождение и новый рассвет. Нам никогда не стоит забывать об этом, никогда не стоит терять надежду, а во тьму самайновских ночей разжигать не только поленья в очаге, но и свет надежды, мудрости и мужества в наших душах. И первый кубок я хочу поднять именно за живых. За тех, кто шел и идет по пути, даже если путь этот до отчаянного темен и холоден. За тех, кто не теряет силы и мужества даже в самые темные ночи. За тех, кто даже во времена самого большого мрака тянется к свету. Я поднимаю этот кубок за всех вас. И я желаю, что свет ваших душ и сердец никогда не погас. Сколл! – она выпивает из своего рога, но совсем немного. Не потому что опасается, что до следующего тоста его не успеют наполнить, а потому что все вино, даже альбионское, да что там, даже загорское и гардарийское последние недели казалось Ригинлейв слишком кислым, так что она то и дело отдавала предпочтение меду и пиву, хотя ей то и дело продолжали наливать вино, как несколько более благородный напиток.

- А второй кубок, - произносит княгиня, подождав несколько минут с тем, чтобы никто из гостей не остался без напитка перед очередным тостом, - Я поднимаю за всех, кто не с нами. За всех, кто отдал свою жизнь за свободу Ругаланна, за его будущее, за его процветание и за его победы. Сегодня эти люди окажутся духами среди нас, как оказываются во всякий Самайн. Так пусть знают же, что они не забыты, что имена их в вечности, что Ругаланн многим им обязан. Сколл! – и теперь Ригинлейв выпивает напиток до дна, лишь после этого садясь обратно на свое место и вкладывая ладонь в руку мужа. Этой ночью, как и во все темное полугодие, главным ее светом был он. Их любовь. Их семья. Их будущее. И ради этого будущего стоило пережить все потери.

Обычаи праздника требовали после начала пира направиться на холмы, где по традиции зажигались высокие костры и собирались люди. Не только потому что там можно было получить благословение богов и жрецов, но и потому что по правилам нужно было на время уступить место в доме духам предков, не подглядывая за ними, а давая им навестить жилище и вспомнить свою мирскую жизнь. Угощений на отдельном столе было предостаточно, да и огней горело очень много. Так что на холм они отправились со спокойной душой.

Как и всегда, у костров уже было множество людей со скотом, угощениями и фонарями с тем, чтобы взять немного священного огня, если не успели сделать этого днем в храме. Жрец охотно благословляет княжескую чету, оставляя кровавые полосы у них на лицах, предсказывает доброе будущее их ребенку и возвещает в который раз всему народу, что в этот раз темное полугодие подарит Ругаланну наследника.

- Знаешь что? – тем временем возмущенно говорит княгиня, наклонившись прямо к уху мужа, - Может быть, они перестанут, наконец, все время говорить о ребенке, а будут говорить о нас с тобой, нас восхвалять, нам желать здоровья и предсказывать великую судьбу?! – громким шепотом восклицает женщина, лишь отчасти шутя. С тех пор, как Ругаланн узнал о том, что ярл носит наследника, все только и делали, что говорили о нем, благословляли его и обещали ему великую судьбу. У них с Вигмаром будет великая судьба! А у ребенка – как получится! И недовольно поджав губы, Ригинлейв взялась за ладонь мужа обеими руками и положила голову ему на плечо, ожидая, пока не настанет время произнести очередную речь, а потом раздать пожелания бесконечной веренице людей, которая потечет вниз с холма между разожженными кострами.

Кажется, успевает пройти вечность, но все-таки, вскоре и они возвращаются в замок. И на этот раз Ригинлейв держит фонарь с огнем от самого высокого костра в руках, почему-то очень довольная своим обретением – ей так захотелось. Настроение у нее прекрасное, а замок пока еще пуст – ни одного слуги или хирдмана по дороге, потому что все они тоже только-только должны прийти с празднования.

- Хорошо, что хоть в этот раз удалось обойтись без сумасшедших предсказаний и других происшествий. А то это слишком много для одного Самайна, - смеется Ригинлейв, обращаясь к Вигмару, - Прошу, давай перед тем, как идти спать, возьмем со стола тарелку с засахаренными лимонами. Очень уж хочется, - она просительно улыбается мужу, хотя знает, что он в любом случае ей не откажет. Так что по дороге они вполне закономерно сворачивают в коридор, что ведет к медовому залу. И весьма неожиданным оказывается вдруг понять, что зал, судя по всему, не просто не пуст, а очень даже полон гостей. Вот только они с Вигмаром больше никого не звали, да и не ждали тоже.

Подпись автора

Ригинлейв уже приготовилась выдать свой привычный снисходительно-осуждающий взгляд, который говорил, что-то вроде «я вас, конечно, осуждаю, но не от всей души». Потому что осуждала она поведение хирдманов, которые не пожелали пойти на холм, а решили провести время со служанками и выпивкой только в качестве гаранта морального и нравственного облика хольмгардского двора, но как женщина, выросшая и впитавшая в себя Ругаланн, княгиня всех прекрасно понимала и в полной мере знала все об интересах молодых воинов. И религия там была далеко не на первом месте, как и коллективные празднества у священного огня. Так что в своем притворном осуждении она была бы молчалива и милостива, позволив со всем разобраться Вигмару, и конечно, не собираясь никого наказывать, а только взять лимоны в покои с тем, чтобы насладиться их дивным вкусом перед сном. Мать уже шутила, что ребенок рискует родиться ярко-желтым, на что жрец, не понимая шутки, утверждал, что ребенок будет белый-белый, светлоглазый и светловолосый. Надо же, как удивительно.

Но никаких хирдманов внутри не обнаружилось. Более того, это не были даже слуги. И на секунду Ригинлейв испытала замешательства, услышав знакомый голос – стопор, а затем просто глупо похлопала глазами, не поверив им. Она, должно быть, уже задремала у себя в спальне, а никаких лимонов они взять не успели, уж больно женщина утомилась за день. И замерев на месте, ярл ущипнула себя с такой силой, что едва не зашипела. Но видения никуда не исчезли. Вот был ее отец, вот был отец Вигмара, вот был один ее дед, которого Ригинлейв еще застала живым, а вот второй, которого узнала только из зачитанных до дыр описаний в летописной книге. Говорили, что дочь ярла Горма взяла характер от его отца, ярла Асгейра, который отличался спокойным, миролюбивым характером и стремлением к благу для Ругаланна. В юности отигнир желала знать, каким он был, а теперь узнала с первого взгляда. Узнала и улыбнулась. Просто потому что почувствовала, что так надо, почувствовала тепло и расположение, почувствовала в деде, что-то родное. И светло-зеленые его глаза в обрамлении сетки морщин, ответили ей лучистым светом.

И Ригинлейв вдруг поняла. И поверила. Не было никакой ошибки. В зале на самом деле были их с Вигмаром мертвые предки. Странно было думать об этом, странно было принимать это, как данность, но княгиня приняла сразу же. Не видела смысла сопротивляться очевидному, и не подумала о том, что перебрала с вином на пиру. Ничего подобного. Здесь были члены ее рода от мала до велика. В основном – пожилые и давно ушедшие предки, но были и те, что умерли рано по разным причинам. Узнать их не всегда было возможно. Сколько не учи слова и фразы из летописей, если никогда не видел тех, о ком читаешь, узнать не так, чтобы очень легко. Оцепенение стало спадать. Ощутив невероятное волнение, княгиня, вместе с тем, ощутила и глубокое чувство радости, удивительного единства и предельной степени удивления. Все-таки не каждый день такое увидишь. И вообще-то, Ригинлейв ничего подобного не видела никогда.

- Дедушка, - она не знала, почему первым бросилась именно к отцу Рангрид. Наверное, потому что он, как и бывало обычно, просто тихо наблюдал за внучкой, пряча улыбку в бороду, в отличие от Горма, который сразу начал в силу характера своего устанавливать свои правила там, где он когда-то был ярлом, но где теперь им не являлся. Рагнар, отец Рангрид, хрипло засмеялся, а едва заключив внучку в объятия, как и прежде, потрепал ее по светлым волосам, отстранил от себя за плечи и посмотрел на нее, тепло улыбаясь, - Какая красавица ты выросла, Ригинлейв, - и подошедшая к ним бабушка подтвердила это кивком головы. Ушедшая незадолго до становления внучки полноценным ярлом, она была той, кто радел за нее, как за законную правительницу даже среди ее же сторонников, сомневавшихся в том, что она может править. И теперь, снова обняв их обоих, Ригинлейв не отказала себе в нескольких слезах, что потекли по щекам. Впрочем, она понимала, что не может себе позволить сейчас наслаждаться этими объятиями и этим общением. Потому что отец уже, должно быть, понял по реакции дочери, что не спешила склонять головы с повинной и одобрять действий отца, что она не особенно лояльна выбранной им линии поведения. А значит, требовалось дать ему понять и все остальное тоже.

- Здравствуй, Хольгер Соларстейн, - подходя к отцу мужа, Ригинлейв с должным почтением склоняет голову, выражая уважение не ярла к своему хэрсиру, но почтительной невестки к своему свекру, - Благодарю тебя за добрые слова, с радостью приглашаю тебя в свой дом и за свой стол. Для меня большая честь познакомиться с тобой, как со своим свекром, а не только, как с хэрсиром, - княгиня улыбается мужчине, и ответная улыбка дает ей понять, что они достигли за эти мгновения той степени понимания, которая была необходима близким родственникам, коими они теперь являлись. Но Хольгер был Ригинлейв знаком. Быть может, по воспоминаниям юности, но все равно знаком. А вот матери Вигмара княгиня не видела никогда. И теперь, развернувшись к обладательнице громкого и мелодичного голоса, смеющего возражать самому Горму, ярл ступила и к ней тоже. И в свете огней, что освещали медовый зал, она была прекрасна.

- Приветствую и тебя… - Ригинлейв не успела договорить. Потому что неожиданные и крепкие объятия свекрови тотчас же перебили ее и заставили едва ли не вздрогнуть. Не от неприятия – от неожиданности, от удивления и от странного чувства родства не кровного, но быть может, в чем-то личного, - Ты – не только выросла красавицей, Ригинлейв, ты еще и стала прекрасной правительницей Ругаланну. Не удивительно, что мой сын полюбил тебя и хранил свою любовь, так долго, - и они вместе смеются, как если бы были давними подругами, хотя они и не были, - Я рада тебе, Анборг. Спасибо, что ты к нам пришла. И тебя я приглашаю в свой дом и за свой стол. Эту ночь мы разделим вместе, - она не знает точно, миф ли это, что всякий дух в Самайн может остаться в доме только по приглашению его хозяев, но даже если да, то княгиня полагает, что получить приглашение всегда приятнее, чем быть гостями незваными.

