Невероятная история Михаила, наверное, была весьма счастливым концом для его дочери, если только так сталось, что говорил он правду. Впрочем, даже если нет, то кому какое дело было до этого? Это была его дочь, его личные дела, и делать он с Василисой мог ровно все, что ему угодно. Правда же была в том, что ему изначально не следовало допускать до себя чернокожую рабыню, а если уж сердцу приказать не смог, то вытравить ребенка из ее чрева на раннем сроке не было столь уж значительной проблемой, чтобы не доставлять сложностей ни себе, ни матери, ни ребенку. Но Михаил рассудил иначе, сделав несчастным себя, несчастную девчонку, которой уж точно было не найти выгодной партии в Ругаланне, а равно и тех, кто мог бы оказаться в непотребной ситуации, сродни тому, как оказался юный Асбьорн за неимением должного опыта и при наличии большого благородства собственной души. Оставалось пожелать девчонке удачи, а Михаилу – побольше ума, потому что если бы Ригинлейв в ту пору не была в ситуации, когда лидер вражеского лагеря оказался на вражеской же территории, рискуя и собой, и супругом, и племянником, она бы заставила князя заплатить куда более высокую цену за его вероломство. Буквально. Потому что за подобное оскорбление можно было принять откупом либо кровь, либо виру. И вторая была бы куда более полезна юному Асбьорну. Золото в уделах никогда лишним не бывает, особенно когда ты – очень юный хэрсир и еще мало смыслишь в финансах и готов тратить деньги на все подряд, например, на свадебный дар темнокожей девчонке, рожденной от рабыни.
- Что ж, полагаю, что это к лучшему. Теперь добрые юноши Арконы могут чувствовать себя в безопасности, не рискуя случайно жениться на темнокожей девчонке, - фыркнула Ригинлейв, заставив Михаила покраснеть еще сильнее. А что он хотел услышать? Что княгиня Ругаланна будет счастлива тем, что ее племянника и приемного сына чуть не женили на дочери рабыни? Вообще-то дети, рожденные от наложниц, не имели никаких проблем с признанием собственных прав, если только отец был не против. Очевидно, Михаил против не был. Так что, в целом, никто вообще никогда мог бы и не обратить внимания на тот факт, что Василиса родилась не в законном браке. Если бы не одно «но». Она отличалась от всех вокруг, и это было довольно сложно не заметить даже самому непритязательному взгляду. Так что, сколько бы Михаил ни куксился, сколько бы ни чурался слов Вигмара, который не так уж жестоко над ним издевался, все это он полностью и всецело заслужил своим прежним поведением. И Ригинлейв вовсе не была против того, чтобы он испытывал легкое неудобство. В конце концов, они тоже все испытали оное, когда прибыли к нему в Псков и были вынуждены спасать своего племянника от брака, который грозил огромными неприятностями всей семье, включая, в первую очередь, Асбьорна, но и Ригинлейв, как ярла, его тетку и приемную мать. А представить себе, что он женился бы на чернокожей, а потом оказался наследником ругаланнского престола… И думать о подобном не хотелось, бросало в жар.
- Я вовсе не… Василиса очень дорога мне. Как была и ее мать. Я хотел ей счастья, - поникнув, объясняет Михаил то, что итак всем известно. Вот только это в глазах княгини едва ли его оправдывало. Но она надеялась на то, что он успел получить хороший урок, усвоил его и знал, что так поступать больше не стоит. Оставалось надеяться, что других темнокожих дочерей у него нет, или по крайней мере, они уплыли вместе с Василисой на родину, где обретут свое счастье и свою судьбу. Ведь дети не должны страдать из-за ошибок своих родителей, насколько бы серьезны ни были те самые ошибки.
- Надеюсь, что это тебя чему-то научило, князь Михаил. Например, тому, что нельзя ради счастья даже самых дорогих людей отнимать его у других. На чужом несчастье никогда не построишь счастья, - поучительно произнесла Ригинлейв, точно зная, что князю Пскова бы это не удалось, потому что Вигмар убил бы девчонку в тот же день, как увидел, кто стал женой его племянника. И вместо счастливой Василисы Михаил получил бы мертвую, а равно вину на всю свою оставшуюся жизнь, ведь во всем этом виноват был бы только он один и никто больше.
