Безбрежные воды ледяного океана обжигают бледную кожу, даже не касаясь ее. Фригг протягивает руку к картине, словно ожидая, что вода и впрямь просочится сквозь пальцы, но этого не происходит, хотя ладонь ее и впрямь ледяная. Кажется, Фулла говорила, что это потому что смертные тела не предназначены для великого божественного духа, что холод есть свидетельство того, насколько слабо эти самые тела держат в себе бушующую божественную жизнь. Не иску. Подлинное пламя, которому только дай разгореться – спалит весь Мидгард. Приходится держать его под контролем вместе с божественными способностями. Приходится держать под контролем себя. И все вокруг – тоже, ведь здесь, в этом странном смертном мире она хоть уже и не Мать Асов, а все равно хозяйка дома, и быть может, совсем немного, норвежской земли. Разве что ключей на поясе не хватает, но требовать этого от Йонаса было бы излишним. Он хорошо знал историю и древние традиции своей земли, он даже в тайне веровал в Богов, которые были подлинными хозяевами этой земли, но примитивного смертного ума не хватало, чтобы сопоставить череду странных совпадений и прийти к недвусмысленным выводам о том, на ком ты на самом деле женат.

Но Фригг не злится.

Она давно уже не злится на смертных. И ничего от них не требует. С самого начала не следовало ожидать от них слишком многого. И все же, пожалуй, Йонас был из числа лучших смертных, и хотя о Вальгалле он не мечтал, договориться с Хель о том, чтобы он обрел мир и покой в ее чертогах, когда настанет его час, все еще представлялось возможным. Наверное.

- Куплю ее, чтобы только ты не грустила, - тихий переливистый голос Бальдра за спиной, заставляет улыбнуться и повернуться к сыну, принимая из рук бокал с пряным теплым вином, совсем не тем, что принято было раздавать на таких мероприятиях, так что не было сомнений, что ради удовольствия матери он снова похозяйничал на кухне. И это кстати. Толстостенный бокал греет руки, а ароматы пряных специй согревают еще прежде, чем женщина делает глоток.

- Я не грущу, дорогой, - она тепло улыбается и касается плеча сына, - Просто любуюсь. Иные смертные словно видели Эливагар своими глазами, и память о нем дает им писать такие картины, - но глядя на Бальдра, Фригг не может сдержать смешка, едва не поперхнувшись вином, - Но я вижу, что ты так не считаешь, и красота картин давно уже тебя не впечатляет, - у него было на это право. Ее светоносный сын, воплощение весны, он пробуждал все потоки, все воды, освобождал их ото льда и возвращал к жизни. Для него и Эливагар был лишь ручьем, и все воды Мидгарда лишь утренней росой.

- Красота мира смертных и без того искусственна, а когда они переносят ее через свое видение на полотнах, она кажется мне просто пустышкой, но… - он многозначительно поднимает бокал, широко улыбаясь, - Ради тебя я готов потерпеть даже это, ты ведь знаешь, - она знает. Он всегда был ее теплом, радостью и светом. И он всегда делал все, чтобы ей было спокойно. Одним своим присутствием он и теперь сглаживал необходимость жить в мире смертных, ведь только здесь они и могли быть снова едины.

- К тому же, Нанна все равно не оставит мне ни единого шанса, и мы скупим половину барахла для пожертвований твоему фонду, чтобы потом сжечь его в камине или даже… - он понижает голос, явно иронизируя, - На заднем дворе нашего дома, устроив пожар, за который полиция сдерет с нас пять тысяч евро штрафа за нарушение экологических запретов, - они оба смеются, точно зная, что так оно и будет. Сердце Нанны требовало постоянного действия, а ее лояльность фонду материнства и детства, что возглавляла Фригг, была неоспорима. И это, без сомнения, сильно влияло на количество средств, которые они сегодня потратят на аукционе.

Женщина хочет, было, что-то еще добавить, но появившаяся в дверях малой гостиной распорядительница вечера, отвлекла женщину от приятного и необременительного разговора. По выражению лица ее можно было судить, что проблема небольшая, но вмешательства все равно требует, - фру Стёре, прошу меня простить. Там у входа мужчина, у него приглашение, но его нет в списке. Просит Вас. С тем, чтобы убедиться, что это ошибка, - и это почти наверняка ошибка. Никому бы и в голову не пришло сунуться в эту обитель политических гадюк всех мастей без предварительного приглашения. Смертельно опасная забава. Кто-то из журналистов? Вряд ли, после такого можно лишиться работы навсегда. Наверняка в списках и впрямь кто-то затерялся.

- Останься. Я сам схожу. Ты итак замерзла, руки ледяные, - Бальдр накидывает на плечи матери свой пиджак поверх ее серебристого платья с открытой спиной, но она качает головой. Ей надлежит играть отведенную роль хозяйки дома от начала и до конца. Йонас ждет от нее этого, хоть и пользуется интересами фонда во имя своих политических нужд, используя встречу, как прикрытие разговорам, о которых никто ничего не должен знать.

- Нет. Я сама. А ты найди Нанну, проследи, чтобы она не скучала и скажи, что бронзовый диск из Небры все равно никто не решился бы продать, даже на черном рынке, - она смеется, отлично зная об устремлениях и пожеланиях невестки, подбирает подол платья и спешит ко входу.

Время начинается осыпаться осенней листвой как-то само по себе. Так в последний раз было, когда Фригг воплотилась в Мидгарде впервые после победы креста. Было тихо, рядом ни единой души, а она стояла босыми ногами на сырой земле датского леса, и понятия не имела, что делать дальше. А потом она сделала то, что делала теперь уже многие десятки лет. Она побежала. От своего прошлого, от вечности в Фенсалире, от бесконечной горечи утраты любимого сына, от предательства, которым наградил ее Один за годы ее любви к нему. Она бежала, спотыкалась, падала, била колени и сбивала ноги, поднималась и бежала снова. А время все сыпалось и сыпалось, мелкой россыпью осколков раня не тело – душу. И Фригг знала, что будет бежать так вечность, потому что тот, от кого она бежит, всеведущ и всесилен. Когда-то был.

Она узнает его сразу. В его смертной личине. Без воронов и посоха, с двумя глазами, в одежде такой нелепой для того, кто он был, но такой обычной для всех, кто здесь находился. И бегство вдруг заканчивается. Бесконечным падением в самую глубокую бездну. Падением, что обещало ей быть разбитой насмерть. На такое число осколков, какое никогда уже нельзя будет собрать. И наверное, чтобы избежать этого, Фригг следовало заявить, что она понятия не имеет, кто он такой и что здесь делает. Но вместо этого, замерев у самого порога, женщина кивает распорядителю и охране, а затем протягивает руку тому, кому лучше было бы оказаться незнакомцем, - Добрый вечер, - и ладонь ее в этот момент перестает быть ледяной впервые за многие-многие годы.

Подпись автора

Сохранять лицо и драугово самообладание было Фригг привычно. Она ведь всегда это делала в Асгарде. Что бы ни случилось. Когда бы это ни случилось. И сколько бы для этого ни понадобилось сил. От нее этого ждали. А она привычна была к тому, чтобы делать именно то, что от нее ждали. Сыновья, асгардцы, смертные, что писали о ней висы и утверждали, что она – самая милостивая и милосердная Богиня из всех, но прежде всего – он, ее муж, ее Верховный, ее судьба, сплетенная ей жестокими норнами, которые от века знали все, что ей придется пережить в этом браке, но все равно сделали то, что им показалось правильным. И она терпела, мирилась и держала лицо, стать и остатки собственного достоинства, которое он, назначенный ей в мужья, выбивал каждой новой изменой и каждым новым ублюдком, приведенным в Асгард. Это было больно. И трудно. И даже невыносимо, пожалуй, порой. Но она вынесла. И потому, теперь, где-то среди смертных, где-то в Мидгарде, где-то на земле, что принадлежала им тысячи лет, а вместе с тем и тысячи лет назад, встретиться с ним и сохранить приветливую улыбку на лице, было, пожалуй, почти легко. И вместе с тем все так же больно, как и многие сотни лет назад, когда они и впрямь были мужем и женой. Или пытались делать вид, что это все еще так.

Ее руки не трясутся, а лицо не искажается в горькой усмешке ни когда тепло его ладони мимолетно согревает ее, ни когда он подносит ее пальцы к губам. Сейчас Фригг едва ли тревожит, что подумают об этой встрече смертные и какими вопросами зададутся. Спрашивать с нее все равно никто не решится, а Йонас доверяет ей безоговорочно и никогда не заподозрит ее в знакомствах, которые могли бы опорочить ее, как жену премьер-министра и просто как его жену. Он, конечно же, знал о том, что у нее был брак прежде и поклялся никогда не выяснять, с кем именно, хотя владея такой широтой возможностей, сделать это, он мог не считаясь с ее желанием. И он, конечно же, знал, что у нее есть сын от этого самого брака. Сын горячо любимый и дорогой сердцу, а от того и живущий недалеко, и навещающий их очень часто. Йонас, однако, понятия не имел, что первым мужем его жены был сам Один, отец ратей. И не имел никаких представлений о том, кем являлся пасынок. Не говоря уже о том, чтобы иметь хоть отдаленные подозрения в отношении собственной жены. И вряд ли ему следовало встречаться лицом к лицу с истиной, которая могла стать для него фатальной. С этой точки зрения Вотан был здесь очень некстати. Но сказать ему это, глядя прямо в лицо, вряд ли представлялось возможным. Как и сказать, что она искала жизни без него и счастья без него, потому что он не давал ей ни того, ни другого. В их браке была смерть, утраты, измены и боль. Она любила его. Когда-то. И любила сейчас. По-своему. Но этого было недостаточно. Всегда мало. Всегда не так, как он хотел. Так зачем же он был здесь?..