- Я рада видеть и тебя, отец, - наконец, заявляет Ригинлейв, смиряя собственную гордыню и подходя к Горму. К этому времени он недовольно пыхтит, уже поняв, почему дочь уделяет внимание, в первую очередь, другим родственникам, а не ему. И этого пренебрежения, как надеялась женщина, должно было хватить, чтобы приструнить его. Так что, теперь она охотно обнимает отца и улыбается, когда тот, в объятиях, поднимает ее над землей и кружит, как делал, когда Ригинлейв была малышкой, - Спасибо тебе, что ты навестил нас. Это тоже очень большая честь. Позволь же мне представить тебе Вигмара Соларстейна. Моего законного супруга, хэрсира Йерринга и отца моего сына, которого я ношу под сердцем, - она рукой указывает на мужа, видя, как хмурится Горм, и зная, что это нехороший знак для них всех, собравшихся здесь.

- И ты посмел претендовать на руку ярла?! – неожиданно рычит мужчина, вместо того, чтобы поприветствовать мужа дочери, как должно, - А ты посмела убить своего прежнего мужа, чтобы выйти за того, кто никогда не будет тебе ровней по рождению и титулу?! – он обращает свой гнев на Ригинлейв, что вообще-то бывало с ними нечасто. Настолько нечасто, что теперь это нападение княгиня воспринимает, как агрессию, на которую у нее закономерно возникает такое отторжение и такой гнев, что на мгновение застит глаза.

- Уж лучше быть замужем за тем, кто не ровня мне по рождению, но превосходит меня по мужеству, силе духа и чести, чем по вине своего отца быть женой убийцы, насильника, изувера и просто мерзавца, который не то, что никогда мне ровней быть не смог бы, а вообще был чернью, сравнимой с грязью под моими ногтями, - в этом Ригинлейв преувеличивала лишь немного. Святогор хоть и происходил из знатной беловодской семьи, носил только воинское звание, а вовсе не титул, и на фоне статуса жены был и оставался никем.

- Чернью, за которой стояла вся армия Арконы! Чернью, которая могла защитить Ругаланн на многие годы вперед, подарив тебе спокойное и мирное правление, а твоим детям – союз с Беловодьем, - выдает Горм свои очевидные планы, которые давно уже пошли прахом и канули в лету. И лучше было о них не вспоминать, потому что от одной мысли все в Ригинлейв переворачивалось.

- Спокойное и мирное правление?! – рычит уже княгиня, приблизившись к отцу, - Мне?! Ублюдок захватил власть и казнил всех неугодных! Хольмгер стоит здесь, а не пирует с нами среди живых из-за этого, как и часть Ругаланна, что положила головы, стремясь сохранить свои уделы, свое достоинство, свое право жить и умирать, как хотят, а равно свою честь и страну. Это ты называешь спокойным и мирным правлением?! Святогор был язвой на теле Ругаланна, крысой, недостойной моей руки, а ты отдал меня ему, как бросают кость голодной собаке. Так что не смей говорить мне о том, что мне нужно было делать! Я спасла свою страну, своих людей и будущее нашего рода. А Вигмар – лучшее, что с этим родом могло случиться, лучшее, что случилось со мной и лучший из мужчин, которых я знала. И знаешь, отец, быть может, не в последнюю очередь, потому что я точно знаю, что если у нас с ним когда-нибудь будет дочь, он не отдаст ее на поругание выродку ради того, чтобы арконский князь принял его в качестве своего холопа, прислужника и ручной собачонки, лаять которой можно будет только тогда, когда скажут, - Ригинлейв пожалела о горьких словах в одночасье, но было уже поздно. И пожалуй, пощечина, что разрезала тишину, повисшую в медовом зале, была вполне заслуженным наказанием от отца, пусть и незнаемым никогда прежде.

Подпись автора

Ригинлейв бы стерпела. Стерпела вовсе не потому что это было ей привычным. Стерпела бы вовсе не потому что считала, что отец волен так поступать, потому что так когда-то поступал другой мужчина в ее жизни. Вовсе нет. Потому что она проявила непочтение к старшему родственнику, к своему отцу, некогда к своему ярлу, к тому, кто дал ей жизнь, воспитание и сам Ругаланн. Это извиняло Горма во многих его чересчур импульсивных поступках. Извинило бы и теперь, вовсе не добавив и капли страха его дочери. Да, весь север мог его бояться, да и не только север, в общем-то, но страха у единственного выжившего ребенка он никогда не вызывал, во многом, потому что она была девочкой, а как воспитывать дочь, кроме как безбожно ее баловать, он не имел ровным счетом никакого понятия. И Ригинлейв не знала отца, каким его знали все вокруг. Не знала его грозным ярлом, готовым сокрушить любое сопротивление. И это пощечина, даже будучи такой неожиданной, ровным счетом ничего не изменила. Княгиня вскинула голову и посмотрела на отца так, как не посмел бы смотреть на него никто другой. Она было открыла рот, чтобы сказать ему, что он уже задержался в серебряных чертогах и среди живых, будучи мертвым, но сказать ничего не успела. Вигмар успел первым.

Меньше всего женщина хотела бы конфликта между своим мужем и своим отцом. Меньше всего она хотела бы ширить между ними пропасть, хотя казалось, что после сказанных слов шире будет уже некуда. И тогда ярл испугалась. Испугалась, что мертвый навредит живому. Нет, для нее не стояло никакого выбора «чью же сторону принять?». Едва княгиня осознала, что отец в своих устремлениях и своей неизменной гордыне может причинить Вигмару зло, как «Винланд» оказался извлеченным из ножен. После попытки Владислава ее убить, княгиня не выходила без меча вообще никуда, и сегодняшний день исключением не был. Боги свидетели, Горм рисковал оказаться проткнутым, ведь был уже мертв, потому что он забывал о том, что не может судить о жизни живых, не может причинять им вреда и не может так вести себя с ее мужем. Вигмар был ее супругом, отцом ее ребенка, без пяти минут конунгом, но что куда важнее, он был ее любимым человеком, единственным, кого она вообще смогла и захотела любить после всего, что сделал с нею Святогор и мятеж. Он был значительной частью ее жизни. Он был тем, с кем она хотела прожить эту жизнь до конца. И Горм не мог думать, что смеет этому мешать, не мог думать, что сможет этому помешать. У него не было такого права. Он потерял его даже не в день своей смерти, а в день, когда отдал свою единственную дочь женой беловодскому выродку.

- Не смей… - она не договаривает, хотя уже вытягивает меч в руке, когда на Горма налетает свекровь. Решительности этой женщины мог позавидовать любой. Но Ригинлейв восхитила не решительность вовсе. А то, как Анборг сумела сохранить безоговорочную любовь к своим детям. Любовь такую сильную, что она не отступала ни перед перспективой конфликта с ярлом, ни перед заведомо более сильным противником. Да, свою силу Горм сохранял даже незадолго до смерти. Тлен еще не коснулся его членов, слабость еще не объяла его мышц, кровь еще не остыла в его жилах, когда он пал в бою на чужбине. И силу эту он сохранял и теперь. Но яростная любовь матери к своему сыну была сильнее. И на одно мгновение, всего на секунду, Ригинлейв стало страшно. Страшно, что она не сможет так же сильно полюбить своего сына, как давно мертвая свекровь любила Вигмара. Но страх этот отступил перед столь же мгновенным пониманием: теперь у Ригинлейв был пример такой любви. Пример, на который хотелось ориентироваться. Пожалуй, одним из таких была Рангрид. Окажись она здесь, тоже вступилась бы за дочь, но вступилась бы иначе – словами, мудростью, терпением и своим знанием покойного мужа. Анборг была другой. И она восхищала Ригинлейв ничуть не меньше, чем ее восхищала собственная мать. И вместе с этим пониманием, пришло и другое: княгиня была безгранично благодарна Богам за то, что они отпустили всю ее семью сюда в эту ночь. Потому что не было никаких других людей, которые помогли бы княгине осознать для нее самой ценность ее ребенка, ценность родственных связей и ее же безграничную любовь к мужу, которая вполне могла привести к отрубленной руке отца.

Как ни странно, но конец не случившейся потасовке между Вигмаром и Гормом положил голос, которого Ригинлейв раньше никогда не слышала. Он рокотом разнесся по залу, и тотчас же заставил отца отпустить руку и вытянуться так, точно он сам был мальчишкой. Верно говорили, что на всякую силу найдется сила большая. И этой силой стал отнюдь не забытый и хорошо известный представитель рода Хорфагеров. Тот, кто когда-то согласился на условия беловодского князя и присоединил Ругаланн к Арконе в качестве равного союзника и дорогого друга, а не послушного раба и холопа. Тот, кто когда-то установил условия такого союза и тем самым сберег последующие поколения от угрозы вторжения чужой религии и чужой власти. Тот, кто поклялся, что если эти условия будут нарушены, плата за это будет высокой. И при нем никто их не нарушал. Как не нарушал при его сыне и внуке, как не нарушал при правнуке. Нарушил лишь про Горме. При том, кто не нашел иного способа доказать Беловодью, на что они способны, кроме как заключать с ними неравноправные союзы и отдавать им то, что им никогда не принадлежало и принадлежать не могло по определению.

- Храфнас, - выдыхает Ригинлейв. Она, конечно, никогда не видела этого своего предка, но читала о нем вполне достаточно. И узнать его было легко. У него не только не было одного глаза, но и особым благословением Всеотца он был очень любим воронами. Вот и теперь один ворон сидел у него на плече, как на плече доброго друга и каркал, вторя словам своего хозяина. Вот только Храфнас продолжать не торопился. Подойдя к Горму, уже он сам выдал потомку пощечину, от которой даже отец дернулся. Кажется, мужчинам этой семьи свойственно было хранить в своих мышцах недюжинную силу, с которой сложно было совладать.

- И не смей нарушать древние законы, царившие в серебряных чертогах задолго до твоего в них появления. Вороны Всеотца видят все, - и словно подтверждая это, ворон на его плече встревоженно захлопал крыльями и громким карканьем наполнил все пространство вокруг, - Мертвые не властны над живыми. А ни ты, ни я больше не ярлы в этом чертоге. Девчонка или нет, а она благословленный Всеотцом правитель Ругаланна. У нее власть над нами, у нее благословение Вотана, у нее под сердцем будущее севера. И если не хочешь лишиться руки, впредь не смей обращать ее против своего ярла, против ее сына и против ее мужа. Он избран ей в законные мужья, и ты знаешь, что ничем не посрамил этого высокого статуса за все время их брака, а достанет разума и мудрости, не посрамит и впредь… - договорить Храфнас не успевает, потому что рык Горма перебивает его. Но перебивать старших в этой семье – худшая из идей, - Молчать! – восклицает, как ни странно, уже не любимец воронов, а дед Ригинлейв, ярл Асгейр. Голос его грубый, утробный, рычащий, так что даже интонации самого Горма не идут в сравнение. Он широкими шагами пересекает зал, оказываясь рядом с княгиней.