Впрочем, читать нотации взрослому человеку Ригинлейв не собиралась. Не только потому что знала, что взрослые люди не меняются, но и потому что взглядом и мыслями она была уже далеко. Что здесь делала девчонка Скьельдунгов? Ну да, она была родственницей Великому князю, какой-то там седьмой водой на киселе, учитывая, что мать Огнедара происходила из этой династии, но была уже так стара, что помнила Ругаланн, состоящий еще из племен – во всяком случае, так она говорила, когда прибыла в Хольмгард за своим младшим сыном. Говорили, что она присматривала за династией Скьельдунгов, из которой сама и произошла, и этим, наверное, можно было оправдать и что Раннвейг оказалась при дворе. И формально в этом не было никакого противоречия. Раннвейг была свободной женщиной, все еще принадлежала к одному из резко обедневших, но все-таки древних родов Ругаланна. Она могла перемещаться, куда хочет, не спрашивая разрешения. И более того, ей было даже разумно приехать к родне в Беловодье, потому что богатые родственники, готовые взять ее саму и ее семью на попечение – лучшее, что могло со всеми ними случиться. Ведь глава дома был малолетним ребенком, Асвальд мертв, а защитников, пожелавших бы взять под покровительство его вдову и детей, в Ругаланне, как водится, не находилось. И все же в этом было что-то странное. Так что, взяв в руки кубок с вином, Ригинлейв сосредоточилась на девчонке. И та, словно почувствовав, направилась в сторону конунга и кюны.
- Ваше Величество, - она явственно обращается к Ригинлейв, намеренно игнорируя Вигмара. Наверное, потому что именно он отправился ко двору Асвальда с тем, чтобы его наказать. И признаться, женщина отлично понимала девчонку. Она бы тоже не хотела встретиться лицом к лицу с убийцей своего отца, не имея возможности выковырять ему глаза чайной ложкой, - Встретиться с Вами – большая честь. Вы позволите мне говорить с Вами? – вообще-то церемонии не требовали позволения говорить с Ригинлейв. Члены таких родов, как Скьельдунги, как бы там ни было, могли позволить себе обращаться к ярлу напрямую, минуя бесконечную бюрократию, которая имела паршивое свойство никогда не заканчиваться. Но кажется, Раннвейг отлично понимала нынешнее положение вещей и принимала свой новый статус. Статус, который не позволял ей считать себя равной Хорфагерам. И это было хорошо. Урок, преподнесенный этой семье за их предательство, как смела надеяться княгиня, запомнится надолго, в том числе и младшими детьми тоже.
- Говори, Раннвейг, - хоолодно отзывается Ригинлейв и отпивает из своего кубка. Она предупредительно смотрит на мужа, не давая ему возможности выкинуть какой-нибудь фортель. Это было бы вполне в его духе и вполне ожидаемо для текущих обстоятельств. Но лучше бы ему было этого не делать. Хватит и того, что он чересчур увлекся выполнением полученного задания и явно переборщил в Скагене, обещая смерть не только Асвальду, но и всем членам его семьи.
- Ваше Величество, как Вы знаете, мой отец пал… - вообще-то на этом месте было бы уместно поднять руку вверх, перебивая девчонку с тем, чтобы напомнить ей, что он не пал, а был казнен за свое предательство, пусть даже способ казни оставлял немало вопросов, да и вообще не слишком-то походил на эту самую казнь. Но Ригинлейв была милосердна. В том числе, и потому что рядом с Раннвейг в упор стоял Огнедар, словно тревожащийся от самого факта этого общения, - Мои братья еще слишком малы. Моя мать обратилась в глубокий траур, а других близких родственников, которые могли бы нести за меня ответственность, у меня нет. Обычаи предписывают, в таком случае, обратиться либо к своему хэрсиру, либо к ярлу, либо вынести волнующий вопрос на тинг, - но хэрсир, который сел в Скагене еще не был состоятелен решать вопросы семьи бывшего хэрсира, представительства на тинге эта семья иметь не могла, как раз из-за малолетних детей у руля, и погрузившейся в горе матери, а значит, оставался один только ярл. Вопрос, который интересовал Ригинлейв, был лишь один. Что за дело такое у Раннвейг, что она решилась обратиться к опосредованному убийце своего отца? Что такого важного было в ее вопросе, что она не могла решить это хотя бы через своего предка в лице матери Огнедара?