- Вы правы, очень долго, - и быть может, им надлежало не видеться еще столько же, а может быть, вообще никогда. Они вечность были вместе, и что дала им эта вечность? Они вечность были далеко и… Да, Фригг хотела бы сказать, что вечность порознь принесла им мир и успокоение, но это было не так. Каждый день без него она чувствовала струну, что тянула в сердце. И каждый день без него она нуждалась в чем-то, хоть и не знала, в чем именно. Правда была в том, что нить, сплетенная для них норнами, имела дурную привычку жечься, как раскаленный прут, стоило им попытаться подвергнуть судьбу сомнениям. И этот огонь всегда жегся где-то в груди, обжигал пальцы, оставлял раны. Большие ли, чем оставил сам Один когда-то? Едва ли. И кажется, любовь Йонаса была для этих ран целебным бальзамом. Хоть он и был лишь простым смертным.

Она хочет сказать ему «уходи» прямо сейчас. Не пуская его в дом. Не пускаясь в долгие объяснения. Не делая ничего, что могло дать ему понять, что ей не все равно, хотя так оно и было. Ей не все равно, даже спустя тысячелетие после их падения. Ей не все равно, потому что в мыслях ее, в воспоминаниях, в ее прошлом – он всегда рядом, даже если и очень-очень далеко. Но она хочет, чтобы он думал, что все равно. Как ему самому было долгие годы их брака, ведь она была просто женой. Безликим образом, частью его величия, частью его имени, но никогда – не самой собой и не чем-то значимым. Он пришел, чтобы снова сделать ее такой? Вот только Фригг это было не нужно. И ей стоило сказать, чтобы он ушел и никогда не возвращался. Только она не мола. Слова не срывались с губ. Или это рядом с ним она снова стала безликой и бессловесной, лишенной самой себя?

- С радостью покажу, - тихо отвечает женщина и отпивает шампанское из своего бокала. За них – не чокаясь, - Правда, жилище не такое роскошное, - «Каким был когда-то Асгард и Фенсалир», - А картины… - «наш» - Сын находит бездушными, а где-то даже пошлыми. Но занять беседами я все еще умею, - хотя прежде этого было недостаточно. Ее беседам он предпочитал объятия других женщин. Ее требованиям – полумеры, к каким он прибег, наказав Локи отнюдь не так, как требовала того Фригг. Но теперь это было в прошлом. Или должно было быть в прошлом, которое и не стоило вспоминать вовсе. Не стоило, чтобы этот вечер не закончился громогласным скандалом, или того хуже – скандалом политическим. Ведь вряд ли же он был здесь, как частное лицо. И вряд ли на самом деле искал ее. Хотя Богине и нравилось так думать.

Обилие гостей внутри дома очень легко позволит затеряться любому. И все же Фригг приходится улыбнуться одному, ответить на комплимент другого, показать, где найти место к аукциону – третьему. Все здесь хорошо ее знают. Пожалуй, думают, что даже слишком хорошо, но одни из двух, кто знал на самом деле, был и оставался мужчина, что следовал за ней, не вызывая столь пристального внимания и интереса. Так что им легко удается оказаться в просторной комнате с выходом на террасу, что прежде была малой гостиной, а теперь, лишь временно, хранилищем всего того, что сегодня продадут на аукционе. Картин здесь и впрямь немало. Но весьма вероятно, что в этом Бальдр оказался куда больше похожим на отца, который, быть может, тоже найдет современное искусство несколько банальным, а может быть, и вульгарным.

- Кажется, в памяти смертных еще есть, что-то от нас, покуда они невольно улавливают в своих картинах малые искры Нифльхейма, а может быть, и самой Гиннунгагап, - она протягивает руку и вновь касается полотна, готовая к вспышке ощущений, сродни тем, что могла испытывать, будучи во всей своей мощи способной считывать настроения, веяния, информацию и флер любого предмета. Но сейчас нет ничего. Лишь слабое покалывание на кончиках пальцев и знакомый до боли аромат холода и гнили. Так пах в ее памяти Нифльхейм, едва отличимый от Хельхейма, где лишь тонкий сладковатый привкус разложения и смерти дополнял уже знакомый запах.

- Асгард и Вальхалла, впрочем, теперь далеки для них почти беспредельно, - хмыкает она, пальцами скользя уже по следующему полотну – по своему собственному. Ничего определенного, лишь абстрактные формы и недостаточные цвета, но так она помнила свой дом, свой Асгард с последнего визита. И она знала – смертные подерутся за эту картину, не зная ее ценности, но чувствуя силу, которая для них недостижима, даже когда боги совсем рядом.

- Но ты не о Нифльхейме и не об Асгарде пришел говорить, - она разворачивается к нему, наконец, и смотрит прямо, но будто бы сквозь, - Мидгард волнует тебя. Но зачем ты здесь? – не в этом мире, потому что выбора у них все равно не было, а в ее доме, - Говорят, центр мира все еще в Уппсале. Поищи мудрость там. 

Подпись автора

До Фенсалира этому дому было далеко. Вовсе не потому что Фригг была ограничена в возможностях привносить в свое смертное убранство красоту, изящество и светлую эстетику Асгарда, вовсе нет. Современные дизайны интерьеров могла ограничивать лишь фантазия и количество денег на банковской карте, а жена премьер-министра не была ограничена ни тем, ни другим, так что в свободное время она обустраивала дом так, как считала нужным. Йонас никогда не был против. И все же, здесь было не так, как в Фенсалире одно только потому что он не был Асгардом, а значит, лишен той силы и того величия, которое женщина помнила очень хорошо, но от которого была теперь невыносимо и невообразимо далека. Не только будучи смертной. Но еще и будучи той из немногих, кто побывал в родном мире не так давно. Бродить меж высоких сводов, меж исполинских стен и прекрасных башен – все это было тяжело и горестно, потому что за неимением хозяев и Асгард начал лишаться былой красоты. Там не хватало энергии, не хватало прежней силы, той, которую богиня хорошо помнила. И наверное… Да, наверное, Одину не стоило об этом знать. Потому что это причинило бы ему боль куда большую, чем невозможность быть с нею. Ведь мудрость девяти миров, силу родного мира и приветственные крики эйнхериев он всегда ценил намного больше. И может быть, стоит перестать чувствовать от этого печаль и винить его? Хотя бы теперь, когда они так давно уже не вместе.

- Да, пожалуй. Йонас ни в чем мне не отказывает, - откликнулась Фригг на замечание Одина о недостатке штор и возможности исправить это в одночасье. Откликнулась и тотчас же себя одернула. Зачем она его провоцирует? Зачем говорит то, что непременно будет раздражать его, уязвлять и задевать его мужскую гордость? Женщина хотела бы сказать, что не знает, но она знала. Она делала это, потому что могла. Странный, конечно, был аргумент и еще более странная мотивация, но сама возможность сказать то, что хочется, а не то, что требует долг хорошей и сравнительно смиренной жены, готовой принять многое, если не все, приятно грела душу, оставляя лишь легкий флер чувства вины. В конце концов, ей давно следовало забыть и простить все, включая свою смерть во время войны. Он ведь не знал. Не мог помочь. И не хотел, чтобы это затронуло ее. Или знал и мог, но ничего не сделал? Вряд ли она решится задать ему этот вопрос. И вряд ли когда-нибудь расскажет о том, как Асгард опустел без них. Это ведь больше не имело значения.

Но если нет, то почему все еще болело в груди?

- Сын где-то здесь. Если увижу его, непременно позову к беседе. Он будет рад обрести достойного собеседника по теме искусства, - невзначай отвечает Фригг, криво усмехаясь в ответ на замечание Одина в отношении навыков смертных и ее собственных. Что ж, она не была в обиде. Если бы он знал, как родной мир выглядит теперь в их отсутствие, может быть, оценил бы ее навыки по-другому. Впрочем, женщина не особенно претендовала на умения в живописи. Таланты ее были иными. И быть хорошей матерью своим немногочисленным детям, и даже некоторой части многочисленных пасынков – вне всякого сомнения, один из лучших. Так что женщина отлично знает, что несмотря на все противоречия сын будет рад встретить отца спустя многие годы заточения и пребывания там, где ему было не место. И в отличие от самой Фригг, Бальдр простил Одина за это. Простил и не спрашивал, почему Верховный не достал его из обители Хель. Либо знал, что это будет нарушением мирового порядка, либо понимал, что он не настолько дорог отцу, чтобы ради него этот порядок нарушать. И как в таких условиях он избегал обид, что убивали его мать, можно было только гадать. Наверное, следовало радоваться тому, что ее сын был лучше нее самой. И наверное, следовало попытаться взять с него пример, но Фригг не хотела. Ведь утрата сына все еще болезненным отголоском отдавалась в груди, хоть он и был теперь рядом, дышал, жил неподалеку и был счастлив жизнью Мидгарда, ведь здесь все равно было намного лучше, чем в Хельхейме.

- Да, шпилей и крестов стало многовато за последние несколько веков, - соглашается женщина, бродя между полотнами. Не потому что они были ей интересны – кому, в самом деле, вообще могло быть интересно искусство смертных? А потому что так было проще скрываться от взгляда Одина, как если бы она все еще избегала его, как избегала веками, заведомо зная, что это бесполезно. Он найдет ее волей своей, и будучи рядом, и будучи далеко. Вторая мировая доказала это, настигнув ее отнюдь не шальной пулей шторма, порожденного мужем и всеми, кто стоял тогда на его стороне. Странно было, что ее, Богиню, Верховную того Верховного, который все это начал, могли вот так просто лишить жизни, приговорив к расстрелу. Но это на самом деле случилось. И что это, если не злой рок их общей неизбежности?

- Но видишь ли, в последний раз, когда ты пытался вернуть вам мир, который вы потеряли, меня расстреляли по приказу какого-то немецкого ублюдка… Как же это? – она опускает голову, силясь припомнить, - Того, что носил две соулу на своем знаке отличия, смея осквернять собой нашу веру и свою Верховную, - она выплевывает это отнюдь не без неприязни, хотя прошло уже много лет. Подумать только! Смертный смел касаться ее своими грязными руками, а своим грязным ртом произносить пусть и смертное ее, но все-таки имя, - Ах, да. Штурмбаннфюрер Рихтер, да гниют его кости в земле вечно, - она, наконец, выходит из-за очередного полотна, несколько более раздраженная этим разговором, чем следовало бы, но в конечном счете, Фригг и не намеревалась сохранять безусловное спокойствие там, где она хотела, чтобы все полыхало синим пламенем.