- Так я тебя воспитывал? Самодуром, который ценит свою власть выше семьи и не признает собственных ошибок, даже когда их уже исправили будущие поколения?! – Асгейр не распускает руки, но глаза его пылают праведным гневом, - Этому ты научился, став ярлом?! Верно говорят, что Ригинлейв похожа на меня больше тебя, хотя не ее я учил, что разум, речь и руки целящие важнее, чем умение всякий раз хвататься за меч, - он смотрит на Горма пронзительно-долго, а затем, уверившись в том, что спесь с сына сбита, разворачивается, как ни странно, не к Ригинлейв, а к Вигмару. Пара мгновений уходит на то, чтобы посмотреть на него с подобающим вниманием, но без подозрения, после чего дед протягивает руку для рукопожатия супругу внучки.

- Добро пожаловать в серебряный чертог, Вигмар, сын Хольгера. И добро пожаловать в нашу семью. Мы горды тем, что наша внучка выбрала такого мужа, мы счастливы ее счастьем и мы наслышаны о твоих подвигах, которые и создают человека и мужчину, а равно и делают его достойным любой женщины на земле, даже нашей Ригинлейв.

Подпись автора

Ригинлейв не довелось узнать деда по линии отца лично. Ей часто рассказывали о нем, она много о нем читала, она уважала и чтила его, но она не знала, каким он был, хотя все говорили, что замечательным. И сейчас, глядя на то, как успешно, легко и быстро он погасил конфликт, а равно правильно расставил приоритеты, женщина была согласна: он был замечательным. Лучшим из всех. Потому что Вигмар был для Ригинлейв очень важен. Так важен, как быть может, никто в этом зале. В этом смысле ярл усвоила давно уже истину, которой ее учили жрецы: мертвое должно оставаться в памяти и сердце ровно настолько, чтобы не мешать живому. А Вигмар был живым. Бился прямо в ее сердце, был частью ее жизни, частью ее судьбы, частью ее пути. Она смеялась вместе с ним. Она хотела открывать глаза по утрам, потому что знала, что он рядом. Она обрела с ним вкус жизни и свое счастье. И разве это не было самым важным для тех, кто ее любил? Асгейр понял все эти простые истины в одночасье. Понял, что Вигмар делал ее счастливой. Что на его счет Ригинлейв не была слепа и глупа. Она любила всем сердцем достойнейшего из людей. И вовсе не были Соларстейны ниже их рода по чести, по славе, по верности Ругаланну, благородству и мужеству. А раз не были, то к чему было лишать внучку покоя и счастья? Она выбрала славного мужчину в мужья. И покуда он делал счастливой ее, вместе они сделают счастливым и Ругаланн тоже. Поразительно, как деду хватило мудрости и прозорливости это понять, и как отчаянно не хватало ее Горму. Верно было сказано. Рука его была тверда и мужество его никогда не подводило, как не подводила и сила жил и духа. Но порой этого было недостаточно, чтобы быть хорошим ярлом. И этого было недостаточно почти всегда, чтобы быть хорошим отцом.

Ригинлейв тепло улыбается, но не вмешивается в разговор мужчин, оставаясь стоять в стороне. Щека еще пылает пощечиной отца, но все это ерунда и совсем даже не считается. Все это стоило того, чтобы видеть, как ее предки находят свое место за столами, приглашенные ее мужем. Это было его право, как хозяина дома, как ее супруга и как конунга. Ригинлейв не возражала. Не думала о том, что Горм или кто-то другой из предков сейчас попрекнут ее или Вигмара в том, что она уже уступила ему власть и управление Ругаланном. Не только потому что это было не так, но и потому что княгиня отлично знала мужа. Знала, что он не стремится к власти и власть ему не нужна. Что он не нуждается в ее титуле и престоле. И что он будет делать для Ругаланна все возможное, даже оставаясь лишь просто дядей хэрсира и прославленным воином. А быть хозяином в Хольмгарде он имел законное право. Он ведь был ее мужем и главой их семьи. И этого права у него не сможет отобрать никто и никогда до самой их смерти. Сколько бы Горм ни пыхтел.

Пока за стол рассаживаются гости, Ригинлейв остается стоять на своем месте. И Горм тоже. Он явно ожидает от нее какого-либо решения, и в обиде своей, княгиня хочет сказать ему, чтобы убирался, нашел Рангрид, ведь в ней будет больше милосердия, или просто шел скитаться по полям, залитым кровью ругаланнцев по его вине. Но вместо этого женщина находит в себе силы если не простить его, то хотя бы быть достаточно почтительной дочерью, которая не замыкается исключительно на зле. И потому, выдохнув, Ригинлейв подходит к мужу, обнимает его и целует в щеку, лишь затем снова глядя на отца, - Только если Вигмар будет не против, - произносит женщина твердо, и впрямь имея в виду именно то, что говорит. Если он не найдет в себе силы делить стол с тем, кто недавно еще поднял на него руку, то так тому и быть. Это было его право. Нет, княгиня не станет донимать его уговорами и убеждениями, что правильнее было бы поступить иначе. Правильнее было бы поступить так, как ему будет проще и желаннее. Она не станет настаивать. Но еще прежде, чем Вигмар принимает какое бы то ни было решение, в коридоре медового зала слышатся шаги. Княгиня мгновенно вытягивается и прислушивается. Это не было похоже ни на кого из слуг или даже хирдманов, и уж точно это не была Рангрид, хотя ее-то как раз надлежало повелеть позвать.

- Сигурд, - в неверии собственной радости произносит Ригинлейв, посмотрев на мужа горящими глазами. Она не успевает в тысячный раз напомнить ему, что это был ее предпоследний живой брат. Брат лишь по отцу, но отношения их складывались таким образом, что трудно было поверить, что они от разных матерей. Он погиб, а потом Грила забрала и последнего сына Горма, младшего брата отигнир, оставив Ругаланн без наследника мужского пола. Но если того ребенка она совсем не помнила, то Сигурд был и оставался в памяти женщины лучшим братом на земле, человеком, по которому она очень скучала, человеком, который должен был стать ярлом и на которого княгиня равнялась в своем правлении. Он рассказывал лучшие истории и сделал ей первый деревянный меч. Обещал научить сражаться, но не сумел. И конечно, он всегда был с нею в мыслях во все ее тяжелые моменты. Стоял рядом, когда она билась с прихвостнями Святогора. Держал ее за руку, когда она умирала, будучи избитой кнутом. Так что неудивительно, что едва двери распахнулись, а на пороге появился высокий, крепкий и крупный, как медведь, мужчина, Ригинлейв бросилась к нему, чувствуя, как по щекам катятся слезы.

- Ригинлейв! – он засмеялся тоже, открыл объятия, и поймал ее в них, как делал, когда она была совсем маленькой. Он умер в свои семнадцать, на двенадцать лет старше нынешней княгини. Но она помнила его, знала и любила всем сердцем. И сейчас, прижимаясь к нему, живому, поверить не могла своему счастью, - Красавица, умница, воительница и ярл, достойный легенд. Мне не стоит жалеть, что я умер. Такова была воля Богов, чтобы ты стала править этим краем, ведь я бы точно не справился лучше тебя, - он хохочет, прижимает ее к груди и целует в макушку.

- Ты же знаешь, что я бы весь Ругаланн отдала, чтобы ты был жив, Сигурд, - смахивая слезы, говорит женщина, вглядываясь в светлые глаза брата. Он касается лбом ее, а затем растрепывает светлую копну ее волос, довольно и радостно улыбаясь, - Я так рада, что ты пришел. Не опаздывай больше, - смеется сквозь слезы Ригинлейв, - Я приглашаю тебя в наш дом. Впрочем, тебе, наверное, и не нужно приглашение, я ведь занимаю твое место в серебряном чертоге, - тихо говорит она, качая головой.

- Нет никакого моего места, Ригинлейв. Мое место в этом доме – то, что ты для меня определишь. Потому что норны не ошибаются. Ты должна была стать ярлом Ругаланна. И я безмерно тобой горд и рад, и никогда не хотел бы для себя другой судьбы, - он сжимает пальцы на ее плече, а затем кивает в сторону Горма, - Конечно же, отец, как обычно, успел набедокурить? – он сокращает расстояние между ними и смехом воспринимает очередную попытку Горма повозмущаться. Вот только дружеский хлопок Сигурда по спине, который сотрясает даже такого воина, как отец, заставляет его поперхнуться своими возмущениями. Легкий нрав сына часто тормозил отца. Затормозил и теперь.

- А ты, значит, Вигмар? – он подходит к мужу сестры, сузив глаза и перестав улыбаться, как если бы тоже имел к Соларстейну какие-то претензии. Длится недолгая пауза, после которой Сигурд громко заявляет, - Ха! Не удивляйся, что Горм тебя терпеть не может. Он истово ненавидел бы любого, кто смел подступиться к его принцессе  и с радостью отрывал бы головы всем претендентам, будь это хоть сам Бальдр, если бы не политическая нужда. А тут ты его уделал, пока он почивал на лаврах в Асгарде. Он будет бубнить на тебя и считать тебя недостойным до самого Рагнарека, - с этими словами Сигурд хохочет, а затем без лишних обиняков крепко обнимает нового родственника и лишь затем протягивает ему руку для рукопожатия, - Ну, идем! Разделишь со мной эля и расскажешь, все ли еще так хороши девицы из северного предместья Ругаланна, сколько бочонков вина вы награбили, когда разорили Ирий и коллекцию из скольки платьев собрала Ригинлейв, а то в детстве она поспорила со мной на пять орлов, что вообще их носить не будет, а будет, как мальчишка, - он смеется, подмигивает сестре и идет к столу вместе с Вигмаром. У женщины тоже нет причин оставаться в стороне, и улыбаясь, она идет, чтобы занять место рядом с родней мужа, когда за руку ее хватает бородатый и светловолосый, но в целом, не особенно примечательный мужчина средних лет.

- Ригинлейв… - он почему-то смотрит не на нее, а на рукоять меча, что болтается у женщины на поясе, - Винланд. Вы… Вы нашли его? Земли далеко на западе, где я организовал поселение, развил его до нескольких городов, а затем поплыл в Ругаланн за людьми, чтобы собрать желающих переселиться, да только не пережил шторм. Вы нашли эти земли? Я оставил там наместника, но меч… - он не прикасается к оружию, но указывает на него, пока сама княгиня удивленно переглядывается с супругом, - Меч – символ власти над теми землями. Тот, в чьих руках он горит – подлинный король Винланда, способный забрать всю власть назад, - и явно смущенный своим откровением и растерянный, мужчина опускается на свое место, тотчас же получая поддерживающий хлопок по спине от кого-то из своих. Ригинлейв же решает, что сейчас не лучшее время обсуждать еще какие-нибудь земли, а вместо этого находит служанку и велит ей немедленно нести вино и еду, а равно найти хустру Рангрид. Мать уж точно не должна была такого пропустить.