- Я не прошу у Вас ни золота, ни титула, - и одно упоминание этого уже было наглостью, - Лишь Вашего благословения, желая соблюсти обычаи и не прослыть гулящей девкой. Моя кюна, прошу, позвольте мне покинуть Ругаланн и стать наложницей Огнедара Беловодского, Великого князя Арконы, - признаться, Ригинлейв показалось, что ей послышалось. И она явственно продемонстрировала это, когда поперхнулась вином и закашлялась, широко раскрыв глаза от удивления, затем посмотрев на Вигмара, точно желая узнать, слышал ли он то же самое, а затем вновь обращаясь взглядом к Раннвейг. Она была безумна? Дочь Асвальда Скьльдунга сошла с ума, а этого никто не заметил?
Вообще-то наложницы не были редкостью ни в Ругаланне, ни в Беловодье. Они были, порой, сродни законным женам, рожали законных детей, жили и не знали ни в чем отказа, почитались, как законные жены и даже княгини. Мать Огнедара была тому примером. Странным, потому что полагать, что женщина тысяч лет возраста захочет стать наложницей тому, кто звал ее в жены, годясь ей в далекие потомки, само по себе было как-то абсурдно, но все-таки ни одной наложнице всей Арконы не удавалось забраться так высоко, да еще и сохранить этот статус на десятилетия. И все-таки, несмотря на довольно обыденную картину, привычную абсолютно любому, предположить, что свободная ругаланнская женщина захочет стать наложницей какого бы то ни было мужчины, было… Дико? Нелепо? Бредово? Даже самая некрасивая, бедная и глупая пустышка, имея хоть каплю гордости, никогда в жизни не согласилась бы стать наложницей. А Раннвейг не была некрасива, даже с учетом текущих обстоятельств, ее нельзя было назвать бедной, а ее брак мог удачно послужить ее же собственной семье. Впрочем, конечно, наложница Великого князя могла получить не меньше, а в разы больше, но что на счет женской гордости и достоинства? Ригинлейв сама предпочла бы смерть такому позору, но равно также она знала и сотни женщин, которые готовы были убить себя, лишь бы не стать военным трофеем и наложницей в чьем-то доме. А Раннвейг желала этого добровольно. И судя по тому, как она пальцами вцепилась в ладонь Огнедара, дело было не в расчете. В любви. Или в том, что подростки так называли.
- То есть… - протянула, наконец, Ригинлейв, откашлявшись, и все еще не веря собственным ушам, - Свободная ругаланнская женщина, происходящая из одного из древних родов Ругаланна, рожденная дочерью хэрсира Эгедаля, благородного происхождения, хочешь сама, по собственной воле, стать наложницей? – она намеренно не уточняет, чьей именно, потому что в глазах девчонки «наложницей Великого князя» звучит в качестве оправдания. Но это не было оправданием. Это совсем никак не оправдывало странного устремления. Обычно наложницами становились рабыни или вольноотпущенницы. Но свободные женщины, красивые, молодые и не вдовствующие? Чушь собачья. И поняв саму абсурдность этой ситуации, Ригинлейв, наконец, рассмеялась – открыто, громко и ничуть не стесняясь.
- Так значит, Великий князь Огнедар понимает, что ты не способна в нынешнем положении составить ему достойную партию, но думает, что сможет окружить тебя своей любовью, в которую вы оба верите, если ты станешь его наложницей? – это все-таки больше утверждение, чем вопрос. И отпив из своего кубка, Ригинлейв качает головой, - Раннвейг, ты понимаешь, что это – вздор, и что одним таким предположением ты позоришь весь свой род, саму себя и подписываешься на жизнь игрушки в чужих руках? – потому что если не понимала, то долгом ярла было ей объяснить. Впрочем, могло так статься, что не удастся. Потому что дурной пример заразителен. А этот дурной пример сейчас сидел под расшитым золотыми нитями навесом, окруженный охраной и служанками и одетый во все белое, как и полагалось при трауре, как если бы Сольвейг Скьельдунг когда-либо и впрямь была женой Великого князя, а ныне могла держать по нему траур.
- Подпись автора