- Мой муж достаточно хорош, чтобы не позволить никому расстрелять меня, и достаточно хорош, чтобы этого не делали в следствие его амбициозной затеи, вышедшей из под контроля, - ей хотелось думать, что дело было в этом. Что все просто вышло из под контроля и не должно было принимать таких ужасающих и фатальных масштабов, особенно для нее самой. Судьба человечества все равно была вне ее компетенции, - И все же, - она неприятно усмехается, поднимая брови, словно бы в некоторой степени недоумения, - Конечно, не так хорош, как был ты… - она выдерживает достаточную паузу, чтобы у Одина успела промелькнуть мысль, что она это всерьез, - Для каждой великанши во всех девяти мирах.

Подпись автора

Наверное, он мог ей не лгать. Наверное, тогда, в прошлом, она и впрямь зачем-то была ему нужна. Присмотреть за его бастардами? Уважить его самомнение тем, что первейшая из всех женщин все еще с ним, даже спустя тысячелетия? Поддержать его начинания хоть словом, хоть делом? Встретить очередную его любовницу с тем, чтобы оценить вкус Верховного? Любой из этих вариантов подошел бы. И пожалуй, даже не причинил бы ей так уж много боли. Это больно поначалу. А потом становится привычкой, нормой, обыденностью. Он ведь все равно ее не услышит, отмахнется и уйдет. А она все равно останется, потому что у нее нет выбора, потому что такова судьба ее, как Верховной и потому что любовь сыновей и пасынков, будто бы перекрывает все то, что Фригг испытывает в отношениях с мужем. Да, наверное, тогда, в прошлом, он мог зачем-то желать ее подле, рядом. Норны, пожалуй, посмеялись над ними обоими, сплетя их судьбу в тугой узел, который нельзя было распутать. Да вот только поверить в то, что всемогущий Верховный не хотел ее смерти, но не сумел в нужный момент спасти, было сложно. Он перевернул с ног на голову половину земли, втянув едва ли не весь мир в кровопролитную жестокую войну, подчистую стремясь уничтожить тех, кто создал чуждую им веру. И не смог спасти от лживой предательской пули собственную жену?

- Но ты не спас, - и голос ее тверд и чист, когда она произносит это, - И не вернул, - и в том, как она произносит это, была изощренная, прямолинейная и не свойственная ей прежде жестокость. Она ведь прощала ему все и всегда. Она все понимала. Все принимала. И чертоги Фенсалира все равно оставались для него открытыми, даже когда после потери Бальдра и Нанны Фригг удалилась в них, облачившись в черное, и жила только заботами о внуке. Она в ту пору, казалось, ненавидела Одина за то, что он позволил отобрать у нее то единственное, что было светом ее жизни – их сына. А после еще и не отомстил должным образом, уничтожив Локи и все его отродья, начиная со Слейпнира и заканчивая бешеным псом Фенриром. Но даже тогда она не закрыла перед ним двери своих чертогов, потребовав мести лишь единожды, но поняв, что не получит ее, смирилась с этим, и оставаясь послушной и доброй женой, чего требовали от нее обычаи, но в ту пору - уже давно не собственное сердце. Он был жесток к ней в те годы. А она была жестока к нему теперь. И не стыдилась этого, находя в том высшую меру справедливости неотвратимости воли все тех же норн, которые наконец-то хоть в чем-то были на ее стороне.  Но как ни странно, даже чувствуя удовлетворение от этого, Фригг не переставала чувствовать и боль тоже. Тысячелетие спустя, ей все еще было не все равно. И в этом тоже была жестокость. Но уже к самой себе, а не к Одину.

Он, впрочем, мало, чем изменился. И ничуть не отставал от жены в умении проходиться по самому болезненному. Впрочем, нет, самой болезненной точкой все еще был их сын, а с Бальдром теперь все было в полном порядке. Он был рядом с матерью, и даже сейчас – где-то неподалеку. И все же, замечание мужа о распутных грязных девках из нижних миров, ядом растеклось по жилам, заставив шумно выдохнуть и прикрыть глаза. Лишь на мгновение, которого оказалось недостаточно, чтобы сдержаться и не выдать Одину звонкую пощечину. Она не помнила, когда так делала в последний раз. Точно делала, но так ничтожно-редко и так давно, так винила себя за это и клялась больше не делать, что это будто бы было в прошлой жизни. Так что повторить в жизнь уже этой, в сущности, было чем-то новым и очень приятным. Не потупить взгляд и не убежать после этого, а продолжать смотреть ему в глаза – приятнее вдвойне. На мгновение даже показалось, что это и значит быть свободной, но лишь на мгновение. Потому что нити, что их связывали, были не в невозможности дерзко глядеть в глаза Верховному, не опасаясь его власти над тобой. Они были в чувствах, которые сейчас, увы, лишь захлестывали пенистой волной, заставляя, в довесок, сомневаться в том, что после этой встречи вообще можно будет куда-то вновь скрыться и исчезнуть. Куда? Где бы он не нашел ее? А самое главное – где бы тоска по нему не нашла ее снова?

- Велика честь ему с тобой встречаться. У премьер-министра есть дела и поважнее. Можешь записаться у его секретаря на прием, - ставя оба бокала на изящный стеклянный столик с резными ножками, бросает Одину Фригг. К несчастью для мужа, взгляд ее натыкается отнюдь не на пуховую подушку, а на аккуратно разложенный на бархатной подстилке набор изумительного столового серебра, инкрустированного драгоценными камнями на рукояти. 18 век, Франция… Фригг не помнила, она в ту пору была при датском дворе. Так что произведения чужого кухонного искусства ее не впечатляли, а вместо этого натолкнули на странную, не свойственную ей прежде мысль, очень далекую от привычной и обыденной.

Но еще прежде, чем женщина успела ее обдумать, она склонилась над столиком, и длинная вилка оказалась в ее руке. Повинуясь не то давним обидам, не то нынешним своим чувствам, что требовали расплакаться в одиночестве собственных покоев, Фригг вместо этого, не разгибаясь и не думая долго, с размаху всадила вилку мужу в колено. От неожиданности он вскрикнул, или от боли? Или это вообще вскрикнула она, шокированная собственными действиями? Ответа не было. А что было, так это вторая вилка. И та все с тем же успехом поразила уже второе колено. Да, силы и ловкости, что были у Тора, который учил мачеху использовать в качестве подручного оружия, что угодно, ведь она – слабая женщина, ей не хватало, чтобы такими действиями сразу же лишить возможности ходить, но скорее всего, это все еще было очень болезненно и неприятно, а самое главное – долго заживало. Как напоминание о том, в каком тоне точно не стоит разговаривать с женой, даже если она и почти бывшая.

- Надеюсь, все они все так же хороши для тебя, и каждая из них будет рада оказать тебе помощь, - выпрямившись, и допив из своего бокала шампанское, произнесла Фригг, смерив мужа высокомерным взглядом, - Ах, нет, - с наигранным огорчением, добавила она, - Чтобы их найти, понадобятся ноги. Желательно – даже две. Но не переживай. Я обязательно сообщу им о твоей беде, как только в очередной раз увижу, - в последний для них раз. Потому что прежде они не знали должного уважения к своей Верховной, но непременно познают его теперь, когда она превратит их жизни и их самих в прах и пепел, отправив лишь после – в пустой Хельхейм. И кто знает? Может быть, не догадавшись вызвать скорую, их навестит и Один тоже?

Подпись автора

Наверное, Фригг должна была пожалеть о том, что она сделала, в одночасье. Наверное, она должна была понять, что переборщила в своих доводах и обиде, что она не справилась и потеряла лицо, а это прежде казалось ей просто непозволительным. Но на самом деле, направляясь к двери, все, что чувствовала женщина – удовлетворение. Не потому что она причинила Одину физическую боль и надолго заставила его запомнить, что это такое, но потому что она впервые за многочисленные их встречи, за их совместную жизнь, которая тысячу лет как уже стала совсем не совместной, смогла сказать ему то, что хотела и смогла ответить на его брошенное ей прямо в лицо оскорбление. Оскорбление женщины и жены – верной, любящей, терпеливой и терпимой к ошибкам Одина, которые он совершал из раза в раз, просто потому что даже не считал их ошибками. Тебе неприятно, дорогая? Тебе больно? Тебе не хочется воспитывать моего очередного бастарда? Что ж, бывает. А бастарда можешь оставить где-нибудь в Вальгалле. Он же мужчина, ему полезно будет вырасти среди воинов. И он не видел в этом ничего особенного. Ничего, что мог бы счесть ошибкой их семейной жизни. Ведь все было так предельно просто и понятно. Он – говорит и делает, она – молчит и соглашается.

И вот она не молчала. И не соглашалась. И не оставляла последнее слово за ним.
Потому что больше не хотела. А в ответ на причиненную моральную боль, причинила ему физическую.
И ни капли об этом не сожалела и даже думать о сожалении не смела.
Может быть, где-то на задворках и шевельнулось сочувствие и сопереживание, но оно в одночасье было подавлено обидой, что обрушилась на нее со словами Всеотца, как пощечина. Так почему бы ему не ощущать то же самое?

Уходя, Фригг подумала о том, что это хорошо, что они встретились. Ведь он больше не вернется. А ей не придется от него прятаться. Уязвленная гордость и отпор, который она ему дала – этого было достаточно, чтобы забыть дорогу назад в этот дом отныне и навсегда. И может быть, им следовало встретиться еще раньше, чтобы вилкой или ножом проставить точки в нужных местах. Даже жаль, пожалуй, что они этого сделали. Жестокие эти мысли утверждали в правильности собственного поступка. И весь Асгард ей в свидетели, Фригг удалось бы убедить себя, что она абсолютно все сделала правильно, если бы уже почти у самой двери она не услышала голос Одина за спиной.