Подпись автора

Ригинлейв была рада тому, что Сигурд и Вигмар быстро нашли общий язык. Наверное, будь брат жив, они бы и впрямь могли подружиться, потому что вопреки тому, что брат воспитывался Гормом и был сыном своего отца, он разительно отличался от него легким нравом, дружелюбием, умением договариваться с людьми и находить с ними точки для пересечения, насколько бы разными они ни были. Кто-то даже полагал, что Сигурд не был сыном Горма, но их поразительное внешнее сходство говорило об обратном. И тот факт, что этому брату Ригинлейв сходило с рук обращение, за которое иные лишались языка, лишь подтверждало тот факт, что сам бывший ярл в своем отцовстве никогда не сомневался и Сигурда очень любил, пусть тот и развлекался тем, что то и дело подначивал отца, подкалывал его и не уставал напоминать, что Горм со своими взглядами давно уже уперся едва ли не в пещерные времена.

- Ригинлейв – не женщина, брат, - хохотнув, отвечает новому родственнику Сигурд, подмигивает сестре, а затем бросает одобрительный, но чуть насмешливый взгляд на отца, который довольным идет к столу, не устраивая больше сцен и конфликтов. Сын его всегда был таким. Любой худой мир предпочитал доброй ссоре, и полагал, что родственники должны уметь идти на уступки и сохранять мир между собой. Нет нужды приближать Рагнарек, заставляя братьев биться друг с другом, а родичам близким гибнуть в сражениях, - Она – валькирия. Она разве тебе не говорила? В детстве все уши мне об этом прожужжала. Так что, ты сделал правильный выбор, не найти второй такой во всем Ругаланне. Не иначе, как и мне придется искать по возвращении в чертоги Всеотца, - он принимает свою смерть точно так же, как принимал и свою жизнь. Легко, насмешливо и тепло, без тени сожаления о случившемся. И глядя на него, сомнения нет: в Вальхалле Сигурд свое место нашел и ни о чем не жалел, что делало его вдвойне приятным собеседником, настроенным на позитивный лад.

- Но с форингом твоим я все-таки поговорю, - важно говорит мужчина, на ходу ловя от служанки кубок, а затем награждая ее хлопком по заду, - Кто знает, может, и успею заглянуть к какой-нибудь красотке до первых лучей солнца? – благо, что была уже осень, а значит, ночи стали намного длиннее летних, и времени для общения у них у всех было предостаточно.

- Ха, так и знал! – он смеется, глядя на Ригинлейв, - С тебя пять орлов, сестра! Прихвати их с собой в Вальгаллу, или прикопай на моем кургане! И не вздумай велеть слугам сжигать их вместе с тобой на погребальном костре лет через сто, когда вздумаешь отправиться за стол предков, а то чертоги Одина не поместят всех твоих нарядов, а валькирии лопнут от зависти, - перегибаясь через Вигмара, говорит он ей, легонько пихая пальцем в плечо. Женщина смеется, качая головой, и обещает, что конечно же, не забудет о пяти орлах, которые обещала брату, будучи еще малышкой. В то время пять орлов казались огромным состоянием, а теперь Ригинлейв отдала бы в тысячу раз больше, чтобы Сигурд остался с ними надолго, а не только лишь до утра.

Вопрос Вигмара уже о его брате Ригинлейв слышит чуть отдаленно, но про себя тотчас же отмечает «не придет». Не потому что не хотела бы видеть Вигмунда. На самом деле, княгиня рада была встретиться с родителями мужа, и рада, что он с ними встретился. Рада знать, что они не возражали против этого брака. Рада, что они разделили с ними эту ночь. Так что и брату мужа они бы непременно нашли место, темы для разговора и доброе слово. Но теперь Ригинлейв знала, что все эти странные происшествия на улицах города сегодня, вовсе не были случайностью. Их и впрямь пытались предупредить о том, что случится ночью, о визите мертвых в их дом. А девочка у храма сказала, что Вигмунд не придет. Что он очень признателен и благодарен брату, но этой ночью он будет в другом месте. И княгиня догадывалась, в каком именно. Он хотел навестить своих собственных детей. Увидеть их и обнять, дать советы и убедиться в том, что они в порядке. Впрочем, мать Вигмара говорит об и ином. И лучшее, что может сделать Ригинлейв со своей стороны – деликатно молчать и делать вид, что она озабочена тем, чтобы у всех гостей было угощение и вино. В конце концов, это было ее дело, как хозяйки дома.

Тревожила ли женщину первая жена Вигмара? Тот факт, что она не пожелала прийти и это теперь будет беспокоить мужа, напоминая ему о подавленном ли, забытом ли, пережитом ли чувстве долга за нее и их дочь? Тревожило. Но вовсе не с точки зрения женской обиды или ревности. С точки зрения того, что это вновь может лишить Вигмара покоя, начать напоминать ему о близких, которых он считал неотмщенными и о долге, которого за ним давно уже не было. И с этой точки зрения, быть может, это к лучшему, что Эйдис и Вигмунд направились к своим детям. Потому что там они узнают, что если за их братом и мужем и был какой-то долг, то он выплачен сполна: живыми, здоровыми и счастливыми Асхильд и Асбьорном, отстроенной усадьбой и спокойствием удела, который, при желании на то самого Вигмара, легко мог бы достаться ему, будь он и дядей, и человеком похуже. И Боги свидетели, Ригинлейв была бы очень им благодарна, сообщи они о своем одобрении и признательности Асхильд и Асбьорну, чтобы те передали его дяде, успокоив его мятежную душу и даровав ему покой, которого он не знал со дня смерти отца и брата.

Вмешиваться в разговор Ригинлейв не требуется, а вскоре появляется повод переключить свое внимание на другое. В разговор вступили сразу несколько представителей рода, обсуждая «Винланд». Причем не только, как меч, но и как далекую страну, которая была, по словам предка, так велика, как никакая другая. О стране подобной княгиня ничего не знала, но оно, в общем-то, и не было удивительным – она не была большим любителем дальних путешествий, признавала только набеги, а последние годы была занята, чем угодно, но только не перспективами на дальних берегах. И кажется, кого-то это не особенно устраивало. А кто-то вообще воспринимал все эти рассказы, как вздор безумца, которого и слушать-то не следовало. Но Ригинлейв хотела.

- Но мы были в западных землях, и никакого Винланда там не нашлось, - зато нашелся Альбион, но эту новость княгиня собиралась оставить в качестве финального аргумента с тем, чтобы напомнить отцу, кто здесь кому не ровня, ведь Вигмар-то вообще-то был королем.

- Вы были не в тех западных землях. Этот континент нужно обогнуть по северной оси, а от острова Святой Елены еще две недели плыть только на запад. И тогда можно достичь нового континента, огромного, как две Арконы. А там… - он не успевает договорить, потому что двери распахиваются, а на пороге появляется Рангрид. Ригинлейв порывается сразу встать и подойти к матери, опасаясь, что встреча с мертвыми для нее может оказаться куда большим шоком, чем оказалась для дочери. В какой-то момент и впрямь кажется, что хустру лишится чувств, но она находит в себе силы совладать с собой, а в довесок из-за стола поднимается Горм, ступая навстречу супруге. Время замирает, кажется, для всех, настолько тихо становится в зале. Предки уж точно знали жену последнего пришедшего к ним потомка, и чтили ее, как достойнейшую из жен Ругаланна, как, собственно, чтил и сам Горм. Тем значимее она была, что после смерти мужа, будучи еще достаточно молодой, так и не заключила нового брака, хотя любой в Арконе был бы счастлив такой жене. Не только ликом прекрасной, но и своей душой.

- Рангрид, - Горм преображается на глазах, становясь не диким свирепым зверем, а смирным щенком, даже в голосе которого слышалось глубокое почтение, - Не думал я, что нам доведется встретиться вновь. Ведь я был убежден, что достойнейшей из всех земных женщин после смерти ты войдешь в Фенсалир в свите Фригг, и нам не доведется больше увидеться, потому что меня не сочтут для того достойным, - он смиренно склоняется перед женой, а потом берет ее за руку и прикладывает ее к губам, - Я благодарен Богам за возможность вновь увидеть тебя и выразить равно свое почтение и благодарность. За нашу с тобой жизнь. За то, что сохранила серебряный чертог, Ругаланн и нашу дочь в безопасности и покое. Мне никогда не отдать тебе этот долг, - сцена кажется такой интимной и личной, что некоторые предпочитают уткнуться в свои тарелки с тем, чтобы не мешать встрече супругов, но неловкость, как это и бывает, разбивает Сигурд. И пока Рангрид, что-то в полголоса отвечает Горму, явно не сердясь на него и одаряя его своей улыбкой, он поднимает кубок, полный ирийского вина.

- Выпьем же за хустру Рангрид, достойнейшую из жен, лучшую из матерей и добрейшую из мачех, - он пересекается с женщиной взглядами, коротко улыбается и кивает головой, благодаря Рангрид за то, что та заменила пасынку мать, никогда и ничем его не обделила и не обидела, всеми силами развивала дружбу и взаимоуважение между детьми, так что отношениями с Ригинлейв Сигурд тоже был обязан этой женщине. Тост охотно поддерживают, и Сигурд выпивает свой кубок до дна, затем цокает языком и обращается к Вигмару, но так громко, что слышат все вокруг, - Что ни говори, а хотя Беловодье – та еще крысиная нора, вино у них просто отменное. Если это только не то, что ты привез из своего нового королевства, король Вигмар, а? В таком случае, твой край, без сомнения, утрет нос любому арконскому виноделу, потому что асы свидетели, я такого вина не пил даже в Асгарде, а уж там нам ни в чем не отказывают, - и покуда Горм успел поперхнуться, кажется, невнимательно следя за подвигами мужа дочери в последнее время, а от того и не зная, что Вигмар – король Альбиона. И Сигурд, очевидно, об этом знал. Так что, подмигнув зятю, он поднял кубок снова, - За короля Вигмара и его королевство! Да правит он долго!

Подпись автора

Ригинлейв предполагала, как отец отреагирует на заявление Вигмара о том, что он стал королем Альбиона. Что ж, хотя бы в этом они были очень похожи: княгине тоже не нравилось это место, она помнила его лишь полным потерь, страхов и неизвестного будущего, в котором отец был уже мертв, а Святогор уже претендовал на то, что ему не принадлежало. И признаться, в этом смысле, их визит на Альбион был до крайности неприятным, тревожащим дурные воспоминания и страхи, которым давно уже надлежало остаться позади. Вряд ли Горм испытывал нечто подобное. Смерть для него всегда была идеей обыденной, вот только Боги долго не желали забирать его к себе. И вряд ли он уж так остро переживал тот факт, что умер именно там. Какая разница, где для тебя откроется радужный мост, когда как главное, чтобы он вообще открылся? Тревоги Горма были связаны с дочерью. С тем, что она могла тоже там умереть, могла потерять не только Ругаланн, но и свою жизнь. Вне всякого сомнения, отец пожелал бы, чтобы она держалась от этого места как можно дальше и никогда туда не возвращалась. Вот только история не принимала сослагательного наклонения. А в реальности они приплыли на чужбину, победили короля-карлика, а Вигмар стал новым королем. Месть или не месть, а это была большая победа. Победа, которой Ригинлейв гордилась так же сильно, как гордилась супругом, его новыми землями, его новым титулом. Ее эмоции на счет этих земель не имели ровным счетом никакого значения. Как и эмоции Горма. Ведь он, наконец-то, должен был принять и признать то, что Вигмар не сказал ему из скромности: если уж бывшего ярла так волновали титулы, то титул его зятя превосходил его собственный и точно был достоин Ригинлейв.