Он должен был быть ей безразличен. Спустя столько лет, спустя все страдания, что он ей причинил, спустя долгие-долгие годы унижения, обид и неуважения к ней, если не как к жене и женщине, то к матери их общих детей и матери детей, которых он сам привел в Асгард. Ей следовало просто сделать еще один чертов шаг, переступить порог и захлопнуть дверь, навсегда забыв о том, что он был здесь, да и вообще в ее жизни. Но норны так захотели, или того желало ее сердце, а Фригг не могла. Потому что просьба мужа остаться была куда как более значительна, отдаваясь в разуме и душе противоречием, но противоречием, на одном конце которого стояло все то, что их связывало, а на другом – все то, что причиняло ей боль. И это, как ни странно, во многом было одно и то же. Так могла ли она не откликнуться на его зов, проигнорировать его слова, не услышать просьбы о прощении? Он ведь никогда не просил ее его простить. Была ли это просто манипуляция? Должна ли она была ему верить? После всего, что случилось – нет. Но она хотела. Потому что он должен был быть ей безразличен, но все еще не был. И вряд ли когда-нибудь вообще будет.

Она не нашла, что ему ответить, вот так сразу. Замерла у двери, не поворачивая головы, зажмурившись и сжав кулаки так, будто мечтала сейчас исчезнуть. И все же, рокового шага Фригг не сделала. Не переступила порог комнаты, не ушла к своим смертным друзьям, знакомым и коллегам с тем, чтобы продолжать делать вид, что ничего не случилось. Вместо этого она медленно развернулась и вернулась все к тому же столу. Крошечный лист бумаги и ручку она находит там же. И аккуратным мелким почерком выводит адрес и название: «Losby Gods Mannor», - Скажешь, что ты от Рагне Фальстада, тебе дадут отдельный дом поглубже в лесу, - потому что загородным комплексом владел их сын, их настоящий сын, Бальдр, известный по этим смертным именем. Заслышав его, там прекрасно знали, что нужно делать, - Дождешься меня там, - она не уточняет, когда именно дождется, но если говорит, что это так, то уж точно не станет обманывать. Впрочем, скорее всего, Один не будет там страдать и у него едва ли будут поводы для недовольства, потому что нуждаться в чем-либо в этой лесной вотчине ему не придется.

Это лучшее, что могла теперь предложить Фригг. Он хотел встречи, хотел, чтобы она его не отвергала, и она не будет, она даже не бросит его на произвол судьбы. Но и обещать ему что-либо теперь, было выше ее сил, выше всего, что им довелось пережить прежде, а после – ей одной, без него. Потому-то и так странно слышать от него слова о любви, что звучат все больше ложью и манипуляцией. Она качает головой, подернув губы в улыбке, - Ты никогда меня не любил, - потому что с теми, кого любишь, так не поступаешь. Никогда.

С сыном Фригг сталкивается уже на выходе. Видя, как она встревожена, сын, было, останавливает женщину и хочет спросить, все ли в порядке. Но вместо этого получает кивок головой на мужскую фигуру в комнате. Бальдр непонимающе хмурится, - Помоги отцу, - велит она, коснувшись его плеча, а затем выходит к гостям с заученной и радушной улыбкой хозяйки дома, тут же оказываясь в центре всеобщего внимания.

Йонас уезжает по своим делам в Берген уже вечером следующего дня, прося супругу не скучать и обещая ей непременно полюбоваться ее оранжереей и успехами в выращивании даже самых сложных растений. Он обещает ей это давно, но все не находит времени, но после возвращения найдет непременно. Ему всегда важно то, что важно ей. И все же, всего через несколько часов после его отъезда, Фригг едет не за ним следом. Нет, срезав все в той же оранжерее ряд важных трав, Богиня отпускает охрану, утверждая, что собирается лечь спать, а сама еще через час садится за руль автомобиля и по шоссе выводит машину за пределы Осло. Она хорошо знает дорогу, даже когда асфальтовое покрытие сменяется гравием, а путь становится погруженным во тьму со всех сторон. На территорию ее пропускают по первому звонку, женщина бросает машину на остановке и еще немного идет по мощеным тропинкам до тех самых пор, пока ее не встречает журчание реки – Лосбюэльвы, что протекает прямиком за домом, который мягким светом своим выделяется среди деревьев в ночной темноте. Один, по всей видимости, не спит. И Фригг почти бесшумно поднимается на крыльцо, замирает на мгновение, а затем все-таки стучит и отходит от двери на шаг, ожидая, пока ей откроют.

- Я привезла мясной пирог, - вот, что говорит она, увидев перед собой мужа и глядя прямиком ему в глаза. Она чувствует неловкость. И за то, что приехала, и за эту глупую фразу. Но пирог в красивой стеклянной форме для запекания, аккуратно прикрытый пергаментом, все-таки протягивает, будто бы для самой себя объясняя , что приехала, вроде как, и не зря, а потому что испекла пирог, - И травы, чтобы помочь поскорее зажить твоим ранам.

Подпись автора

Наверное, ей не стоило быть здесь. И может быть, она еще об этом пожалеет. Но что бы там ни было, что бы ни происходило между ними двумя, Фригг не могла просто оставить того, с кем провела тысячелетия. Не всегда счастливые. Но тут дело было в том, что и не всегда несчастные. Нет, она нередко чувствовала себя рядом с Одином счастливой. Особенно в начале их брака. И даже после того, как он разбил ей сердце, приведя в Асгард своего первого бастарда – Тора, который стал его старшим сыном, пусть и рожден был от какой-то великаньей суки. Странно, но воспитывая Тора Фригг не чувствовала себя несчастной. Тогда величины ее сердца и доброты хватало на то, чтобы не быть жестокой к детям, которые не нужны были своим матерям и чьим отцом был Верховный. Она растила Тора, как своего собственного сына, и в этом тоже были моменты счастья. Были они и в их разговорах перед тем, как муж уходил куда-то искать мудрость. Мудрость, которую сама Фригг всегда находила в себе же. Но Один был другим. Отдать глаз ему было проще, чем заглядывать в самого себя. И была в этом какая-то удивительно горькая ирония, что год за годом подтачивала их брак. Но рухнул, как ни странно, не он, а весь их пантеон. И они оба избежали разговора, который должен был со всем этим покончить.

Но вот она снова стояла на пороге его обители. Нет, не Вальхаллы. Да и не Фенсалир это был. И не Асгард вовсе. Но все же, она была рядом. Добровольно. Столько лет бегства и попыток укрыться, да только известно: от нитей норн не уйдешь, против этого не властны даже Боги. Да, наверное, ей не стоило быть здесь. Но Фригг хотела. Не волей норн и не жестокостью их веретена, вовсе нет. Хотела, потому что счастливого было чуточку больше, чем несчастного. А может быть, потому что разбитое ее сердце было собрано по кускам, и теперь казалось, что уже не так больно?

- Я старалась, - она чуть смущенно улыбается, переступая порог. Чтобы приготовить хороший пирог, ей не требовалось стараться. Она отменно готовила не то из долгого опыта на земле, не то из своего статуса хранительницы домашнего очага. А какой очаг без вкусной еды? Отельный комплекс сына был обременен хорошим поварами, но никто них пока еще не был богом, хотя мысль найти Андхримнира не оставляла Фригг, как и надежда, что он научился готовить что-то кроме кабана. Впрочем, теперь его отсутствие было к лучшему. Не хотелось соревноваться с ним за внимание Одина, а тот был бы очень рад встретить постоянного жителя его чертогов.

- Как ты здесь? Все хорошо? – было глупым рассказывать мужу обо всем том, чем здесь можно было заняться. Несмотря на то, что Бальдр неизменно скромничал, он успел создать в этом месте уголок не вычурной, но все-таки роскоши, расположив на парковом и холмистом массиве несколько зданий еще в девятнадцатом веке. Конюшня, пруд, река неподалеку, гольф-клуб, бассейн, теннисный корт, ресторан и обширные территории для прогулок. Вряд ли, даже имея целый день в запасе, в его текущем состоянии Один мог оценить все прелести места, в котором находился, вряд ли он был в этом заинтересован, вряд ли Бальдр сам рассказал, и вряд ли в ночи, когда муж только приехал, ему удалось все это рассмотреть. Но возможно, у них еще будет время. В конечном счете, Фригг понятия не имела, чем все это закончится.

- Думаю, что для чего бы ты меня ни позвал, начать стоит с того, чтобы извиниться, - она сняла с плеч пальто и аккуратно повесила его на крючок, повернулась к мужу, который проявлял почти трогательную заботу об их сегодняшнем ужине, - Ты сделал мне больно, и я не нашла ничего лучше, чем ответить тебе тем же. Но это… - она склоняет голову к плечу, не сводя взгляд с Одина, - Это неправильно. Это не то, чему я учила сыновей. И не то, чему хотела бы научиться сама. Даже в мире смертных, - просто боли в ней было столько, что не выплеснуть ее вот так просто было невозможно. А муж бульдозером ездил по больному, возможно, одним своим появлением, не говоря уже о словах, - Но вчера это казалось верным. Кажется, в Мидгарде я стала немного эмоциональнее, - чуть грустная улыбка касается ее губ, Фригг проходит к письменному столу и аккуратно расставляет по нему несколько склянок и ступу с пестом. Под ее умелыми руками нужные травы быстро превращаются в порошок, слегка сладковатый аромат которого разносится по комнате, едва она заливает его водой.

- Аквавит, пожалуйста, - необычный для нее выбор. Огненная вода воистину была огненной, а называлась водой жизни лишь по какому-то нелепому недоразумению. Прежде Фригг нельзя было застать потребляющей чрезвычайно крепкие алкогольные напитки, но она знала, что иначе здесь не справится. Или они закончат вилкой уже где-нибудь в глазу, и это муж ей едва ли так просто простит, - Но позволь, я прежде позабочусь о нанесенных тебе ранах. После падения из Асгарда при мне остались еще кое-какие способности, и целительство – одна из них, - увы, не единственная. Потому что предвидеть судьбы мира, но все еще молчать о них, было куда как сложнее. Впрочем, в Мидгарде и этим принципом Фригг время от времени поступалась.

- Заживет в одночасье, ты и заметить не успеешь, - где-то внутри скребется кошка. Где-то внутри гневливый голос говорит, что он это заслужил и должен вынести от начала и до конца, как простой смертный за все те раны, что сам оставлял ей когда-то. Но как же, черт побери, мелочно это было! Нет. Их жизнь и обиды не стоили каких-то лунок в колене. Все было куда масштабнее. И вместе с тем куда тривиальнее.

- Мне тоже сложно смириться с тем, что мы теперь уязвимы, да еще и смертны, - она прикусывает язык, заканчивая помешивать получившуюся травяную мазь в ступе. Целью Фригг вовсе не было снова вспомнить, что муж не спас ее тогда. Хотел ли? Но и об этом она тоже не спросит. Ни о чем из того, о чем хочет спросить. И даже «которая из них была с тобой все это время, пока меня не было?» - мерзким шепотом раздающееся где-то над ухом, не прорывается сквозь самообладание, от которого вчера осталось так мало.

- Ты позволишь? – она подходит к нему со ступой в руках, вдыхая сладкий пряный аромат, - А то боюсь, что после аквавита я буду слишком пьяна, чтобы помогать тебе с ранами.

Подпись автора

- Обнаружила, что когда живёшь в Мидгарде, не ты образуешь времена, а времена образуют тебя, - шутит она в ответ. Но шутка это лишь отчасти, потому что по отношению к нынешней жизни Фригг, все так оно и было. Времена образовали ее, поменяли, извратили её суть, сделали в чем-то хуже. Более жестокой, или суровой, как сказал Один, более эгоистичной, более полагающейся и верящей в саму себя, а не в то, что судьбы сложатся в новый узор сами по себе, и в конце концов, все выйдет наилучшим для неё само собой. Странно было понимать, что не выйдет. Той, кто узрела судьбы от начала и до конца, но всегда молчала о своём знании, той, что ведала волю норн, странно было неизменно полагаться на волю случая, на волю наивной и глупой, поверхностной, почти детской надежды. Да, все выходило лучшим образом. Но только не для нее.

Вся жизнь Фригг до этого была лишь сплошной и бесконечной жертвой. Во имя мужа, во имя мирового порядка, во имя сыновей, во имя любви, которой на самом деле не существовало, потому что Один смотрел на нее, как на собственность. Быть может, очень ценную и дорогую, но все-таки просто вещь, к которой иногда можно прикоснуться, и которую иногда можно взять с собой. Сродни черепу Мимира, который может выдавать дельные советы, но который не требуется тебе каждый день, да и в целом особых чувств не вызывает. Странно было ощущать, спустя годы, что это все ещё причиняет боль. Потому что как бы сильно Богиня ни изменилась, она все равно все ещё любила супруга. Даже несмотря на то, что смертный муж давал ей намного больше, любила она бессмертного. И эта любовь, как и прежде, причиняла ей сильную, почти невыносимую, боль. От неё хотелось бежать, но тысячелетия не дали этому бегству ничего. Не успокоили сердце. Не заставили его перестать кровоточить. Просто есть раны, которые не зарастают никогда. Волей ли норн или потому что Фригг не смогла стать настолько "суровой", но они все ещё существовали. И все ещё болели. Быть может, разве что, чуть меньше обычного. Но не обещали ли они исцелиться, если попробовать иначе? Если перестать бежать? Ведь есть события, с которыми нельзя справиться. Их можно только пережить.

- Некоторые мои способности все ещё остались при мне, это так, - она улыбнулась, хотя улыбка эта отдалась горечью. Потому что осталось недостаточно. Потому что она желала больше. Потому что следующей за утратой сына и мужа шла утрата былого величия и былых сил. Ошибся бы тот, кто сказал, что Фригг неважна ни власть, ни могущество. Важны. Она слишком долго была Верховной, она слишком долго была первой в Асгарде, она слишком долго знала все то, что не было доступно никому больше. И эта тысяча лет в ничтожестве собственного физического тела, была сродни жизни нищенки после роскоши королевских дворцов и покоев, сродни бесконечно переживаемой смерти, сродни... Да, как бы там сказали адепты современной религии? Сродни падению ангела из рая в самые глубины ада. Благо, что ни то, ни другое ей доступно все ещё не было.

Откровение мужа тоже отдаётся в сердце лёгким уколом. Но лишь легким. И лишь уколом. Он не искал ее, он встретился с ней случайно, чтобы реализовать очередной свой план. Безумный ли, как восемьдесят лет назад, или куда как рациональнее и проще - неважно. Важно, что она не была ему для этого нужна. А по иронии судьбы был нужен её новый супруг. И этой иронии в пору было бы рассмеяться. А может быть, всадить Одину ещё одну вилку в ногу. Но этого Фригг не сделала. И тотчас же приняла решение, чтобы разом положить всему этому конец, положить поскорее, чтобы не мучить себя, как мучила всегда, как мучила прежде, - Я устрою вам встречу. Может быть, даже в неформальной обстановке. И я повлияю на него, чтобы он хотя бы обдумал эту идею. Но только если ты пообещаешь мне, что в процессе её реализации он не пострадает, - она и сама не знает, зачем говорит это. Ведь её сил вполне достаточно для того, чтобы самой проследить за тем, чтобы он не пострадал. Уколоть Одина, показать ему, что она тоже это может? Глупо и по-детски, но кажется, так оно и было. И кажется, ей стоило перестать придумывать себе оправдания, утверждая такое простое и заветное, но такое никчемное "это все не так". Это было так. За годы боли, унижения и той болезненной связи, что между ними была, она хотела отместки. И как бы глупо это ни было, желание это прорывалось сквозь самообладание раз за разом. И вообще-то женщина испытывала от этого не удовлетворение, а один лишь стыд. Неизменно.

- Насколько эта идея менее амбициозна и кровопролитна, мы узнаем лишь по прошествии лет, - она пожимает плечами, отлично зная, что амбиции Одина, порой, выходили за мыслимые и немыслимые пределы, лишая его осторожности и чувства меры. Впрочем, Фригг неизменно признавала, что у него были для этого все причины. Он властвовал над миром намного дольше, чем любой смертный мог себе представить. Власть эта была абсолютна и совершенна. Точно так же, как и его мудрость, которую человечество даже спустя тысячелетия познать было не в силах. Так стоило ли винить его за то, что его амбиции полностью соответствовал его способностям? Пожалуй, следовало бы, будь оно наоборот. И все же, Фригг хотела бы оказаться от эпицентра грядущих планов супруга, как можно дальше. Да. Из страха, что очередной водоворот, затеянный мужем, снова отправит её в Асгард на долгие десятилетия, вынудив бродить по пустым залам, полным холода и тумана.

Переключиться с мыслей об этом было очень легко. Потому что Фригг этого желала. Думать о том, как исцелить раны, было куда как привычнее, чем думать о том, как избежать Одина, его авантюр и его неоднозначных решений. Ведь она должна его поддерживать, должна ему помогать, должна быть на его стороне. Но сейчас женщина была лишь на своей собственной. И это было невообразимо. Но вместе с тем и прекрасно. И все же, лучше было думать о травах и исцелении, а не об этом.

Да, Фригг и впрямь успела задуматься о том, что ей самой было бы легче, случись так, что она ударила бы мужа чем-нибудь тяжёлым по голове, а не вилками в колени. Обещанная интимность момента, как ни странно, смущала, хотя казалось бы, чего между ними не было, что могло бы случиться сейчас? К счастью для Фригг, супруг не решил снять штаны, хотя это и было ожидаемым, да и в целом, не сказать, чтобы хоть сколько-нибудь провокационным жестом. Она ведь сама попросила его об этом. Она ведь сама хотела ему помочь.

И потому, заминки не последовало. Женщина подошла к мужу, подставила стул и присела рядом с ним, осматривая воспаление и сами раны. Вероятно, кроме мягких тканей никаких повреждений не было - ей бы не хватило на это сил, хотя Тор, обучавший мать приемам самозащиты, лишил бы человека коленей навсегда. К счастью, передать свои способности Фригг он не мог.

- Тор бы мною гордился, - неловко шутит она, достаёт из совершенно обычной, смертной аптечки бинты и антисептик, щедро льёт последний прямиком на раны и аккуратно дует на них, как если бы муж не переносил боли куда как серьёзнее и сильнее. И в этом жесте - она прежняя. В этом жесте её тихая забота, поддержка и любовь. В этом жесте то немногое, что осталось даже спустя годы.

Аккуратность и лёгкость рук Богини, что наносят мазь на колени супруга, конечно, не сравнится ни с одними человеческими стараниями. Один прав, целительство было у неё в крови, и она не утратила этот навык с годами, - Потерпи немного, скоро перестанет так жечь, а уже к полуночи от ран и следа не останется, - а до утра не останется и шрамов. Ни к чему ему было иметь напоминание о том, что и Фригг, порой, бывает лишена всякого терпения.

Она ловко накладывает бинты, точно уверенная в своей медицинской и целительской сноровке, хотя любой современный врач сказал бы, что нетрадиционная медицина - глупость, вздор и шарлатанство. Но ни один из них не мог посоревноваться с ней в навыках. И ни одного из них здесь не было.

- Можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, - вытирая руки от трав и мази, тихо говорит женщина, полагая, что все, для чего Один её приглашал, уже было обозначено, - Здесь есть гольф-клуб, конюшня, неплохая кухня и места для прогулок, - вряд ли его интересовало, что угодно из этого, - Я постараюсь устроить вашу встречу в ближайшие дни. Йонас сейчас в отъезде, но я поговорю с ним, как только он вернется, - и о том, как закончится этот разговор, Фригг знала заранее.