- Вигмар никуда меня не повез, отец, - укоризненно посмотрев на Горма, произнесла женщина, не желая давать повода для новой ссоры. Но судя по тому, как прикоснулась к руке мужа Рангрид, ссоры бы и не вышло, сколько бы Горм ни тревожился о жизни дочери и о собственной гордости, - Мы вместе приняли решение пойти в набег на запад после того, как освободили Ругаланн. У нас не было в планах плыть именно в Альбион. Просто так вышло. Но если хочешь знать, мне ничто не угрожало. Вигмар бы никогда не допустил, чтобы мне грозила опасность, - она улыбнулась, коснувшись мужа взглядом, а Горм, если и хотел возразить, не смог – стал слушать Рангрид, которая без зазрения совести пользовалась своим особым местом в жизни и посмертии мужа, а потому-то и теперь тоже оживленно рассказывала ему, что-то, и судя по тому, как светлело лицо Горма, испещренное шрамами и морщинами, говорила она что-то хорошее, и вероятнее всего – именно о Вигмаре.

- А что, шило в твоей заднице исчезло и наконец-то позволяет кому-то хранить тебя в безопасности, сестра? Не иначе, как брак и впрямь благотворно на тебя влияет, - Сигурд хохочет на то, как Ригинлейв пихает его локтем, давая понять все свое подлинное отношение к его подколкам, и они как дети, еще с минуту близки к тому, чтобы смести своим баловством половину стола. Замечания старших родственников они игнорируют и хихикают так, будто дело все еще происходит четверть века назад, когда успокоить отигнир не могли даже самые строгие служанки, и только речи отца преуспевали в этом. Вот и теперь непонятно, какими еще проказами бы все закончилось, если бы Вигмар не взял слово, и кубки их вновь не наполнились бы.

Тост в свою честь Ригинлейв встречает смущенной улыбкой, а затем целует мужа в щеку, молчаливо выражая свою любовь и благодарность. Она еще не кюна, но уже скоро, так что предкам вполне можно было об этом возвестить, надеясь, что и они тоже порадуются тому, что спустя столько лет Ругаланн возвращается к свободе и независимости. И судя по реакции Храфнаса, так оно и было. Ворон, что приземлился на плечо княгини, и впрямь был похож на ворона Всеотца. Был ли это он? Прежде Ригинлейв сказала бы, что это чересчур большая честь для простой смертной. Но после всего, что они успели пройти, как минимум, в двух мирах, помимо Асгарда, могли ли они вообще хоть чему-то удивляться? И если птица могла указать на какую-то особую ценность в сокровищнице, то так тому и быть. Ригинлейв в благодарности склоняет голову, глядя на предка, и обещая себе завтра непременно воспользоваться советом, хотя любопытство играло в ней уже теперь.

Любопытство в ней играло, впрочем, и в отношении совершенно иного вопроса. Легенду про Винланд не все приняли здесь за чистую монету, многие из предков, очевидно, вообще сочли это чушью или бредом сумасшедшего, но княгине так не показалось. И глядя на реакцию Вигмара, Ригинлейв поняла, что он заинтересован ничуть не меньше. Да, вряд ли они решились бы отправиться в путь уже завтра, учитывая положение княгини, но беременна она будет не всегда, а сын не всегда будет новорожденным, которого страшно оставить на поруки кому бы то ни было. А стало быть, следовало хотя бы на будущее узнать об этом побольше. И подозвав к себе служанку, женщина повелела принести пергамент и уголь, а равно и карту с тем, чтобы дать предку возможность поделиться своими знаниями и наблюдениями. Если речь шла о еще одном континенте за Альбионом, то Альбион мог стать их перевалочным пунктом, от которого дорога будет и проще, и быстрее. Не такой уж плохой вариант. А еще в самом Альбионе могли что-то знать о загадочном Винланде. В любом случае, получить первичную информацию вовсе не казалось лишним. И глядя на то, как предок увлекся процессом, едва получив в свои руки заветные предметы, Ригинлейв поняла, что все сделала правильно.

Правильным, однако, было уделять внимание не только своим предкам и их нуждам, но и завести немного более близкое знакомство со свекром и свекровью. И если первого Ригинлейв еще могла припомнить по своему детству и юности, то со второй им довелось познакомиться только теперь, и отчего бы не сделать так, чтобы они запомнились друг другу добрым словом и добрыми впечатлениями. Так что пока Сигурд занимал Вигмара какой-то развеселой болтовней, что было ему очень свойственно, княгиня подсела к свекру и свекрови уже со своими разговорами. И покуда оба они охотно поддерживали беседу, разговор этот задался очень легко и скоро.

- …Так что, если бы не его смелость и решительность, вряд ли бы мы теперь встречали вас здесь, как муж и жена, - смеется Ригинлейв, охотно вспоминая, как неожиданно супруг сделал ей предложение, удивив, кажется, даже самого себя. И если Хольгер улыбается сдержанно, возможно, считая, что Вигмар был чересчур дерзок для младшего сына хэрсира, то жена его куда более одобрительно относится к этой необычной для их общества истории, что сделала двух людей очень счастливыми, - И я очень благодарна ему за эту смелость, потому что в Ругаланне нет женщины счастливее меня. Ваш сын – лучший из мужчин, вам стоит им гордиться…

- И не стоит о нем тревожиться, потому что я присматриваю за ними обоими, - откликается Рангрид, едва подходит ближе к новым родственникам, которых она уж точно не ожидала увидеть, как, впрочем, и Горма, который не отходит от нее ни на шаг, - Это моя мать, хустру Рангрид из рода Эльстад, - представляет мать Ригинлейв, отчего-то встречая это представление сдержанными улыбками.

- Мы давно знакомы, Ригинлейв. Хотя теперь нам довелось познакомиться в новом качестве, - улыбается мать Вигмара, и они с Рангрид тепло приветствуют друг друга. Знакомство их вовсе не кажется княгине удивительным. Вся ругаланнская знать, как правило, была знакома с детства. Связи нет-нет, а поддерживались между всеми древними родами севера, Рангрид и Анборг же разделяла не столь существенная разница в возрасте, а в довесок они могли общаться, как жена ярла и жена хэрсира. С характером хустру Хольмгарда это вовсе не было сложным. Она всегда стремилась к добрым отношениям с хэрсирами и их семьями. В своем время это сыграло свою роль.

Оставляя родителей общаться между собой, Ригинлейв подмечает, что и Горм с Хольгером вовсе не выглядят врагами, и даже если отец и имел поначалу какой-то неодобрительный настрой, пообщавшись с Рангрид, он его растерял и теперь пил с отцом Вигмара и хлопал того по плечу. Вряд ли, конечно, поздравлял с удачным браком, но и враждебен не был, а это уже кое-что. Сама княгиня обходит общающихся предков, знакомится с теми, с кем еще не успела познакомиться, вспоминает тех, кого знала или думала, что знала. Несмотря на изрядное утомление, она даже соглашается станцевать какой-то старый танец с кем-то из своих многократно пра родственников, про себя отмечая, что беременность занимает немного больше сил, чем ожидалось, ведь прежде Ригинлейв могла целый день и целую ночь провести на ногах, не чувствуя усталости, а теперь, после беспокойного дня и не менее беспокойной ночи, она чувствует себя утомленной и желает принять ванну и прилечь. Княгиня уговаривает себя быть хорошей хозяйкой и проводит еще какое-то время, поддерживая доброе настроение и добрые беседы, но когда она находит мужа, силы в ней есть только на то, чтобы сложить руки у него на груди и уткнуться в плечо.

- Как думаешь, мы были достаточно радушными хозяевами, чтобы теперь меня извинили за ранний уход ко сну и не обижались до самого моего пришествия в Вальгаллу? – смеется Ригинлейв, на самом деле полагая, что учитывая оживленность общения, что царило вокруг, ее отсутствия никто и не заметит, - До рассвета всего пара часов, а я, кажется, едва держусь на ногах, и была бы не прочь удалиться ко сну, если только тебя не тревожит идея остаться один на один с нашими предками.

Подпись автора

Как ни странно, а атмосфера царит такая, что присутствующие и впрямь могут не заметить ухода Ригинлейв. Предки общались между собой, что-то обсуждали и предавались вполне человеческим радостям. Очевидно, что часть предков попала в Вальгаллу, в то время как другая часть – в Хельхейм, и сама возможность вновь пересечься на земле для них стала возможностью увидеть друг друга, пообщаться, забыть о старых обидах и обсудить то, что тревожило вечность в разных мирах посмертия. С этой точки зрения внучка, правнучка и далее имела для них не такое уж определяющее значение. Хватило и того, что они смогли убедиться, что она в порядке, что у Ругаланна есть будущее, что он не будет отобран чужестранцем и что несмотря на то, что нынешняя Хорфагер была женщиной, земля не разверзлась под ее ногами, а смерть не забрала ее, едва она села на престол в серебряном чертоге. Кроме того, она носила сына, в появлении которого никто не сомневался, и даже самые консервативные и закостенелые прабабушки не думали говорить ничего плохого о перспективе родов и их итогов, даже несмотря на то, что часть из них умерла, давая жизнь своим собственным детям. В остальном же, они не знали Ригинлейв и не знали о Ригинлейв, общаться им было интереснее друг с другом, приняли их в Хольмгарде, как и надлежало, так что вряд ли кто-то и впрямь мог обидеться тем, что утомившись, княгиня уйдет ко сну раньше, чем наступит рассвет. И женщина вовсе не была в обиде. Напротив, атмосфера пира, доброго общения и праздника радовала и ее саму тоже. Наверное, появление мертвых у себя дома следовало воспринимать, как самый настоящий кошмар, но глядя на все это в объятиях мужа, ярл была благодарна Богам за эту возможность. И счастлива тем, что эта возможность вообще у них была.