Подпись автора

Что бы Один ни задумал, на что бы он ни претендовал, Фригг вполне правдиво желала, чтобы это никак не затронуло Йонаса. Или затронуло ровно в той мере и степени, которая не сделала бы его жизнь хоть сколько-нибудь хуже. Потому что он был хорошим человеком, а за годы своей смертной и бессмертной жизни богиня встречала немного хороших людей. Но еще он был тем, кто заботился о ней, любит и почитал ее, как лучшую из жен. Как ей и следовало быть почитаемой с самого начала, но не смертным мужем, а тем, что смотрел на нее теперь, и вероятно, все еще не считал это обязательным. Но как бы жестока ни была Фригг к Одину, как бы много она ни позволяла себе в сравнении с тем, что позволяла прежде, она не могла сказать ему этого, а больше того – не хотела. Потому что несмотря на все разногласия, несмотря на всю пережитую боль, несмотря на все многочисленные эпизоды одиночества и предательств, она помнила и совсем другое. И может быть, ей хотелось бы малодушно перестать это помнить и перестать чувствовать привязанность к Одину, но она не могла. А теперь, с его появлением здесь, отчетливо понимала, что это вообще никогда не было возможным. Ведь сколько бы она от него ни бежала, он все равно был где-то рядом. Где-то в ней самой.

Впрочем, для отношения к Йонасу это ничего не меняло. Он был ей мужем последние несколько лет, он ценил и любил ее, он многое для нее делал. И этого было достаточно и даже больше, чтобы позаботиться о нем в ответ, какими бы прекрасными и долгоиграющими ни были планы Одина. Так что, заканчивая с перевязкой его коленей, она отчетливо желала услышать один и тот же ответ. И она его услышала. И даже больше того, супруг, причастный тайнам мудрости, отчетливо понял, что обещания «я оставлю его, пока он мне нужен» было недостаточно. Он понимал, что она хочет сохранить жизнь Йонаса ровно на тот срок, что был обещан ему норнами. И даже Верховный этот срок оборвать не смел. Потому что если бы смел, то весь этот разговор не имел бы смысла. Фригг очень долго была слишком покорной и послушной женой. И пожалуй, в некотором смысле, все еще ею оставалась. Просто по отношению уже к другому мужчине, с которым она собиралась провести весь его смертный срок, обретя спокойствие одной смертной жизни взамен вечного шторма божественной.

- Мы договорились, - она коротко кивает, подняв на мужа глаза всего на несколько мгновений, но следом возвращаясь к бинтам на ранах с тем, чтобы убедиться, что они достаточно крепко наложены, но вместе с тем, не мешают ходить. Один был прав. Целительство всегда было ей подвластно, оно было важной ее частью, и вот теперь оно позволяло ей спрятаться от взглядов, пересечений и двусмысленных пауз. Наверное, это было глупо. Наверное, ей стоило дерзко протянуть ему руку, скрепляя не договоренность мужа и жены, но двух партнеров, между которыми нет ничего, кроме делового общения. Но Фригг все еще чувствовала, как чувствовала. И она знала, что в конечном счете, это не имеет никакого смысла скрывать. Ведь хотя Один и был слеп на один глаз, маловероятно, что вторым он не видел, что все еще ей небезразличен.

- Я знаю тебя очень давно, Всеотец, - она улыбнулась без тени грусти, закончив, наконец, с повязками и посмотрев на супруга с прежней мягкостью и добротой во взгляде, - Поэтому не давай мне обещаний, которые ты не намереваешься сдержать, - она склонила голову к плечу и одарила его взглядом, полным насмешливой, но беззлобной укоризны, после чего отсалютовала ему бокалом и сделала единственный глоток, тотчас же закашлявшись, - Годы так и не научили меня справляться с этим пойлом, - смеется она, чувствуя, как жар напитка расползается по телу. Наверное, этого было с нее достаточно. Всего этого. Их встречи, ее нахождения здесь, оказанной помощи. Зачем Вотан говорил то, что говорил? Думал, что она, в противном случае, откажется ему помочь? Или поможет не так хорошо, как могла бы? Это была неправда. Пообещав ему помощь, Фригг намеревалась поговорить с Йонасом так, чтобы он понял ценность сделанного ему предложения и последовал оному, каким бы безумным оно ни казалось поначалу. И для этого Всеотцу необязательно было убеждать супругу в том, что она будет в безопасности, а он больше не даст свершиться ничему дурному с нею. Это было не так. Не нарочно, вероятно. Просто он всегда находил ценности и занятия поважнее, чем жена и ее нужды. А когда его увлечет очередная борьба, теперь уже за власть над Скандинавией, он и думать забудет о ней, а когда вспомнит, и если вспомнит, будет уже слишком поздно. Они ведь это уже проходили.

Она улыбнулась на прикосновение его губ к руке. Улыбнулась не как та, что была к этому привычна, а от того и принимала, как должное. Улыбнулась как та, что знала, что им обоим это не нужно. У нее был смертный супруг, который заботился о ней и любил ее. А у Одина была его свобода. Амбиции. Мудрость. И любая из женщин, готовая отдаться ему, а если понадобится, то и быть верной ему до конца своих дней или вечность, если он выберет очередную великаншу, или быть может, Фрейю, пока не названную первой в Асгарде, но идущую первой после самой Фригг. С такими возможностями, он не нуждался в жене. И не нуждался в ее любви. И хотя это все еще было больно, где-то на задворках сознания и души, женщина не злилась. В конечном счете, чтобы быть близкими людьми, порой, совсем необязательно быть мужем и женой.

Вот только Один, кажется, согласен с этим не был. И его объятия, его безусловная решимость в прикосновениях к ней, его поцелуй – все это говорило о том, как сильно Фригг расходится в представлениях с мужем. Наверное, в чем-то это должно было ей льстить. Но не льстило. Просто царапало душу острыми когтями давно забытых ощущений, что теплом расходились по коже следом за каждым прикосновением, близостью, дыханием и даже словом. Тело жаждало откликнуться. Того же желало и нутро Фригг, извечной спутницы Всеотца и Верховной скандинавов. Но разум противился. Ведь она так много сделала, чтобы забыть о том, что было между ними. Ведь она была уже женой совсем другого человека. Человека, который был ей верен и любил ее безоговорочно. Разве этого не было достаточно? Разве это не стоило любых соблазнов?

И все же, один поцелуй они могли себе позволить. Всего один. Тот, о котором Йонас ничего не узнает. Тот, о котором она и сама забудет, как только уйдет отсюда. Тот, который напомнит о прошлом, но не вернет его. Эта маленькая, ничтожная слабость, которой Фригг поддается осознанно. Потому что хочет. Отзывается на прикосновение его губ, на мгновение растворяется в поцелуе, перехватывает инициативу, и так же резко обрывает. Женщина поднимается на ноги и тотчас же опустошает бокал с аквавитом. Горло сжимает, пару мгновений мешая говорить, но кажется, будто бы их поцелуй сделал это.

- Нет… - шепчет она одними губами и мотает головой, - Нет, - произносит она уже тверже, глядя на Одина, - Так нельзя. Я – жена Йонаса, и я верна ему, - наверное, Один мог бы рассмеяться. Как она могла быть верна Йонасу и вообще называть себя верной женой, когда как она была и оставалась женой Всеотца, с которым ни один мужчина не был способен сравниться просто по определению? – Я не нужна тебе. И я это знаю. Ты любишь факт обладания мною, как любил факт обладания многими другими женщинами, кем бы они ни были, - и Бестла им в свидетели, Фригг многого стоило не бросить «факт обладания поганой кровью великанш», потому что их она, конечно, считала не четой себе, но это вряд ли сейчас было важно, - Но годы, которые мы не виделись, я посвятила обучению способности ценить себя, как женщину и жену. И я больше не готова быть той, к кому ты приходишь, когда остальные слишком далеко, и о которой забываешь, едва выходишь за порог, - она никогда не говорила ему этого прежде. Наверное, потому что миру, в котором они жили и которому покровительствовали, не была в полной мере знакома супружеская верность. Конунги и ярлы, хэрсиры и даже хускарлы заводили себе любовниц, и не всякая женщина готова была воспротивиться этому. И все же, сердце Фригг разбивалось после каждого нового ублюдка, приведенного в их дом. После каждого года отсутствия мужа на пути поиска мудрости. И окончательно лишилось целостности в день смерти Бальдра и отсутствия отмщения за него.

- Я не виню тебя более ни в чем. Мой сын со мной, а проклятого Локи я найду и уничтожу чужими руками, - в ее нынешнем положении это не было большой проблемой, - Но я больше не удобная верная жена, которая приходит, когда нужна и уходит, когда ты от нее устал. Отдай эту роль другой. Я не возражаю.

Подпись автора

Фригг следовало испугаться собственных слов. Не только потому что ничего подобного она никогда мужу прежде не говорила, но и потому что она знала, что это вызовет его гнев, неприятие и неодобрение. Она и прежде могла их вызвать – дать совет не тому войску, которому он благоволил и невольно привести его к победе, дать неверный совет его любимцу-ярлу, который сам едва не заморил Всеотца в Мидгарде меж двух костров, быть колкой на язык, когда позволяла ситуация. Но все это не шло ни в какое сравнение с сегодняшним. Никогда Фригг не говорила то, что думает и не отвергала супруга и его идеи напрямую. Прежде ей не хватило бы духа идти против него, но еще против своей неизменной роли мудрой и терпеливой жены. А теперь она делала это, глядя в глаза, не прячась, и говоря свое веское «нет» вот так открыто, прямо и просто, что у самой кровь стыла в жилах от собственной смелости. Но вместе с тем и от понимания, что гнев супруга может сейчас обрушиться даже не на Йонаса, а на нее саму. А ведь она многократно наблюдала гнев мужа на других, и гнев этот был сокрушителен. Вряд ли даже отсутствие у них прежних божественных сил могло бы остановить супруга теперь, реши он в гневе, что она должна ответить за свой отказ. И наверное, в неизменном понимании возможных последствий, Фригг стоило отступить, взять свои слова назад, самой прильнуть к Одину, как самая страстная из любовниц.

Но даже чувствуя страх, женщина знала, что не отступит.

Странно было века спустя обнаружить в себе женщину, способную стоять прямо даже перед лицом возможной опасности, но Фригг обнаружила эту женщину уже очень давно. И кажется, в последний раз это довело ее до расстрела. Но еще она обнаружила в себе женщину, уверенную в своих силах, ценящую свое слово, решительную, твердую в убеждениях и не готовую склоняться даже перед превосходящей силой, если не считала эту силу правой. А не принимая ее отказа, Один был неправ. И если бы он теперь поднял на нее руку, или взял бы ее силой, он оказался бы еще более неправым, чем прежде, и в обратном Фригг не убедило бы ничто на свете, отвратив от мужа навсегда, а не только на время, пока жив был Йонас. Она не стала бы вдруг его прежней послушной женой, но стала бы женщиной, которой он нанес еще одно оскорбление. И в этом смысле, богиня знала, что она уже победила. Вздернув подбородок и сжав вмиг поледеневшие пальцы, она смотрела на мужа прямо и открыто. И что бы он теперь ни сделал с нею, он бы не смог сломить ее убежденности в верности отказа.

Вот только Один, как водится, не был бы Одином, если бы не умел выбивать дыхание всего несколькими фразами, которые били больнее любой поднятой руки. Да, он говорил именно то, что она хотела от него слышать. Хотела прежде, не теперь, потому что к настоящему женщина так долго убеждала себя в том, что ей от мужа ничего не нужно, что она успела в это поверить. И все же, ей немыслимо не хватало слов о том, что она нужна ему, что она любима, что ни одна женщина не имела для него такого значения, как имела жена. Как сильно она нуждалась в этих словах в некоторые дни их брака. Как сильно она нуждалась в них незадолго до их падения в Мидгард. И как больно теперь было их слышать, не двигаясь с места, хотя все нутро, приученное бежать, стоило только какому-нибудь ворону каркнуть рядом слишком громко, предвещая поступь Всеотца, и теперь требовало этого. Сделать десять шагов до двери, дернуть ручку, выйти за порог и никогда больше не возвращаться. Улететь в Исландию или Гренландию первым же рейсом. Жить в отдалении и одиночестве, пока он ее не забудет. Или… Пока не перестанет болеть?

Но Фригг знала, что не перестанет. Она бежала так долго. И ей следовало бежать дальше. Потому что пока они не встречались, все казалось иным, возможным к тому, чтобы разорвать цепи, что их связывали. Теперь пришлось бы начинать все сначала. А женщина не хотела. Но что хуже всего, она больше всего на свете хотела теперь просто обнять мужа и поверить ему. Хотя и знала, что почти все, что он говорит – это неправда.

- Может случиться, что ждать придется долго, - в полголоса ответила богиня, ясным взором глядя на мужа, - Но я не могу тебе этого запретить, - не может, потому что не хочет. Не может, потому что сердце противится такому запрету. Не может, потому что если дождется, то может быть, и для них будет еще надежда? Как глупо было все еще желать этого, как желала прежде. И как глупо было от одних его слов, ничего не значащих слов, снова ощущать себя любящей женой, готовой простить все на свете, потому что любовь важнее. Ведь для него она не была важнее. Фригг это не просто знала. Она это помнила.

- Тебе не стыдно, - она качает головой, но без тени осуждения. Его в ней не было никогда. И теперь тоже не было, - Ты всегда делал то, что считал нужным, тебе ведь была доступна мудрость, которая оправдывала все, - правда оправдывала. Он мог на что угодно сказать «мне лучше знать» и не солгать. Он видел дальше, знал больше, предвидел последствия, а потому, когда не убил Локи, сказал, что так будет лучше для них всех, и не искал иных подходящих слов на просьбы жены, потому что понимал, что она обязана это принять. Но она не могла. Смерть Бальдра разбила ей сердце, лишила ее радости, и Фригг уже не могла быть другой, - И тебе не нужно мое прощение. Ты все еще мне дорог и без него, Один, - хотя пока она не могла понять, был ли он дорог ей, как муж, любовник, отец ее детей или лишь как старый друг, с которым связывала вечность и все миры Иггдрасиля.

- Но если ты готов свершить месть за жизнь нашего сына, - ту проклятую месть, которую он обязан был свершить еще тогда, в тот же день, как Бальдр пал, - И позволить мне убить Локи, - что, впрочем, было некоторой условностью, ведь большую часть грязной работы все равно придется проделать Одину, потому что Фригг ничего из этого не умела, - То это сделает меня намного счастливее, - и это вовсе не было преувеличением. Потому что женщина уже предчувствовала, как ей станет легче дышать, когда ублюдок отправится в Хель.

Но теперь она ничего не говорит об этом, а вместо этого берет со столика листок бумаги и карандаш, записывая свой номер телефона, номер Бальдра и адрес их с Йонасом дома, - Напиши мне, и я скину тебе все, что знаю о Локи и его мерзостях в смертных обличиях, - а узнать ей довелось достаточно, - Я в ближайшие дни договорюсь о встрече с премьер-министром, и вы сможете поговорить в неформальной обстановке за ужином у нас дома, - хотя, быть может, мудрее было бы сделать это в общественном месте из соображений безопасности самого премьер-министра, но Фригг верила слову Одина. Пока верила.

- А теперь, мне пора идти. Ешь пирог, отдыхай, не тревожь раны. По любым своим нуждам просто набери на том телефоне единицу. Все сделают в лучшем виде, - она на секунду замирает на месте, но потом все-таки ступает к мужу и коротко касается губами его щеки, - Я тебе верю, - шепчет она, прежде чем направиться к двери, хотя и неочевидно, что именно имеет в виду. Впрочем, сам факт оставшейся в ней веры к мужу, был куда как важнее любых уточнений.

Подпись автора

Фригг, конечно же, не намеревалась пропадать снова. И намеревалась сдержать слово, данное Одину. Хотя, вероятно, сейчас было самое подходящее время, чтобы судорожно собраться, сменить имя, набросить на себя силами одной из служанок, морок, и еще тысячу лет скрываться от мужа с тем, чтобы он не вмешивался в ее жизнь, не имел над ней никакой власти и держался подальше. Было ли дело в том, что богиня просто устала бежать, или в том, что обещания, которые она раздавала, не были для нее пустым звуком? А может быть, дело было в том, что она и не хотела никуда бежать вовсе? Стараясь не задаваться вопросами, на которые не хотела знать ответов, женщина ожидала Йонаса из командировки. Заботливый, мирный, спокойный и любящий муж, он, как водится, предупредил ее, что задержится. Обменявшись шутками о том, что ей, вестимо, следует начинать ревновать, Фригг, однако, точно знала, что не следует. Смертный был верен ей так, как бессмертный никогда не смог бы. И это давало ей чувство уверенности и безопасности, в котором ожидание, растянувшееся почти на пять дней, не было тягостным.

Она, конечно же, копирует и скидывает Всеотцу всю информацию обо всех личинах Локи, копии всех его поддельных документов, фотографии, видео, номера машин и адреса всех мест, где он проживал за последнее время, а значит, будет проживать снова. Кипы информации охватывают и его проклятых детей тоже. Думали, что смогут скрыться в Мидгарде? Еще никто не мог уйти из под взора Фригг, что видела судьбы от самых истоков. Даже глава наркокартеля из Тромсё. Помилуйте Светлые Асы, какая никчемная банальщина! Впрочем, за последние годы Локи успел побывать и циркачом, и танцором, и успешным актером, и фокусником, и даже мужем норвежской принцессы. Ну, той, которая сошла с ума и заявила, что разговаривает с ангелами, а потом решила выйти замуж за шамана-ящера. Рядом с Локи все становилось каким-то фарсом и безумием. Так что наркокартель был не самым одиозным его выбором. И он вряд ли должен был удивить Одина. Впрочем, об этом Фригг узнавать не стала. А вместо этого занялась тем, чем занимались хорошие жены на досуге: стала ждать возвращения супруга.

- Он будет просить тебя о создании политического, экономического и религиозного союза. Союза на базе веры, которая близкая нам. Его идея состоит в том, чтобы объединить Скандинавию под новыми конфессиональными убеждениями, снизить влияние других религиозных организаций, а особенно церкви, и вернуться к исконной вере, протащив ее через культуру, искусство, музыку, литературу… - она говорит это очень спокойно, хотя послушай со стороны – безумие и вздор. А Йонас так же спокойно слушает, как если бы для него это было чем-то предсказуемым, почти нормальным. И оно было. Он давно уже поклоняется Асам, а особливо чтит жену и мать их, Фригг, не подозревая, что каждое утро просыпается с ней в одной постели. Он часто в шутку говорит, что ему досталась лучшая из дочерей Фригг, не смея и подумать, что никаких дочерей у нее отродясь не бывало, а ему самому выпала немыслимая честь.

Их в партии, верующих в религию избранных, верных вере предков и обычаям давно ушедших дней, убежденных в том, что только они – просвещенное меньшинство, не меньше двух десятков. Фригг знает. Ведь когда она встретилась с Йонасом, она от недостатка своих сил едва могла использовать способности, но все еще отличалась божественным флером, который смертные чувствовали за версту. И тогда он, политик средний руки и мужчина средних лет, внимал каждому ее слову и смеялся, когда говорил, что надо верить в Асов и предков. Он был атеистом. Законченным прагматиком, реалистом, далеким от религии и веры вообще. Но ради любви к ней готов был принять любую веру, ради того, чтобы быть с ней, готов был поверить в любую, даже самую фантастическую историю. И Фригг рассказывала. И Йонас слушал. У него не было шанса не уверовать. Она обещала ему, что с этой верой он поднимется запредельно высоко, станет править всей Норвегией, как конунги древности с оговоркой на современные законы. Он станет премьер-министром. Потому что древние Боги ему помогут. Он бормотал глупости о том, что она – ведьма, сейдкона, вёльва, троллья жена. И тащил ее под венец, готовый верить во что угодно, лишь бы она стала его женой. Она стала. Он поверил. И постепенно привел к этой вере других – ее словами, ее шепотом, ее знаниями, ее обещаниями. А Фригг не лгала. Йонас легко преодолевал трудности, которые не были преодолимы для других. И вот он уже премьер-министр. Во славу Одина, конечно же, но с неизменной помощью вернейшей из жен и достойнейшей из женщин. Впрочем, нет. Достойнейшую он держит за руку.