- Правда, странный, но хороший вышел вечер? – глядя на то, как Горм о чем-то увлеченно общается с Хольгером, спрашивает женщина мужа. Да, поначалу они едва не дошли до драки, но вообще-то это считалось доброй традицией. Какой хороший пир вообще мог обойтись без драки? Но после все уладилось. А уж после того, как Сигурд обратил внимание отца на то, что Вигмар стал королем, а значит, не может считаться не ровней Ригинлейв, кажется, Горм и вовсе поутих в своем гневе. Хотя и не полностью. Прав был брат и в том, что вряд ли отец был способен признать хоть самого Бальдра достойным его дочери. И все же, успехами, которых они уже достигли, женщина была очень довольна, - По крайней мере, теперь я могу оставить вас тут одних, не опасаясь того, что вы подеретесь с отцом, - смеется она, поднимая глаза на мужа.

Единение их, конечно же, было бы неполным, если бы не участие Сигурда. И глянув на него почти укоризненно, женщина лишь покачала головой: давать совета, где искать красивых женщин, готовых провести остаток ночи в объятиях незнакомца, Ригинлейв уж точно не могла, - Доброй ночи. И спасибо тебе, что пришел. Я была очень рада тебя увидеть, - бесконечно рада, рада, как никого другого. Сигурд был все тем же. И любила она его, даже спустя столько лет, ничуть не меньше. Коротко обняв его, Ригинлейв попрощалась с отцом, со свекровью и свекром, а равно с теми предками, что были известны ей не только по летописям. Все они равно тепло отозвались о встрече, о Сигмаре и о будущем Ругаланна. И это поставило завершающую точку в их сегодняшнем визите, успокоив княгиню и даровав ей надежду на поистине доброе будущее.

- Слышала, что юродивые и дети намного более восприимчивы к миру Богов и ушедших предков. Наверное, через них нам поступило предупреждение, - и они оба в этот момент думают об одном и том же. О том, что было еще и третье. То, что гласило, что сегодня вернется и Святогор тоже. Впрочем, говорить об этом Ригинлейв не хотела. В том числе, потому что полагала бытие женой двух мужей довольно абстрактной характеристикой. Ведь тот факт, что ее первый муж бродит где-то по земле, во-первых, не делает ее его женой вновь, а во-вторых, не гарантирует, что он решит заглянуть в Хольмгард. Вообще-то, будь Ригинлейв на его месте, последнее, куда она бы направилась – столица, где его знали, ненавидели и где его голова была навсегда отделена от тела.

На задремавших ульфхеднаров женщина смотрит с изрядной долей иронии. Вообще-то их прежде никогда не замечали за сном на посту, но когда охранять некого, почему бы и не вздремнуть, правда? В наемных убийц, которые решат проникнуть в княжеские покои Ригинлейв верит не особенно, так что от себя им ничего не добавляет. Перспектива работать в Фоборге, жить и служить там – итак худшая из возможных. Это Мелфьорд обещал стать жемчужиной Ругаланна, а такую дыру, как Фоборг, еще попробуй поищи.

Насмешливость княгини, впрочем, пропадает, едва она переступает порог. И почему-то в эту же секунду она все понимает. И причину, по которой уснули ульфхеднары, и что пророчество все-таки не прошло мимо них. Мурашки побежали ледяной волной ужаса по телу, на мгновение у Ригинлейв перехватывает дыхание. Она было поворачивается к мужу, желая попросить его никуда не уходить, но ком встает в горле, а затем приходит дурное, липкое, мерзкое осознание: это все еще между ней и Святогором. Не было никакой нужды подвергать Вигмара опасности, а равно поселять в его душе тот же страх, что на засеянном солью поле давнего прошлого теперь расцветал в Ригинлейв уродливыми алыми цветами ужаса. Она лишь повернулась к мужу, улыбнулась ему и тихо произнесла, - Не торопись, я дождусь тебя, - не только потому что ей нужно было справиться со своими страхами, но и потому что княгиня знала, что Вигмар хочет побыть с другой женщиной. С той, что столько лет была для него утеряна, а теперь обретена снова. Кто знает, когда еще он встретит свою мать? Было справедливым дать им время.

Ужас парализует Ригинлейв настолько, что едва за супругом закрывается дверь, как она застывает на месте, боясь пошевелиться. Это было сравнимо с детским страхом темноты, но темно в комнате не было. И это было сравнимо с оцепенением первой битвы, но первая битва для княгини давно уже осталась в прошлом. Она просто не может справиться со своим страхом теперь, и лишь судорожно рыскает глазами по углам, ожидая увидеть там ухмылку на тонких губах. А от того и вздрагивает, тихо вскрикнув, едва распахивается дверь, а на пороге оказывается Юлия с полотенцами, тазом воды и какими-то маслами, которые при вдыхании успокаивали разум и дух. Да, такие масла Ригинлейв сегодня точно не помешают.

Ромейка чувствует, что с госпожой, что-то не так, но на рассказе не настаивает. И правильно. В таком состоянии Ригинлейв можно было только разозлить. Вместо этого она помогает женщине раздеться, умыться, распустить волосы натирает ее виски и ладони маслами, укладывает травы у входа и над кроватью – от злых духов, конечно, чтобы не украли ребенка, позволив родиться лишь подменышу. Она одевает княгиню ко сну, но уложить ее в постель не удается. Женщина остается сидеть за столом, расчесывая белым гребнем из слоновой кости светлую копну своих волос. Ригинлейв все еще тревожно, страшно, беспокойно, но она велит ромейке уйти и говорит, что позовет ее, если понадобится. Наверное, мудрее было попросить ее остаться до возвращения Вигмара, но мудрость и попытки совладать с самой собой не шли вровень. Сейчас второе для ярла было важнее первого.

Она не знает, сколько так сидит, когда даже не слышит – всем нутром чувствует движение у себя за спиной. Сердце в груди пропускает удары, их заменяют тяжелые и хорошо знакомые шаги. Запах. Присутствие. Княгиня закрывает глаза и выдыхает, не убирая гребня от своих волос, - Я знала, что ты придешь, - говорит она, не поворачиваясь. Уродливое, мерзкое, чужое, но хорошо знакомое лицо отражается в зеркале. Ригинлейв кажется, что весь кошмар, весь ужас и вся боль прошедших дней вновь ложится на ее плечи бесконечно тяжелым грузом вместе ледяными руками Святогора и прикосновением губ к ее голове.

- Убери руки и отойди. Может быть, ты и мертв, что значит, что убить тебя во второй раз я не смогу, но внизу, в медовом зале, целая толпа тех, кто сможет. Я закричу, и они будут здесь через мгновение, - хотя идея вновь снести ублюдку голову Винландом не кажется такой уж и плохой. Она бы точно с этим справилась. Вот только это невозможно. Живой вряд ли может убить мертвого. Но мертвые мертвого ведь смогут? Мысль о том, что это так – та ничтожная соломинка, за которую женщина цепляется, силясь не сойти с ума. Но сопротивляться, когда Святогор забирает гребень из ее рук и начинает сам расчесывать ее светлые локоны, ярл все равно не может.

- Помнится, ты уже кричала княжна, - сухим шепотом потрескавшихся мертвых губ произносит Святогор, распутывая пряди, - Всегда кричала. И никто не приходил. Почему теперь должно быть иначе? – он все тот же. Бьет по тем же болезненным точкам. Сковывает Ригинлейв ужасом, который не давал ей убить его много лет. Но тогда она его преодолела и смогла. Сможет и теперь.

- Потому что теперь я – ярл Ругаланна, хозяйка этого дома и полноправная владетельница севера. А ты – лишь пустое воспоминание о ночном кошмаре. Боль, что возникает в шраме в ненастье, но больше ничего не может и ничем не угрожает. Я победила тебя, Святогор. Победила Владимира. Беловодье. Всю Аркону. А твой труп сгнил на поле перед Хольмгардом… - она не успевает договорить, потому что ледяная ладонь его сжимается на ее шее с такой силой, что мешает дышать. Ригинлейв помнит это чувство девичьей беспомощности, неспособности разжать пальцы и готовности на все, лишь бы он отпустил. Вот только Святогор не знает, что она больше не девчонка, справляться с которой не сложнее, чем с веткой молодого дерева, а еще он не знает, что сейчас она защищает не только себя, но и своего сына. И это придавало княгине сил. Так что, схватившись уже за другой свой гребень, покрепче, Ригинлейв наугад ударила им ублюдка, куда пришлось. От неожиданности тот разжал пальцы, а женщина вскочила на ноги, перевернув табурет с громким грохотом, и тотчас же обнажив «Винланд», что все это время стоял у стены.

- Так он все-таки загорелся, княжна, - хрипло смеется Святогор, глядя на нее исподлобья и отмечая на пальцах самую настоящую кровь. Ему было больно, он мог быть ранен, а возможно, и снова убит. Эта мысль дарит Ригинлейв невероятное воодушевление. И страх вдруг становится вторичен, - Как думаешь, это потому что ты его держишь, или потому что настоящий наследник севера у тебя в животе позволяет ему гореть, а? – и в этом она тоже узнает мерзавца. В его попытках уверить Ригинлейв и увериться самому, что она неспособна править Ругаланном, что она – всего лишь женщина, что меч никогда не загорится в ее руках. Но он горел. Как будет гореть и в руках Сигмара тоже. Но намного позже, - Впрочем, нет. Я давно не брал тебя, а значит, никакого наследника у севера быть не может. Ублюдок, которого ты носишь, значит еще меньше, чем ты сама, и ему никогда не править Ругаланном, - и это сбивает с толку. Кажется, Святогор искренне не понимает не только, насколько давно он мертв, но и что Ригинлейв давно уже замужем за другим. Он не был, как те предки в зале, что знали обо всем, что случилось со смертными, пока они пировали в Вальгалле. Он словно застыл в какой-то отдельный период, отделявший его от настоящего целыми годами. Почему?..

- Так это ты… - шепчет он, угрожающе сузив глаза. Но меч, что упирается ему прямо в брюхо, не дает подойти ближе, - Это ты… Та, что ненавидит меня больше всех на свете. Та, чья ненависть не дает мне уйти, - выдыхает он, и от этого в комнате становится вдруг безмерно холодно. Никакого холода от предков не было. И они были живее всех живых, а Святогор был мертв, и мертвая его суть сквозила сквозь него, хотя он и выглядел живым.

- Я. Нет на земле человека, который ненавидел бы тебя сильнее, - и это, пожалуй, было откровением и для самой Ригинлейв. Ведь она давно убедила себя в том, что никого не ненавидит. Никого. Кроме этого существа.

Подпись автора

Ригинлейв хотела бы сказать, что ею и теперь движет исключительно истовая ненависть, способная испепелить Святогора, уничтожить его, пусть его и вернули в этот мир сами Боги, но это была неправда. Ей и перед боем с ним приходилось собирать по кускам эту самую ненависть, но главенствующей эмоцией был страх. Смешно, она не боялась, когда прямо у него под носом забирала из Хольмгарда провиант и оружие, лекарства и броню с тем, чтобы проехать по всему Ругаланну и раздать все это верным ей людям, оставляя столицу и ублюдков Святогора голодать. Она не боялась оставаться с ним в столице несколько лет, зная, что убить он ее не может, потому что так разом потеряет все то немногое, что у него было, но вполне может ее покалечить, запереть в темнице или сделать ее жизнь невыносимой. Хотя, почему может? Он ведь и сделал ее жизнь такой. И все же, ненависть, праведный гнев, жажда возмездия, как бы сильны они ни были, не побеждали в ней страха до самого хольмганга. А в хольмганг победила даже не ненависть, а то, что в Ригинлейв воспитывали годами. Мужество, стойкость, решительность и готовность быть ярлом. Но признаваясь Святогору в истовой своей ненависти теперь, княгиня не находила их в себе. Ведь он был воплощением всего ее страха, нет, животного ужаса, основанного на стремления каждого живого существа к выживанию. Теперь уже не только своего, но своего ребенка. И ужас этот парализовывал княгиню, заставлял ее слушать то, что Святогор говорит, заставлял ее мириться с тем, что он был здесь, заставлял ее вслушиваться в его слова.

- Насколько же сильно ты меня ненавидишь, если эта ненависть держит меня в мире живых… - и хотя слова его для нее всегда звучат не больше и не меньше – как рык, сейчас в них слышится растерянность. Но Ригинлейв этой растерянности ничуть не доверяет. Ни капли. Ни единого момента. Потому что у этого ублюдка нет и не может быть сомнений в отношении ее эмоций. Откуда? Он столько времени уничтожал ее, ее страну, ее близких и ее народ. Неужели он думал, что она простит ему это? Что сможет когда-то забыть? Нет. Ярла многие считали куда более мягкосердечной, чем ей следовало, но все-таки забыть и простить подобное Святогору она не смогла даже после его смерти. Это было бы слишком просто. Для него. Но на самом деле – для них обоих.

- Так значит, тебя не простила не только я, но и даже твои Боги не приняли тебя в мире мертвых за все злодеяния, которые ты совершил, - произносит Ригинлейв в полголоса, видя мужа за спиной выродка, но всеми силами не концентрируя взгляд на нем с тем, чтобы никоим образом не поставить его под удар, - Знаешь, кажется, несмотря ни на что, в вашей религии, в вере в ваших Богов, что позволяют унижать женщин и убивать детей, все-таки есть что-то отдаленно похожее на справедливость, - губы княгини неприязненно кривятся, она продолжает держать ублюдка на расстоянии вытянутого меча, хотя без движения и вот так долго, рука начинает уставать. Но Вигмар довольно стремительно перетягивает внимание Святогора на себя. Как ни странно, но и его тоже мерзавец вспоминает. Вспоминает ту потасовку с мужем Хельги, Ульрихом, которая жаль, что не закончилась смертью выродка. Впрочем, может быть, и не жаль. Убийство его могли Вигмару и не простить, а Хельга отвела душу, когда расправилась с ним самостоятельно. И если Ульрих вернулся и к ней тоже, оставалось надеяться, что отведет повторно. Точно так же, как следовало и самой Ригинлейв.

Нужно было сбросить с себя оцепенение и всадить меч прямиком в спину ублюдку, но слова Святогора вновь ввергают женщину в непонимание. Почему он все еще говорил об их браке, как о наличествующем факте? Ведь не было уже никакого брака. Не было никакого мужа и никакой жены. Уж от этих цепей Ригинлейв себя точно освободила, став супругой любимого человека, а не изувера и мерзавца, которого ненавидела двенадцать лет своего брачного союза. Так неужели он до сих пор, в посмертии своем, не осознал, что они больше не муж и жена. Да и никогда ими не были по законам севера. Ведь предок Ригинлейв, Фроди I, наложил запрет на выдачу женщин замуж против их согласия даже по воле опекуна. А значит, Горм действовал против закона. И Святогор, мнивший себя супругом и по сей день, ошибался. Но значили ли его слова, что он единственным образом готов был признать, что они не женаты? Значило ли его поведение, что ей нужно снова убить его, чтобы избавиться раз и навсегда? Ригинлейв не знала. Но ради этого она готова была снова совладать со своим страхом, со сковывающим ужасом, который испытывала почти всю свою сознательную жизнь.

- Ты так и не понял, Святогор, - обращается к нему княгиня, отлично зная, что он едва ли обратит меч против нее, потому что уже успел обратить его против Вигмара. А каким бы хорошим мечником он ни был, сражаться сразу с двумя в таком небольшом пространстве, как покои, где к тому же, повсюду были предметы – задача непростая даже для самого Тюра, - Я никогда не была твоей. Ни женой, ни женщиной, - и с этими словами, Ригинлейв сделала ровно два широких шага вперед, и презрев всякие законы чести и благородства, воткнула меч прямо в спину мерзавца, насаживая его на оружие насквозь. Так что если Святогор и пытался осознать степень своей беспечности и ошибки, позволившей ему повернуться к Ригинлейв спиной, ему это уже не помогло. Он резко дернулся, силясь развернуться, но едва женщина вытащила из него меч, не смог поднять свой против нее – опустился на колени, как и тогда, в сражении при Хольмгарде перед тем, как решающим ударом ярл снесла ему голову.

- Если ты не отпустишь меня… - хрипит он, протягивая свою окровавленную руку, от чего княгиня отступает на шаг, не желая, чтобы он запачкал ее кровью, - Я все равно никуда не уйду, - и это, наверное, должно было бы стать угрозой. Но для Ригинлейв это было лишь подтверждением того, что Святогор не отправится в Навь, или как там назывался этот их мир упокоения всех мертвых, а будет скитаться неприкаянным призраком между мирами еще много-много лет, не находя ни прощения, ни умиротворения, ни мира для своей прогнившей насквозь души.

- Можешь скитаться драугом между мирами вечность, Святогор. Я не прощаю тебя. Я не отпускаю твою паршивую жалкую душонку ни в один из миров посмертия, - склонившись над ним и глядя прямо в лицо, проговаривает каждое слово Ригинлейв так четко, чтобы он не вздумал пропустить ни одного, - И я надеюсь, что даже через несколько сотен лет ты не обретешь покоя, и я проклинаю тебя на это всей той ненавистью, что ты во мне взрастил. Забирай ее. И да будут твои муки вечными, - она резко выпрямляется и отходит еще на два шага назад, глядя уже на мужа и оставляя дело, некогда так желаемое им и составляющее значительную часть его покоя, ему на откуп. Теперь уже не было так важно, кто лишит мерзавца его головы.

Подпись автора

Даже если ничего не закончено, даже если он придет сюда снова, даже если будет приходить каждый Самайн – оно того стоило. Святогор причинил Ригинлейв столько зла, страданий, боли, унижений и страха, что ей, той, кто всегда настаивал на милосердии и отсутствии чрезмерной жестокости, мало было просто убить его, мало было просто убить его дважды. Ей хотелось, чтобы он страдал. Чтобы он чувствовал всю ту боль, отчаяние и ужас, которые испытывала сама княгиня, но которые испытывал еще и весь ее народ. Она хотела, чтобы своими муками он платил за все, что сделал с нею самой, с Ругаланном, с хэрсирами и их семьями, с простыми бондами, с женщинами, стариками и детьми. Да, пусть ходит по этим землям призраком и вспоминает свои злодеяния. Пусть не находит мира и покоя для себя даже в смерти. В этом была высшая справедливость. Если такую судьбу для мужа определили его Боги, то возможно, что они были ничуть не менее справедливы, чем Боги севера. И Ригинлейв была им благодарна за саму эту возможность. Они не могли всерьез ожидать от нее, что она просто простит ублюдка и отпустит его. Нет, давая ей в руки власть над мертвым Святогором, они наверняка понимали, что это обречет его на безрадостную вечность между мирами. Что ж, приятно было знать, что Богам он так же противен, как и своей жене.

Ригинлейв не знает почему, но ее трясет так сильно, точно на улице мороз. В комнате, как всегда, хорошо топят, не позволяя князю с княгиней замерзнуть даже в самую лютую стужу, но сейчас женщину колотит и дрожь пробивает до самых костей. Она не боится слов Святогора, вовсе нет. И ее не пугает его вновь обезглавленное тело, которое буквально на глазах превращается в ничто. Если Боги и даровали мертвым в эту ночь быть сродни живым, то к их телам это явно не относилось. И это было хорошо. Не хотелось вновь возиться с головой ублюдка, а равно не хотелось весь месяц развлекаться погребальными кострами для предков, бессчетное число которых все еще гостило внизу. Может быть, и впрямь следовало позвать их? Может быть, они смогли бы сделать ему еще больнее? Но этой мысли в себе Ригинлейв пугается. Она никогда не хотела сделать больнее. Она хотела только справедливости. И она ее получила. Дважды. Ведь Вигмар снес ублюдку голову, вернув его туда, откуда он пришел: в безвременье и междумирье. Там ему и место, - Пусть гниет вместе со своими преступлениями, - выдыхает княгиня, говоря правильные слова, но вместе с тем, ощущая такое смятение, что ей трудно было понять, что она на самом деле теперь чувствует. Страх? Без сомнения. Ужас? До кончиков ногтей. Гнев? Совсем немного, потому что брошенные в лицо Святогору слова, дали части этого гнева уйти вместе с ним. Обиду? Вряд ли это чувство еще было уместно хоть для какой-то части их отношений. Но еще вместе с тем Ригинлейв испытывала непонимание, тревогу, вину и даже стыд. Почему у нее не получилось отправить его на тот свет раз и навсегда? И получилось ли теперь у Вигмара? Чувствуя все это, задаваясь этими вопросами, страшась не будущего, а прошлого, княгиня замерла на месте, не зная, что ей на самом деле надлежит делать, как реагировать и как себя вести. Потому что справляться с такой какофонией эмоций ей еще не приходилось. Все время со Святогором эти эмоции были забиты так глубоко, чтобы не промелькнуть даже тенью. А теперь?..

А теперь объятия мужа кажутся самыми нужными на свете. Единственным, что на самом деле спасало и успокаивало. Потому что Вигмар был главным свидетельством того, что Святогора больше нет и никогда не будет. Он был ее мужем. Лучшим из всех мужей на свете. И он был здесь, рядом с нею, видел то же, что и она, разделил с нею это и пообещал, что ублюдок больше не вернется. Он не мог знать. Но его словам хотелось верить. Всем его словам. И Ригинлейв верила, потому что знала, что он прав. Она только его жена и ничья больше. Никогда и никогда не отберет ее у него. Ни Святогор, ни Владимир, никто другой. И на самом деле, этого было вполне достаточно. Достаточно, чтобы Ригинлейв могла перестать чувствовать напряжение в каждой клетке тела, боясь пошевелиться, и наконец, заплакать, - Только твоя… Всегда… - повторяет она, всхлипывая, за мужем, а затем утыкается ему в грудь и заходится в таких рыданиях, точно собиралась выплакать всю ту боль, что ей причинил Святогор за эти годы. А сейчас ей и впрямь было и больно, и страшно, и гадко, и мучительно, и просто мерзко. Она рыдает, прижавшись к мужу, заходясь в своем плаче, не думая ни о жрецах, которые сделали недостаточно, ни об ульфхеднарах, которые точно идиоты замерли на пороге, не видя ни разу ярла в таком состоянии, и не то полагая, что Вигмар ее обидел, а значит, нужно его отметелить, не то желая тоже начать ее утешать, чего делать точно не стоило, потому что тогда Ригинлейв просто убила бы их всех, или в крайнем случае – приказала бы вышвырнуть из замка.