- Еще один из тех, кого ты привела к нашей вере? – он целует ее руку и усаживает к себе на колени, - Более амбициозный, чем все остальные. Тут уже мне следует ревновать? – Йонас смеется и целует ее в шею, - Но в таком случае, у него должен быть план получше нашего, потому что мне такие глобальные идеи в голову не приходили. А значит… - он улыбается, отбрасывая ее локоны за спину и поднимая на жену глаза, - Мне стоит с ним встретиться хотя бы из любопытства… - она было открывает рот, чтобы возразить, но мужчина улыбается, а затем смеется вновь, - Но прежде, конечно, потому что меня об этом попросила прекраснейшая из всех женщин во всех девяти мирах.

Пятничный вечер тих, прохладен и прекрасен, как всякий, который они могут провести дома, а не на очередном званом ужине. Впрочем, сегодня у них тоже ужин, но в весьма скромной компании на троих. Несколько несложных блюд, хороший алкоголь и добрая беседа. Вот и все планы, о которых извещен Йонас, о которых известно после короткого звонка и самому Одину, и которые должны были претвориться в жизнь без эксцессов, потому что Фригг так запланировала.

К надлежащему часу все готово. Дом полон ароматов еды, верхний свет заменен светильниками по просторной комнате, которая им за гостиную и столовую, и свечами на широком ясеневом столе, где накрыто ровно на троих. Без обилия бессчетного количества блюд, но со вкусом подобранные кулинарные изыскания, к которым женщина вопреки обыкновению прикладывает руку в обход прислуги, сегодня отпущенной домой пораньше. Йонас спокоен, застегивая запонки, а Фригг чуть волнуется, облачаясь в темно-синее шелковое платье, но в остальном в доме царит атмосфера спокойствия и уюта, так что звонок в дверь не заставляет никого вздрогнуть, и они с мужем вместе оказываются у дверей.

- Добрый вечер, добро пожаловать, - Йонас широко улыбается, тотчас же жестом предлагая гостю войти и указывая на вешалку, где можно оставить куртку или пальто, - Весьма наслышан о Вас, и только хорошее, - он ничего не наслышан, они не обсуждали фигуру Одина за прошедшие дни, просто сойдясь на том, что его следует выслушать, но приличия требуют.

- Осбьёрн Саннгеталь, датская народна партия, - представляет гостя Фригг, заученно улыбаясь, - А это мой супруг, Йонас Гар Стёре, премьер-министр Норвегии, - остается дождаться, пока они пожмут друг другу руки, а затем указать направление гостиной. Вряд ли ведь Один запомнил его в последний раз?

- Прошу, присаживайтесь, - он указывает за место во главе стола, - Законы гостеприимства едины и тысячу лет назад, и теперь. Предпочтете вино, аквавит, коньяк, сидр, пиво, глёг? – законы гостеприимства, впрочем, обязывали не только выпить за одним столом и под одной крышей, но еще и вкусить хлеб. После этого безопасность была гарантирована и гостю, и хозяевам. И не думая пренебрегать обычаем, Фригг подает за стол свежевыпеченный злаковый хлеб и соленое масло. Безопасность им всем здесь сегодня понадобится.

Подпись автора

Фригг не помнила, когда Один в последний раз дарил ей цветы. Когда-то в далеком прошлом, пожалуй, когда все только начиналось, когда цветы эти были странной диковинкой из мира, только-только построенного мужем и его братьями. Нет, в этом не было никакого проявления фатального для их брака безразличия. Он делал ей после подарки куда более значимые и ощутимые, куда более дорогие сердцу и проявлявшие его внимание и любовь к ней. Цветы умирали и меркли, исключая те, что она выращивала в садах Фенсалира, а созвездие, названное в честь ее любимого занятия – «Веретено Фригг» - сияло на небесах и по сей день, пусть и было известно все больше под южным названием «Пояс Ориона». Какие бы дары ни были выпрошены Фрейей у карликов, путем раздела с ними ложа, у Фригг всегда находились украшения прекраснее. Какие бы чертоги ни возводили себе Боги, Фенсалир все равно сиял ярче других своим жемчужным светом. Нет, не в самом подарке было дело, а в том, что даря его, Один всеми силами давал понять, что он не отрекается от желания заполучить жену назад. И ради этого он готов был проявить себя даже в мелочах, которые, впрочем, конечно же, были приятны любой женщине. Как и комплименты. Как и жесты, которые заставили бледные щеки заалеть в смущении, покуда все это видел Йонас.

- Благодарю, цветы прекрасны, - она улыбается и на короткие мгновения оставляет мужчин с тем, чтобы налить воды в вазу и поставить букет на стол. Всеотец, конечно же, знал, что нравится жене. Знал, что ей близко, что она любит и что способно принести ей радость. Йонас тоже знал, но едва ли мог претендовать на всеобъемлющее понимание сути Богини, которая прожила в сотни раз больше, чем он сам и по воле норн, в той или иной степени, все еще являлась женой Верховного.

- Гостю вода нужна и ручник, приглашенье учтивое, надо приветливо речь повести и выслушать гостя, - с улыбкой отвечает Йонас, разливая алкоголь по бокалам. Фригг он предупредительно наливает глёг, зная, что она неохотно употребляет горячительные напитки, не говоря уже о том, чтобы употреблять напитки чересчур крепкие. Впрочем, сейчас она все больше наблюдает за мужчинами, молчаливо хозяйствуя за столом, как и надлежит хорошей хозяйке. Она вкушает хлеб со всеми, но затем раскладывает собственноручно приготовленное угощение, ничуть не нуждаясь в одобрении своей стряпни: женщина отлично знает, что не найдется на свете никакая другая, кто готовила бы так же хорошо. Еда, обстановка, алкоголь, должная степень учтивости, конечно же, не имели определяющего значения в их сегодняшней встрече. Но они задавали атмосферу, располагали к хорошей беседе, а Фригг была намерена сделать так, чтобы беседа и впрямь была доброй и дала им всем возможности, если не по восстановлению веры сразу на территории всей Скандинавии, то хотя бы план, как этого добиться в долгосрочной перспективе.

- За доброе знакомство и добрую беседу, - поднимает бокал Йонас, глядя на гостя вполне доброжелательно, но отчего-то будто бы напряженно, не ожидая от него ничего хорошего. Фригг пока не понимает причин этой напряженности, этих сомнений, но благоразумно молчит, поднимая бокал следом, а затем отпивая из своего, прежде чем приступить к ужину. Роль ее чрезвычайно проста. Слушать и молчать, изредка – направлять. Мужчины и сами разберутся в том, что им нужно, а она откорректирует так, как необходимо ей самой. В этом была ее власть женщины и жены, и власть эта, порой, превосходила все разумные и неразумные открытые проявления. Однако же казалось, что сейчас они все будут говорить об одном и том же. Потому что желают одного и того же. И потому что никакого нового Третьего Рейха никогда не будет. Они этого не допустят. Она сама этого не допустит. В последний раз заплатить пришлось слишком дорого, почти несоразмерно. И как ни странно, тревога за повторение этого сюжета все еще жила во Фригг. Как и обида на то, что это когда-то уже случилось.

- До власти конунгов древности теперь уже вряд ли дорасти, - он, впрочем, не скрывает, что идея эта ему импонирует. Да, Йонасу нравится власть, пусть даже и в благих целях. Он делает жизнь своего народа лучше, он уверен в том, что ведет их к развитию и улучшению их будущего. Благие намерения человека, которому не чужды простые человеческие слабости. Власть, деньги, место в истории. И он не пытается этого утаить, - Сами понимаете, законы, ограничения, нормы, сроки… - губы его искажаются в усмешке, которая, пожалуй, даже кажется чуть жестокой, - Но в иных обстоятельствах все это может быть преодолено, не так ли? – он мельком бросает взгляд на Фригг, но она, хотя и думает о том, что Один и Йонас могут сойтись чересчур сильно в своих устремлениях, сохраняет бесстрастное выражение лица, накалывая на вилку печеный картофель.

- Я всегда хорошо отношусь к союзникам и людям, которые стремятся к расширению сотрудничества, будь то культура, экономика, политика, или даже… - он выдерживает паузу, но затем явственно дает понять, для чего они здесь все собрались, - Религия. Когда-то Марит привела меня к этой вере, я следую ей уже много лет, и я был бы рад ее укреплению, в том числе в рамках международного сотрудничества, - хватка Йонаса и теперь не дает ему ходить вокруг, да около, он сохраняет предельную прямолинейность, потому что доверяет тем, с кем его свела Фригг. Доверяет ей. И этого достаточно, чтобы говорить о вещах, которые имели оттенок явной маргинальности в современном обществе, открыто и без попыток завуалировать реальную ценность и суть тех или иных предложений. А Йонас давно уже понял ценность их веры, как культурной основы. Не иначе, как супруга помогла осознать столь важные и значимые для норвежской нации механизмы, требующие амбициозного объединения во славу предков, Богов и всей Скандинавии.

- Не как конунг, но как премьер-министр, я заинтересован в расширении нашего сотрудничества. Вот только, позвольте мне быть еще более прямым и задавать неудобные вопросы. Первый – как Вы вообще видите формы политического, экономического, культурного и религиозного объединения? Второй – как Вы намерены на это повлиять со своей текущей позиции? Датская народная партия – меньшинство в парламенте, ваши идеи часто выглядят чрезмерными, а успех в ограничении миграционного потока – скорее случайным успехом, нежели закономерностью. Я знаю, что могу предложить этому союзу я. Но что предложите ему вы? – голос Йонаса все еще спокоен, а сам он предельно доброжелателен, хотя вопросы его чересчур откровенны. Фригг, однако, вмешиваться не спешит. Отчего-то только теперь она берется за очевидное: посмотреть перспективу такого союза, саму его возможность. Неважно, под чьим началом. Если они будут политически уничтожены, едва успев открыть рот, значит, они идут не тем путем и его нужно изменить, не поднимаясь из-за стола. Светлый взор ее темнеет, покуда женщина обращается с вопросами к самым корням Иггдрасиля. Но Йонас вряд ли способен заметить это теперь. Союзы, по счастью, интересуют его немного больше.

Подпись автора