Она не знает, сколько вот так рыдает, но в какой-то момент начинают болеть и опухшие и покрасневшие глаза, и голова, и даже все тело. Усталость накатывает с тройной силой, а Ригинлейв и до этого не чувствовала себя слишком-то бодрой, - Поскорее бы… - всхлипывает она, не отрываясь от мужа, - Поскорее бы… Достроили… Мелфьорд. Туда он точно… Не сможет… Прийти, потому что не знает дороги… - она делает глубокий вдох, а затем еще один, силясь успокоиться, вероятно, из страха, что одежда мужа не выдержит еще больше ее слез. Но еще не хотелось и дальше тревожить Вигмара. И Сигмара. Жрецы говорили, что ребенок чувствует переживания матери, но он точно не должен был страдать из-за Святогора и страхов своей матери, - Пусть здесь приберут все… - что фактически означало «вымоют так, чтобы я и думать забыла о том, что нога Святогора ступала в наши покои» - И подготовят северные покои… Мне… Холодно. Пусть натопят там… Будем спать там… Хорошо? – она шмыгает носом, еще пару раз всхлипывает, а затем велит войти комнатной девке, которая предусмотрительно держит таз с холодной водой и полотенцем. В этом замке ничего не скроешь, в том числе, что ярл рыдает, как девчонка. Ну, и плевать. Она умывает лицо и руки, чувствуя неловкость за свои эмоции, но к счастью, приглушенную настолько, чтобы не начать теперь извиняться, - Ты еще пойдешь к гостям? Тебе удалось поговорить с матерью? – наверное, вопрос был бестактный, но Ригинлейв надеялась, что Вигмару удалось. Если этот шанс был дарован им лишь единожды, то мужу следовало воспользоваться им по полной. А если он не сделал этого, то даже опасаясь еще каких-нибудь сюрпризов, княгиня все равно вытолкала бы мужа обратно за дверь. Потому что ее покой могут поохранять и служанки всей своей птичьей стаей, а вот когда муж снова встретит матушку, которой не видел с малых лет – неизвестно.

Подпись автора

Всего лишь прах на полу. Ригинлейв хотела думать о Святогоре именно так. Хотела, чтобы его не было. Ни в жизни Ругаланна, ни в ее собственной. Никогда. Но он был, и лишь с его появлением в Самайн женщина вдруг поняла совершенно отчаянную вещь: как бы сильно она ни старалась, что бы ни делала, сколько бы раз она его ни убила, он все равно всегда будет с ней. Не потому что не ушел к своим Богам, не потому что бродит, где-то между мирами, а может быть, и рядом с Хольмгардом, а потому что следы, которые он оставил на ее душе и сердце, были несмываемыми пятнами, и сколько ни три их в излюбленных Ригинлейв ванных, они никуда не денутся. Ее слезы, ее реакция, ее воспоминания и ужас, которым она едва не захлебнулась, едва почувствовав Святогора рядом, были тому подтверждением. Другого было не нужно. Даже говорить с ним было необязательно, но и в разговоре она тоже засвидетельствовала всю свою боль и свой страх. Она не смогла его отпустить. Не смогла дать ему уйти. Пожелала ему мучиться и исходить теми же страданиями, которые когда-то переживала сама. А мысль о том, что его страдания, возможно, будут сильнее, чем ее, радовала Ригинлейв. Так не должно было быть. Но так было. И княгиня понятия не имела, что ей делать, чтобы избавиться от этих чувств, чтобы избавиться от самого Святогора, чье имя въелось ей в душу, как клеймо въедается в кожу раба.

Но еще был Вигмар. Тот, кому она помогла победить дракона и защитила от гнева отца, зная, что так будет правильно. Тот, кто сражался за нее, за Ругаланн и за свою семью весь мятеж. Кто не оставил ее в самое сложное время. Кто любил ее все эти годы, и кого любила она. Его не было рядом, когда рядом был Святогор, но он был рядом теперь. И его тепло, тепло его объятий, прикосновений, слов, самого факта его близости, размораживали задеревеневшие пальцы, которые все еще сжимались на рукояти меча так, будто в этом еще была нужда. Но и нужды не было, потому что он готов был защищать ее хоть от мертвеца, хоть ото всей разбитой и мертвой армии Святогора и самого Владимира. Он говорил, что ублюдок больше не войдет в этот дом, как не войдет и на Мелфьорд, и хотя Ригинлейв понятия не имела, есть ли способ отвадить мертвеца от дома, в котором он когда-то жил, Вигмару она верила. Верила каждому его слову. Верила, что он найдет способ с этим справиться. Потому что он всегда был таким. Искал пути к своей цели, пока не находил, даже если ему говорили, что это невозможно. И ради защиты близких был готов пойти чуть ли не на все. И чтобы защитить ее, Ригинлейв, от Святогора или даже от памяти о нем, он тоже сделает все возможное и даже невозможное. Как можно было сомневаться в нем, если он отыскал ее в заснеженной пустыне проклятых великаньих холмов, находя одна за другой жемчужные бусины из ее волос – белые, как снег, что окружал их в ту пору повсюду. Он был с ней в мире великанов. Он был с ней в мире эльфов. У него в Йерринге эльфы строили замок, потому что он понравился Ригинлейв и потому что она хотела замок на берегу Рябины! Так разве она могла усомниться в том, что Вигмар после всего этого сможет решить такую ничтожную проблему, которой, в сути, был Святогор?

При мыслях об этом, при вере мужа – безоговорочной, открытой и святой, ярл хлюпнула носом, а затем вздернула подбородок и, наконец, улыбнулась. Слезы уже не текли у нее из глаз после умывания, а слова мужчины обещали ей, что все это, наконец, закончится. Обязательно. Усилиями жрецов или их сопротивлением. Решительностью самого Вигмара или участием кого-то, кто сведущ в этом. Нет, имя Святогора не забудется Ригинлейв, как не забудется и зло, что он причинил. Но в ее новой жизни, с человеком, которого она любила и которому она верила, он просто больше не будет иметь значения. Прошлое останется в прошлом, а их с Вигмаром будет ждать только счастливое, спокойное и мирное будущее. В Хольмгарде или на Мелфьорде – неважно. Важно, что места Святогору там больше не будет. Никогда.

Матушка Вигмара, кажется, знала, что надлежит ему сказать, чтобы успокоить его сердце. И Ригинлейв рада была, что им удалось поговорить, удалось увидеться и обменяться хотя бы несколькими фразами. Наверное, произошедшее сегодня, не следовало расценивать, как событие благоприятное. Мертвые должны оставаться с мертвыми. И все же женщине казалось, что так Боги не наказали, а наградили их, дав пообщаться со своими предками, пусть даже совсем недолго, всего несколько коротких часов. Если бы существовал способ оставить свекровь рядом с мужем чуть подольше, Ригинлейв так и поступила бы, отдала бы за это все золото Хольмгарда, потому что она знала, что для него это было важно. Но и знать, что они смогли увидеться и поговорить, тоже было теперь приятно. Вряд ли, конечно, одной ночи было достаточно, чтобы возместить годы отсутствия, но разве свекровь не сказала лучшее, что могла сказать?

- Ты – чудесный сын, превосходный брат, замечательный дядя, а еще – самый лучше на свете муж, - она улыбается и целует Вигмара в щеку, ничуть не лукавя в своем заключении, потому что именно так она и видит супруга с первого дня созданного ими союза, - Она не могла бы сказать ничего другого. Она видела и знает весь твой путь. Ей есть, чем гордиться, как и тебе, - Ригинлейв гладит мужа по щеке, но притихает, когда появляются слуги, не желая делать разговор, который супруг мог считать личным, достоянием кого бы то ни было еще. В конце концов, он мог не желать обсуждать случившееся даже с женой, не говоря уже о том, чтобы привлекать к этому кого бы то ни было еще.

- Я хочу встречать рассвет на стене, - улыбнувшись, тихо, но решительно произносит Ригинлейв. Вообще-то она чувствует себя очень уставшей, но вместе с тем понимает, что на приготовление северных покоев уйдет время, как и на то, чтобы согреть их настолько, чтобы княгине было тепло, - А потом заглянуть в сокровищницу и узнать, что же такое там припрятал Храфнас. Зайдем за вороном в Медовый зал после рассвета, потом в сокровищницу, а потом ляжем спать, и Боги мне в свидетели, я намереваюсь проспать до следующего утра, - но точно не дольше, потому что им следовало как можно скорее поехать в Ростунгхейм и убедиться, что с детьми все в порядке, - А как только проснусь, сразу поедем в Йомсборг, нужно проверить племянников. Если их навестили Вигмунд и Эйдис, они могут быть напуганы и растеряны, нам нужно побыть с ними, - да, весь двор снова будет причитать, что княгиня слишком много времени проводит в седле, что ей следует запереться в своих покоях и ждать дня родов, что ей надлежит заботиться о ребенке. И вообще-то, она и позаботится. О детях. Сразу о двух. Которые остались одни далеко от столицы в Самайн, и могут быть напуганы двумя мертвецами, которые явились к ним нежданно и негадано, - И знаешь, может быть, заберем их на пару месяцев, до нового года, в Хольмгард? Им здесь всегда весело и есть, чем заняться, а нам будет спокойнее от того, что в дни безвременья они находятся под нашей защитой, - на защиту высоких стен столицы Ригинлейв теперь не полагалась. Жрецы явно не доработали свое, и гнев Вигмара был вполне справедлив, так что вмешиваться в это женщина не намеревалась. Но детям все равно было безопаснее здесь.

Размышляет об этом ярл, уже надевая на себя кожух – искусная работа, присланная кем-то из хэрсиров северных островов, знающих, что такое настоящий холод, а потому и лучше всего владеющих искусством изготавливать зимнюю одежду мехом внутрь, расшивать кожу с внешней стороны, украшать ее драгоценными камнями и жемчугом, отчего одежда хоть и казалась очень красивой, Ригинлейв виделась несколько вычурной – больше для каких-то праздников, нежели для того, чтобы встречать рассвет на стене. Но холод хоть и отступал постепенно, на стене вновь обещал начать одолевать, и позаботиться о теплой одежде уж точно было не лишним.

Подпись автора